Эдвард Радзинский - Нерон и Сенека
Амур подхватил аплодисменты. И вслед откуда-то из-под земли раздались приветственные крики.
— Это тоже моя метаморфоза: я превратил солнце мудрости — сенатора Антония Флава в коня! Теперь у меня в стойле сразу жеребец и сенатор. Я улучшил породу. И потому я прозвал этого мерина Цицерон, в память о другом твоем любимце.
Усмехаясь, Нерон неотрывно глядел в глаза Сенеки. Но ничто не дрогнуло в лице старика.
— Но я продолжил метаморфозы. Заметь, ты не отгадал уже две! А ведь я все считаю, учитель… Так что постарайся угадать мою третью.
И Нерон ударил бичом. И тотчас в середине арены, там, где находилась пегма — квадрат, покрытый досками, — произошло движение. Доски вдруг поднялись, как лепестки распустившегося цветка. И среди них из-под земли медленно вырастала прекрасная нагая девушка. В золотой раковине в свете факелов она возникла на мерцающей арене — как та богиня из пены вод… И вослед этой явившейся Венере страшно неслись из-под земли озлобленные, угрожающие крики и гогот.
Нерон воздел руки в немом восторге. Амур схватил невидимый лук и выпустил невидимую стрелу в грудь Нерона. Как бы пораженный стрелой, Нерон схватился за сердце. А Венера, будто обессиленная своим рождением, лениво покачивая бедрами, шла-плыла по арене…
— Непроворна? — зашептал Нерон Сенеке. — Она побывала в трудном сражении — там… — И Нерон указал вниз, откуда неслись крики.
Амур захохотал.
— Ах да, прости, учитель, ты ведь не знаешь, что у нас там.
И, обняв Сенеку, Нерон поволок его к центру арены…
В глубине под досками оказалась решетка. Под решеткой открывалась подземная галерея. Она шла вправо и влево. В левой ее части был сад. К деревьям, увешанным фруктами, привязано было множество щебечущих птиц…
— Под садом — машины, — шептал Нерон. — Завтра они в мгновение поднимут этот сад на арену. И наше быдло… прости, великий римский народ, набросится на даровые плоды, давя друг друга. Но это будет в перерыве… Когда проголодаются… А сначала… Смотри, смотри туда, праведник!..
С другой стороны галереи открывалась длинная полость — большая подземная цирковая зала, куда обычно крючьями стаскивают трупы с арены. Сейчас большая зала была великолепно убрана. Курились благовония, горели масляные лампы. Бесконечный пиршественный стол, уставленный фантастическими яствами, уходил во тьму. Вокруг стола на ложах, церемонно опершись о левую руку, возлежали молодые мужчины и женщины. Рабы торопливо сновали между ложами, наливая вино в кубки.
— Это убойные люди, — зашептал Нерон, прижимая голову Сенеки к решетке. — Ты хоть знаешь, что будет завтра?.. Почему не спит Рим?
— Я не знаю, Цезарь, что будет завтра, — равнодушно ответил Сенека.
— Да… да, конечно, ты выше суеты, и все мирское тебе чуждо… Завтра в Риме я открываю этот цирк. Не хочу хвастать, ты и сам видишь — это величайший цирк…
Нерон уже волок Сенеку по арене к мрачному зданию, находившемуся против императорской ложи. Тринадцать огромных дверей здания были обращены на арену.
Нерон открыл маленькое окошечко в самой большой двери и, прижав голову Сенеки к решеточке, провозгласил:
— Бег колесниц!
Красавцы кони стояли в стойлах. Крайнее — мраморное — стойло оставалось пустым…
— Ты догадался, для кого этот драгоценный мрамор? — шептал Нерон. И грозно обернулся на сенатора. Сенатор торопливо заржал. — Его дом!
Рыканье львов, трубные крики слонов раздавались в ночи за другими закрытыми дверями.
— Слышишь, слышишь, как они голодны?.. Грандиозно? — Нерон уже волок Сенеку обратно в центр арены. — Ну естественно, сенат постановил назвать в мою честь завтрашние игры Нерониями. По-моему, удачное постановление.
И он опять пригнул голову старика к решетке. И опять Сенека увидел чудовищное подземелье.
— Эти ребята, — шептал Нерон, — завтра откроют мои Неронии. Эти миляги утром выйдут сюда, на арену, сразиться с теми дикими зверями и будут разорваны в клочья, а уцелевшие убьют друг друга в бою… Но погляди, как они сейчас веселятся!
Крики восторга, визги женщин неслись сквозь решетку.
— Я велел им дать, — усмехнулся Нерон, — самые тонкие яства. Они пьют вино вволю и жрут от пуза. Смотри, что они выделывают со шлюхами! Заметь, это самые дорогие римские девки… Ты погляди, какие утонченности! Кстати, эти гладиаторы тоже одна из моих метаморфоз. Я превратил завтрашних убойных людей в царей на одну ночь. И видишь — хохочут. Счастливы. Забыли о завтра. А мы с тобой глядим на них сверху…
— А в это время на нас, предающихся забавам, тоже глядят сверху…
— Да, да, и тоже… смеются? — подмигнул Нерон.
