Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость
Для меня нет ничего лучше, чем вот это. Но более всего меня привлекает то, что как только мы пришвартуемся, я пожму всем руки и растворюсь в толпе. Пришвартуемся? К сожалению, это будет не скоро.
Меня охватывает странное настроение: обыденная корабельная рутина, и все же есть что-то отличное от вчерашнего состояния дел. Какое-то электрическое поле распространилось во все уголки корабля и охватило каждого члена команды. Напряжение, в котором мы живем, ощущается почти телесно. Между тем, каждый занимается своим делом, для того чтобы спрятать ощущение того, что считает эти долгие часы – однако в одиночку, через свои хлопоты, показывают свою толстокожесть и нечувствительность к ощутимым изменениям. “Прямо на пороге” – эта фраза стала метафорой для того несчастья, что еще может случиться в последний момент.
Touche bois! Приказываю себе и тихо протискиваюсь к складному столику стоящему на мостике, где остывает чашка кофе Старика.
“Внимание! Проклятье!” командует Старик вахтенному на корме по левому борту. Затем, повернувшись ко мне вполоборота произносит: “Наши друзья наверняка знают наши пункты перехода, да и наше время прибытия, вероятней всего, тоже. Единство времени и места…”
старик отставляет свою чашку и вновь окидывает небо взглядом. Легкая облачность прямо по курсу заметно обеспокоивает его. Бог знает почему, но кажется, что эта местность таит в себе угрозу. Старик тихо ругается. Это напоминает рычание собаки.
Старая проблема – нырять или оставаться наверху? – не стоит перед нами только в случае прикрытия с воздуха. Однако прикрытия нет. Значит – ныряем! – приходит шальная мысль. Ведь мы открыты со всех сторон, словно на ладони. Моя тревога, кажется, передается и Старику. По тому, как он, со сдержанным недоверием, осматривает небо, я понимаю, что вскоре нам придется-таки нырнуть в глубину.
Не то, чтобы Старик проявлял нервозность – для этого он слишком замкнут – однако я достаточно хорошо его знаю, чтобы заметить, в каких случаях он едва выдавливает из себя слова.
Вот он снова произносит слова и они звучат с явным раздражением: “Я же всегда был против приветственного балагана. Ведь в таком случае, слишком много людей знают наверняка когда нас ждут.”
И Симона знает тоже, добавляю про себя. Но ведь это хорошо. Лодка теперь шла зигзагами. Никто не знает, известен ли англичанам наш конечный пункт, и не подстерегает ли нас какая-нибудь их подлодка с приглушенными двигателями.
“Я так не думаю”, бормочет Старик себе под нос. И в тот же миг по ушам бьет его зычный приказ: ” Приготовиться к погружению!”
Я бросаю вокруг последний взгляд и докладываю:”На мостике один человек!” и занимаю свое место.
На этот раз я не остался в центральном посту управления. Хочу пройти еще раз через кормовые помещения лодки – этакий своего рода Farewell . сейчас для этого как раз подходящий случай. С самого утра меня не покидает чувство какого-то замешательства и внутреннего разлада. В то же время я чувствую радость от предстоящего возвращения и внутреннее сопротивление. Своего рода Tristesse : пара шагов по трапу на берег будут означать для меня прощание с лодкой и экипажем. Утешением для меня служит то, что я буду не единственный, кто оставил гостеприимный борт. Лейтенант-инженер тоже покидает лодку. И, между прочим, тоже окончательно. Своего приемника, толстяка Бекера, он уже знает.
Я хочу начать обход с кормы, а потому действую так, словно ничего не знаю.
В электромоторном отсеке я и в самом деле широко открываю глаза. Над трубой кормового торпедного аппарата разложены для просушки насквозь мокрые штормовки – они повсюду, словно декорации какого-то спектакля. Два матроса стоят согнувшись над гудящими электромоторами. Взгляд упирается в воздушный компрессор: отличный аппарат! Если бы он не работал с полной отдачей все время похода, мы бы погибли. Без сжатого воздуха в известных ситуациях, мы бы ничего не сделали.
В дизельном отсеке царит необычная тишина. Цернер сидит прямо за переборкой, в углу. Он спит, на коленях лежит раскрытая книга. Иоган стоит у пульта управления и заносит цифры в дневник. Как только он замечает меня, пытается со смешными ужимками достать что-то из правого кармана брюк. Наконец ему это удается, он участливо смотрит на меня и шепчет: ” Господин лейтенант! Это для вас сделала моя машина: тушилка для сигарет.”
