Врата Рима. Гибель царей - Конн Иггульден
Во сне Цезарь видел Александрию.
Хотя это было не совсем удобно, все-таки он трижды придумывал повод, чтобы взять с собой в город Октавиана, объясняя это тем, что мальчика надо отвести в мастерскую Таббика. На третий раз Юлий столкнулся там с Брутом и после нескольких неловких минут поклялся себе больше не ходить туда.
Цезарь остановился на холме недалеко от ограды, возведенной отцом Светония, откуда было хорошо видно его поместье. Может быть, пришло наконец время что-нибудь сделать по этому поводу?..
Чувствуя, как его легкие наполняет свежий воздух, а на лбу от бега выступил легкий пот, Юлий ощутил духовный подъем, потому что его питала своей энергией земля, на которой он родился. Рим готов к переменам. Он это чувствовал так же, как едва различимую смену времени года, которая вернет на улицы и поля летнюю жару.
Цокот копыт вывел его из мечтательного состояния, и Юлий сошел с тропинки, так как звук становился все громче. Он догадался, кто это, прежде чем увидел маленькую фигурку на спине самого мощного жеребца из своей конюшни. Цезарь заметил, что мальчик научился держать равновесие, но притворно нахмурился, и это заставило Октавиана резко остановиться.
Жеребец фыркал и гарцевал на месте, дергая поводья, ясно давая понять, что ждет сигнала пуститься в галоп. Мальчик соскользнул с коня, уцепившись одной рукой за гриву. Юлий ничего не сказал.
– Прости меня, – начал Октавиан, покраснев от смущения. – Ему надо было прогуляться, а парни из конюшни не любят трудной работы. Я знаю, что обещал…
– Пойдем со мной, – перебил его Цезарь.
Они молча спускались с холма: впереди шел Октавиан, ведущий жеребца, а за ними Юлий. Мальчик думал про себя, что лучше бы его выпороли: хуже будет, если отправят назад в город и он больше никогда не увидит коня. Глаза наполнились слезами, которые он поспешно вытер. Цезарь будет его презирать, если заметит, что он плачет, будто ребенок. Октавиан решил, что выдержит наказание без слез, даже если его отправят назад.
Юлий крикнул, чтобы открыли ворота, и повел мальчика к конюшне. Некоторых лошадей продал Тубрук, когда надо было платить выкуп, но скакунов лучших кровей он оставил, чтобы потом заняться их разведением.
Поднималось солнце, когда Цезарь вошел в тень конюшни, принеся туда дыхание человеческого тепла. Он помедлил мгновение, так как лошади повернули к нему головы, чтобы поприветствовать его, вдыхая воздух мягкими носами. Ничего не объясняя, Юлий подошел к молодому жеребцу, которого вырастил и обучил Тубрук, и провел рукой по мощной коричневой спине.
Он надел на коня упряжь и выбрал седло, сняв его с полки на стене. Все так же молча Юлий вывел на утреннее солнце тихонько фыркающего скакуна.
– Почему ты больше не берешь своего маленького пони? – спросил вдруг он у Октавиана, похлопывая жеребца по спине.
Крупный конь возвышался над ним, но стоял спокойно, не реагируя на похлопывание, и ничем не выдавал свой норов, на который так жаловались конюхи.
– Ты знаешь, что мы с тобой родственники, правда? – спросил Юлий.
– Мама мне говорила, – ответил мальчик.
Цезарь немного подумал. Он подозревал, что его отец воспользовался бы плетью, если бы обнаружил, что сын рискует самым лучшим жеребцом, заставляя его скакать галопом по лесам, но ему не хотелось портить радужное настроение, которое сегодня овладело им. В конце концов, он ведь обещал Александрии…
– В таком случае пошли, кузен. Давай посмотрим, так ли ты хорош, как думаешь.
Лицо Октавиана буквально засветилось от радости, когда Юлий вывел лошадей. Мальчик легко вскочил на спину коня. Цезарь сделал это более степенно, но потом вдруг свистнул и пустил лошадь в галоп вверх по холму.
Октавиан мгновение смотрел на него, открыв рот, потом широко улыбнулся, ударил пятками в бока скакуна и пронзительно закричал. Ветер трепал его волосы.
Когда Юлий вернулся домой, Корнелии очень хотелось его обнять. Разрумянившийся после верховой езды, с взлохмаченными волосами, он выглядел таким юным и полным жизни, что это разбивало ей сердце. Женщине хотелось видеть, как он улыбается, чувствовать силу его рук, хотелось спрятаться в его объятиях, но вместо этого она услышала свой сердитый голос, звучавший с привычной уже горечью. При всем своем желании более мягких слов она найти не могла.
– Как ты полагаешь, сколько еще я буду жить здесь, как в тюрьме? – требовательно сказала Корнелия. – Ты вовсю пользуешься свободой, а я ни есть, ни прогуляться не могу без сопровождения твоих солдафонов из Перворожденного!
– Они здесь только для твоей защиты, – ответил Юлий, уязвленный до глубины души.
Корнелия со злостью посмотрела на мужа:
– Как долго, Юлий? Ты лучше других знаешь, что могут пройти годы, пока твои враги перестанут быть опасными. Ты хочешь, чтобы я провела взаперти остаток своей жизни? А твоя дочь? Когда ты в последний раз держал ее на руках? Ты хочешь, чтобы она выросла в одиночестве?
– У меня была масса дел, Корнелия, и ты знаешь об этом… Обещаю, что выделю для нее время. Возможно, солдаты перестраховываются, – признал Юлий, – однако я приказал им обеспечивать твою безопасность, пока мне не удастся ликвидировать угрозу, исходящую от убийц.
Корнелия выругалась, чем буквально поразила Цезаря.
– Это все из-за убийства дочери Помпея? А до тебя не доходит, что опасности может вообще не существовать? Всем известно, что у Помпея неприятности из-за чего-то, не имеющего ничего общего с деятельностью сената. Мне запрещены даже короткие поездки в город, где я могла бы хоть как-то разрушить монотонность своей жизни. Это слишком, Юлий! Я больше не могу этого переносить!..
Корнелия не могла удержаться, хотя не находила себе места от смятения. Все не так. Муж должен видеть ее любовь, а он все время убегает.
Юлий смотрел на нее, выражение его лица стало жестким.
– Ты хочешь, чтобы я оставил свою семью беззащитной перед лицом врагов? Я не могу. Нет, я не буду! Меры против моих недругов уже принимаются. Сегодня Антонид был повержен на глазах у Катона и его сторонников. Они узнали, что я опасен для них, и это во много раз увеличивает риск. Даже если убийцы решат уничтожить только меня, то и вам пощады не будет.
Корнелия глубоко вздохнула, чтобы усмирить колотящееся в груди сердце.
– Для того чтобы