— Что делать, Цезарь, — равнодушно ответил Сенека, — у нас с этими одна участь. Только у этих — утром, а у нас… чуть позже.
— Как мудро! — Нерон улыбнулся. — Чуть позже. Ах, как ты удачно сказал! Запомни эти свои слова, Сенека. Значит, чуть позже?
И Нерон добавил, лаская Венеру:
— Вот откуда ты пришла… Ну расскажи нам, девка, как ты достойно сражалась там, внизу.
И, раскачивая бедрами, Венера начала показывать свою битву.
— Прости, — засмеялся Нерон, — она не умеет словами. Она так прекрасна, что ее сразу заставляют действовать. И она попросту разучилась говорить!
И Венера, смеясь, продолжала свою похотливую пантомиму.
— Но вот я, земной бог, велю ей… — сумрачно сказал Нерон.
И Венера остановилась как вкопанная. Застыла в немой величественной позе
— теперь она вся была гордость и неприступность…
— Метаморфоза! — вскричал Нерон. — Она превратилась!.. Кто перед тобою сейчас, учитель? Ну? Узнал?
— Передо мною шлюха, Цезарь, — ответил Сенека.
— Да у тебя очень плохо со зрением, Сенека. Ну что ж, будем намекать. Кто самые целомудренные женщины в Риме? Ты ответишь: жрицы богини Весты, ибо они дали обет вечного целомудрия. А кто из этих целомудренниц самая целомудренная? Естественно, скажешь ты, Верховная жрица, несравненная дева Рубирия: ей двадцать пять лет, она прекрасна и не познала ни одного мужчины. Значит, перед тобою кто, Сенека? Ну?!
— Я с рождения знаю непорочную деву Рубирию из великого рода Сабинов. А передо мною — все та же шлюха.
— Этот гадкий провинциал абсолютно не в курсе нашей римской жизни, — вздохнул Нерон, обращаясь к Амуру. И, обняв Сенеку так, что старик опять задохнулся в его объятиях, Нерон благожелательно пояснил: — Эту самую непорочную деву Рубирию, которую ты знал с рождения, я, попросту говоря, изнасиловал, прости за откровенность… Ну изнасиловал — и все дела! Но ты учил меня: цезарь всегда должен радеть о нуждах своего народа! Не могут же эти болваны римляне остаться без символа целомудрия! А слухи ползут, в городе ропот. Как быть?
Амур сделал сочувственное лицо:
— Я собираю…
Сенатор с готовностью заржал.
— Да, собираю наш великий сенат, — подтвердил Нерон. — И сенат издает постановление — считать изнасилованную Рубирию… девушкой! Все тут же успокоились? Довольны? Ни черта подобного! Беда римлян — они абсолютно лишены чувства юмора. Эта самая Рубирия… которую уже опять все считали целомудренной, удавилась! Что делаю я? Метаморфозу! Я тотчас вспоминаю твое учение о единстве противоположностей в природе. И начинаю думать: кто же в Риме может стать самой целомудренной женщиной?..
Амур хохочет — и выталкивает вперед Венеру.
— Да… да, — вздохнул Нерон, — на днях соберется сенат и примет закон: считать эту тварь Верховной жрицей богини Весты! Символом целомудрия! Фантастика, да?
— Зачем ты позвал меня в Рим, Великий цезарь? — спросил Сенека.
— Все-таки не выдержал, спросил, — усмехнулся Нерон. Он приник лицом к лицу Сенеки и зашептал: — Когда тебя поволок в Рим мой трибун — била дрожь? Вон сколько на себя напялил — а все равно знобило?.. — И, оттолкнув Сенеку, добавил совсем добродушно: — А ты сам не догадываешься? Я тоскую по тебе… а ты нас не любишь! Не хочешь даже поиграть с нами в метаморфозы… — И тут Нерон остановился, воздел руки к небу и закричал патетически: — Какие метаморфозы?! Как я мог забыть?! О боги, я, хозяин, до сих пор не позаботился накормить дорогого гостя!
Амур тотчас выхватил у сенатора серебряную лохань с овсом и бросился к Сенеке.
— Идиот! — закричал Нерон. — Что такое еда для философа? Это умная беседа! — И Нерон величественно приказал Амуру: — Немедленно привести сюда четырех самых мудрых собеседников Сенеки!
Амур выхватил из темноты свиток и приготовился записывать.
— Прежде всего, конечно, сенатора Антония Флава… Ой, прости, сенатора Флава нельзя: он превратился в лошадь…
Раздался нежный смех Венеры.
— Да, да… Но зато трое других — они остались! — продолжал Нерон. — Немедля послать за тремя неразлучными друзьями мудрейшего Сенеки — сенатором Пизоном… сладкоречивым консулом Латераном… Ну и, естественно, за Луканом, нашим величайшим римским поэтом Луканом. Ах, любимец Рима…
