Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев, т.2
Он двинулся было вперед, чтоб, миновав поместье, ехать дальше, но Чумаков сказал ему:
— Не грех было бы, батюшка, с полчасика передохнуть, закусить да выпить.
Тогда Пугачев завернул со свитой в барский двор, в дом вошел, прошелся по горницам. На столе появилось угощение, вино, бражка. Атаманы с Пугачевым наскоро присели, стали питаться. Пугачев поторапливал. Макая в мед пышки, вдруг спросил:
— А где хозяева, где помещик тутошний? Повешен, что ли?
Произошло замешательство. Дворня, прислуживавшая пугачевцам, замерла на месте.
— Где ваш помещик?! — резко крикнул Пугачев и хмуро взглянул на дворню.
Из соседней боковушки-горенки выступил на согнутых в коленях ногах трясущийся старый Зиновий, он одет в барский кафтан, длинные чулки, туфли с серебряными пряжками, борода аккуратно подстрижена, на голове господский парик.
— Я помещик Одышкин, твое величество, государь ампиратор. Как есть перед тобой, — низко кланяясь, сказал старик.
— Пошто навстречу ко мне не вышел? Должно, злобишься на меня?
— Занедужился, твое царское величество, — еще ниже кланяясь, продрожал голосом старец. — Вздыху не было, сердце зашлось…
— Занедужился? Так я тебя живо вылечу. Ведите во двор…
Дворня, желая спасти всеми любимого старика Зиновия, стала упрашивать:
— Помилуй, отец наш… Он помещик добрый. Обиды не видали от него ни на эстолько…
— Нет во мне веры вам, — проговорил Пугачев, подымаясь. И все атаманы поднялись. — Своих дворовых баре завсегда подкупают, задабривают. А вот мы крестьянство спросим… Мужик знает, кто на его лает… Айда!
Во дворе много народу: кто угощается, кто грузит подводы господским добром, кто седлает барских коней. Чубастый Ермилка затрубил в медный рожок, полковник Творогов зычно скомандовал:
— Казаки, на конь!
Пугачеву подвели свежего барского коня. На воротах качался в петле еще не остывший труп мирского согрубителя бурмистра. Пугачев, занеся ногу в стремя и взглянув на удавленного бурмистра, приказал:
— Вздернуть барина!
Тут было много чужих крестьян, приставших к пугачевцам из другого уезда. Они схватили человека в барском платье, стали тащить его к виселице. Старик Зиновий, видя свой смертный час, сразу оробел: страх подступил под сердце, кровь заледенела, и он истошно закричал:
— Я не барин, я мужик Зиновий!.. Ищите барина!..
В это время два парня и подросток волокли по двору упиравшегося Павла Павлыча Одышкина. Он в домотканине, в рваной сермяге — дыра на дыре, — в лаптишках, жирное лицо запачкано сажей, обезумевшие большие глаза выпучены.
— Я не барин, я мужик!.. — вырываясь, вопил он писклявым голосом. — Эвот, эвот барин-то, кровопивец-то наш!.. Вешайте его!..
— Врет он! — вопил и Зиновий, тыча в Одышкина пальцем. — Он природный наш барин, только мужиком вырядился. Он меня обманул… Я — мужик Зиновий!.. А он — барин!.. Кого хошь спроси…
Дальние, пришедшие за «батюшкой» крестьяне улыбались, чесали в затылках — вот так оказия… Морщины над переносицей «батюшки» множились, нарастали в грозную складку.
Из толпы было выступил местный крестьянин, намереваясь восстановить правду-истину. Но шум с перебранкой между Зиновием и барином крепли.
— Я природный мужик! — не переставая, кричал помещик.
— Ты барин!.. Вешайте его!
— Врешь, паскуда, ты барин-то! В петлю его! В петлю!
В сто глоток оглушительно заорали и местные крестьяне — ничего не разберешь. Пугачев взмахнул рукой, сердито крикнул:
— Геть! Неколи мне тут с вами… Обоих вздернуть! — Он тронул коня и, хмурый, поехал со двора долой.
Трое оставшихся яицких казаков быстро исполнили царское повеленье. Когда вешали барина, осатаневший жирный мопс мертвой хваткой впился в ногу казака. Мопс был заколот пикой.
2
Несколько в стороне от Волги лежало обширное село, раскинувшееся на крутых зеленых берегах речушки.
