Тишина - Василий Проходцев
Другой бедой, не меньшей, чем полонофильство младшего Шереметьева и противостояние русской и немецкой партий, было поведение казаков, а особенно – их влияние на молодых стрельцов и солдат. Запорожцы почти беспрерывно пили, а когда выпивка кончилась, начали набивать трубки какой-то противно пахнущей травой, которую они то ли привезли с собой, то ли успели насушить в хорошую погоду. Они постоянно играли в зернь и прочие игры, и все чаще появлялись на улицах в кафтанах солдатского и стрелецкого образца, а то и с ружьями с московским клеймом. При такой жизни у них, конечно, не было ни времени, ни желания нести службу по охране стен, что дополнительно ослабляло оборону. Низовые без особого стеснения грабили мещан, или заставляли их содержать и обеспечивать себя, что называлось на их языке "приставством". Унимать их, при общей слабости и разрозненности войскового начальства, было сложно: пойманные на месте преступления, они каялись и отдавали награбленное, но только для того, чтобы через день взяться за старое. А в покаяниях казаков явно слышалась угроза: мол, слишком уж сильно не прижимай, а то как бы не сломалось. Приводить же низовых в повиновение силой оружия Артемонов считал в сложившемся положении самоубийственным, да сил одной его роты и не хватило бы для этого. Но главное было не в соотношении сил, а в отношении к степным лыцарям рядовых стрельцов и солдат, особенно из вольных и даточных людей, которые были так заворожены богатством, независимостью и широкой, привольной жизнью низовых, что давно уже прислушивались к ним не меньше, чем к своим начальникам. На чью сторону встанут нижние чины, начнись свара воевод с казаками, было вовсе не очевидно. "Не будем вторую Смуту здесь устраивать, придумаем что-нибудь поумнее" – успокаивал себя Артемонов, когда терпеть наглость низовых становилось совсем уж невмоготу, но размышления эти откладывал все время на потом.
Состояние самого Матвея в последние дни тоже оставляло желать много лучшего. Красивая записка, переданная ему Наумовым, исчезла без следа, и все надежды Артемонова перевести и прочитать ее были разбиты. Когда же он попытался найти шляхтянку, поскольку забыть он ее никак не мог, и начал расспрашивать о ней Драгона, то майор начал клясться и божиться, что никакой записки Артемонову он не передавал, да и вообще, женщин в доме было всего две, а не три. Хозяйка положительно была хороша, соглашался шотландец, подруга ее похуже, но вот третья обольстительная красавица, совершенно точно, Матвею привиделась. Все это казалось более, чем странным, но долго задумываться об этом времени и сил не было. И все же Артемонов никак не мог выкинуть из памяти этот вечер и эту женщину, и каждый раз, когда он вспоминал о них, сердце схватывало сладкой болью, и Матвей переставал замечать все, происходящее вокруг. Желая хоть как-то избавиться от этого навязчивого чувства, он поселился в одном из заброшенных шляхетских домов, который был давно оставлен хозяевами, и вовсе не уютен и не ухожен, но все же напоминал тот, где приснился Матвею его странный сон. В доме, казалось, было еще холоднее и сырее, чем на улице, дров на поддержание хоть какого-то тепла уходила уйма, и вскоре Артемонов сильно простудился, чего с ним не случалось с детства. Кроме этого в доме, вне всяких сомнений, было нечисто. То и дело раздавался, как будто издалека, заливистый женский смех, стук каблучков по полу, звон посуды на кухне, или игра на старинном, стоявшем в опустевшей гостиной клавесине. Каждый раз это происходило в те мгновения, когда Артемонов засыпал или просыпался, и находился между сном и явью, так что неясно было: приснились ему эти звуки, или были на самом деле. Впрочем, в некоторых случаях Матвей был уверен, что ему не почудилось. Эти странные звуки пугали его, но в испуге была доля надежды: что, если ему вновь предстоит вскоре встретиться со своей красавицей, кем бы она ни была? Капитан, по своей должности, должен был постоянно держать при себе денщиков и вестовых, поэтому Артемонов почти никогда не оставался дома один. Но вот однажды вечером, когда денщик уже ждал его на улице, да и сам Матвей собирался выходить караулить стены, на кухне раздался особенно громкий стук и смех. Хотя он и был, как всегда, сильно не выспавшимся, но уж точно не спал, и сомнений не оставалось: на кухне кто-то был. В любом другом случае Артемонов, до смерти боявшейся нечистой силы, пулей вылетел бы из дома, но сейчас он, с радостью соскучившегося любовника, направился на кухню. Первое, что он там услышал, был громкий шорох платья, и Матвей увидел, как какая-то фигура, заслышав его шаги, кинулась за огромный шкаф, который, по его громоздкости, хозяева, покидая дом,