Беру согретую его телом маленькую шестиугольную латунную пластинку со стилизованной рыбой пилой, символом нашей подлодки, и при свете лампы над пультом, читаю изящные, глубокопрорезанные слова: “На память о 5./6. походе на врага на U96.” Все это приводит меня в глубокое смущение. И заикаясь от переполнившего меня чувства удивления, от неожиданности всего случившегося тут, говорю слова благодарности.
Мой взгляд скользит по обоим дизелям. Трудяги! Хорошо выдержали все нагрузки до конца похода. Каждый дизель здорово помучился в этом путешествии – и еще их служба не закончилась. С трудом понимаешь как они это выдержали. Меня вдруг охватило необыкновенное желание протянуть руку и ласково погладить ближний ко мне дизель по левому борту, даже скорее похлопать его по теплому крупу, словно лошадь после скачки.
Но не осмеливаюсь сделать это, так как на меня с недоумением смотрит моторист.
Быстро делаю несколько шагов по корме и веду себя так, словно хочу узнать температуру – сначала левого, а затем правого дизеля. Делаю это так, чтобы никто не смог потом высмеять мою сентиментальность. Обжегшись, отдергиваю руку. Если бы мне кто-нибудь раньше сказал, что я испытаю грусть прощания в моторном отсеке, я бы рассеялся ему в лицо. Однако сейчас это произошло. В конце-концов, такое предприятие может переродиться в своего рода “sentimental journey”.
На камбузе корабельный кок устанавливает на плиту большую кастрюлю с водой. Вода будет нужна ему для чистки овощей.
В следующем помещении, за открытыми пологами видны подвесные койки. На баке сидят трое матросов: дин чистит бинокль, другой читает, третий “клюет носом”. Здесь же посуда с остатками пищи: восемь тарелок, ножи, вилки.
Назад – в центральный пункт управления. После всего переполоха здесь также царит удивительная тишина. Помещение выглядит пустым.
Унтер-офицер ЦПУ дремлет сидя на корточках. Как бы там ни было, но ЦПУ служило мне жильем более шести недель. Где бы еще слово “жилье” так много весило, как здесь! Моя жизнь поистине зависела от прочности этого помещения. Корпус выдержал все перипетии – конечно список для верфи длинен: повреждения корпуса и днища в изобилии. Но мы живы. Томми не удалось сделать из нас утопленников.
Ногу вверх и вперед через переходной люк переборки. Радист все еще сидит за своим аппаратом. На голове наушники, рука на ручке настройки – идет прослушивание электромагнитного пространства.
В офицерской кают-компании усердно трудится наше руководство: один ремонтирует каким-то мелким инструментом свой фотоаппарат, первый вахт-офицер изучает предписания по дежурству, второй инженер-лейтенант лежит в койке. Рядом, в кубрике, оберфельдфебели что-то едят. Оберштурман и Номер Один так низко склонились над бумагами, что мне видны только их затылки. Тушилка для сигарет, что лежит в моем кармане, вот что меня сейчас очень радует. Блестящая работа: она терпеливо выточена напильником из целого куска латуни. Уверен, что эта идея принадлежит инженер – лейтенанту. А может и чертеж изделия.
Во мне звучат строки: “Где мы, где?/ А еще 25 минут до Буффало/ Джон Мэйнард был наш штурман/ Он выдержит все/ Пока доберется до берега.”
Да. Еще пара часов и все закончится. Однако в такие моменты я всегда даю волю предрассудкам: Если все удастся…, Если все пойдет, как запланировано…, Если никто не подложит лодке какую-нибудь свинью… .
Немного времени спустя, в ЦПУ стали раздавать из большой картонной коробки презервативы. Номер Один вел себя при этом как ярмарочный зазывала:
“Подбегайте, налетайте! Кто опоздал – тот не взял! Первоклассные резиновые изделия! Марка “Морская ласточка”, для активных и чувствительных. Это самое лучшее, что есть сегодня на ярмарке. Прислушиваюсь к тому, что говорит машинный унтер-офицер:
- Морские ласточки! Это чертовски красивое имя для презерватива!
- Три штуки на нос! Такого еще не было!
- Подавай! Только подавай покрепче которые!
- На нос? Ты это хорошо сказал.
- Можешь отдать их святошам!
- Как он их получил?
- Он же не может себе этого позволить!
- Дружище, ты прав – это интересная мысль.
Между тем, 1-ый вахтофицер, заикаясь, читает прилагаемую памятку. Вперед выходит Старик и пищурившись всматривается в него. Если 1 вахтофицер еще раз ляпнет что-то подобное, Старик взорвется.
Инженер-лейтенант тихо обращается ко мне: “Вас это не касается – вы лучше прикрыты, если я не ошибаюсь…”. Старик мог бы это услышать. Я мог бы убить этого инженеришку за такие слова!