На свертке с большака в селение встретила Пугачева повалившаяся на колени перед ним толпа крестьян. Среди них — рыжебородый священник с крестом. Емельян Иваныч поздоровался с людьми, велел подняться. К нему робко подошел пожилой человек с бороденкой и косичкой, он в служилом кафтане с серебряным галуном по вороту и рукавам. Низко кланяясь и приветствуя Пугачева, он задышливым от страха голосом проговорил:
— Оное село экономическое, сиречь живут в нем государственные, вашего величества, крестьяне. Управляющий сбежал, убоясь вашего пришествия, а я евоный писарь и правлю должность повытчика. — Он закатил глаза, облизнул сухие губы и добавил: — Осмелюсь доложить: почитай, половина наших жителей охвачена скопческой ересью, коя имеет отсель распространение и на окольные местожительства. Об этом всякий размысляющий человек зело скорбит. Даже царствующая императрица Екатерина Алексеевна о сем указ в публикацию изволили издать.
— А ну, чего она там, не спросясь меня, указывает в указе-то своем? — подняв правую бровь, спросил Емельян Иваныч.
Писарь вытащил из-за обшлага бумагу и, откашлявшись, сказал:
— Вот копия с копии оного указа[61]. — Он зачитал бумагу и добавил: — Мера наказания изложена тако: «Начинщиков выдрать публично кнутом, сослать в Нерчинск вечно; тех, кто быв уговорены, других на то приводили, — бить батожьем, сослать на фортификационные работы в Ригу, а оскопленных разослать на прежние жилища».
— Та-а-ак, — огребая пятерней бороду, протянул в недоуменье Пугачев. — Ишь ты, ишь ты… Строгонько! Строгогонько, мол… А какая такая скопческая ересь? — спросил он; ему никогда не доводилось вплотную встречаться со скопцами. — Скопидомы, что ли, они, деньги себе, что ли, скопляют всякой плутней?
— Ах, нет, ваше величество, — возразил писарь, он замигал и, напрягая неповоротливую мысль, силился, как бы поприличней изъясниться. — Чрез тяжкое усечение детородных приспособлений оные душегубы лишаются благодати продления рода христианского. Власы у них на усах и браде вылезают, а голос образуется писклявый, как у женщин. И нарицают они себя: скопцы.
Пугачев заинтересовался. Хотя ему и недосуг было, он приказал армии двигаться походом дальше, а сам с Давилиным и полсотней казаков повернули к селу.
Писарь с потешной косичкой, торчавшей из-под шляпы, ехал верхом рядом с Пугачевым и все еще задышливым от страха голосом докладывал ему подробности скопческого изуверства. Пугачев крутил головой и причмокивал, улыбался, затем начал сердито хохотать.
— Ну а как же баб? Неужели и баб портят?
— Скопят и женский пол, — закатывая глаза, ответил писарь и опять принялся излагать подробности: — Тут двое богатеньких мужичков орудуют: мельник да пасечник, они подзуживают да подкупают бедноту. Вчуже парнишек жаль, вьюношей прекрасных, в секту вовлекаемых, — наговаривал осмелевший писарь, он подпрыгивал в седле, как балаганный дергунчик, косичка моталась на спине. Тут же, среди свиты, кое-как ехал, встряхивая широкими рукавами рясы, и пугачевский «протопресвитер» — поп Иван. Он в трезвой полосе, ноги обуты в добротные сапоги с подковками, но на случай запоя болтаются привязанные к вещевому мешку новые лапти.
На площади, перед церковью, собралось все село. Среди пожилых мужиков — половина безбородых и безусых. Люди повалились в прах, завопили:
— Будь здоров, твое царское величество!
— Встаньте! — крикнул Пугачев и хмуро сдвинул брови, рука его цепко сжимала нагайку, ноги внатуг упирались в стремена. Было жарко, Пугачев вытер пот с лица. Пригожая грудастая молодайка в сарафане подала ему в оловянном ковше студеного квасу. Выпив, сказал: «спасибо», вопросил толпу:
— Не забижают ли вас управитель алибо поп?
Одни закричали: «Забижают, забижают!» Другие: «Нет, мы довольны ими!»
Тут выступил опрятно одетый в суконный кафтан со сборами и смазанные дегтем сапоги невысокий мужичок. Безбородый, безусый, с изморщиненным лицом, он был похож на старого мальчика.
— Это мельник наш, самый сомуститель, — подсказал писарь Пугачеву.
Низко поклонившись государю, мельник женским голосом, слащаво, как-то нараспев, заговорил:
— Начиная с попа, отца Кузьмы, все нас забижают, заступник батюшка. А царствующая государыня забижает нас, сирых, пуще всех… Токмо в тебе, твое царское величество, мы, рекомые скопцы, чаем обрести верного заступника. Слых по земле идет, что всякая вера тебе люба и ты защищение творишь всем верным…
— Творю, творю… Будет тебе по-куриному-то кудахтать, — нетерпеливо произнес Пугачев, он торопился в путь. — Сколько ты времени петухов на куриц переделываешь?
Подслеповатый мельник, плохо присмотревшись к хмурому взору Пугачева, принял его слова за милостивую шутку и с проворностью ответил:
