Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
Тем временем от турецкого посла в Петербурге удалось добиться согласия на составление проекта русско-турецкого договора, одобряющего русскую формулировку о проливах. Николай II, которого Извольский наконец посвятил в ход своих переговоров с Эренталем, был чрезвычайно доволен результатами работы своего министра иностранных дел. «Это было решением векового вопроса», – несколько поспешно заявил он.
Дело оставалось за малым – получить одобрение Франции и Англии, союзников России по Антанте. Подчиненные Извольского в Петербурге получили указание подумать над тем, как лучше подготовить русское общественное мнение к тому обескураживающему факту, что Россия обеспечила свои интересы на Балканах за счет интересов «братской» Сербии.
С пьянящим чувством собственного величия Александр Петрович сел в парижский поезд. 4 октября, на станции Мо – одной из последних остановок перед французской столицей, – он вышел из вагона, чтобы купить свежие газеты, и не поверил своим глазам. Броские заголовки кричали о том, что Австро-Венгрия на днях объявит об аннексии Боснии и Герцеговины.
Оказалось, что Эренталь действовал, опираясь на свою трактовку исхода переговоров в Бухлау. Не отказываясь поддержать требования России на международной конференции, он, однако, не считал, что аннексия Боснии и Герцеговины должна быть жестко связана с созывом таковой конференции. Ему не стоило больших трудов убедить императора Франца-Иосифа поторопиться с присоединением турецко-сербских провинций.
Сделать официальное объявление о включении Боснии и Герцеговины в состав Австро-Венгрии было решено 7 октября. Австрийские послы в Германии, Петербурге, Англии, Франции и Италии получили предписание за день до назначенной даты вручить главам этих стран личные письма Франца-Иосифа с извещением о намерениях венского кабинета. Но французский президент Арман Фальер планировал провести 5 октября не в Париже, и тамошний австрийский посол, узнав об этом, сообщил ему о намеченной аннексии Боснии и Герцеговины несколько ранее предписанного срока – 3 октября. Фальер не счел нужным держать полученные сведения в секрете. Вот так и вышло, что на следующий день Извольский стал изумленным свидетелем обсуждения сенсационной новости во французской прессе.
Одновременно с аннексией Боснии и Герцеговины великий князь болгарский Фердинанд I Кобург объявил Болгарию независимой, а себя – «царем болгар». «Таким образом, на свете стало два царя: один царь русский, а другой – болгарский», – с меланхолической иронией прокомментировал эту новость Сергей Юльевич Витте.
С формальной стороны соглашение в Бухлау нарушено не было. Судя по всему, конкретные даты аннексии Боснии и Герцеговины на встрече русского и австрийского министров не обсуждались, а свои обещания насчет проливов Эренталь дезавуировать не собирался. Однако Извольский чувствовал себя обманутым, ибо теперь дело обстояло так, что австрийцы уже завладели своей частью добычи, а России предстояло еще много хлопот, чтобы получить причитавшуюся ей поживу. Более того, в случае созыва международной конференции нарушительницей Берлинского трактата фактически выступила бы одна Россия, так как действия Австрии и Болгарии по существу только закрепляли давно существующее положение.
После этого неприятности стали нарастать, как снежный ком. В Париже Извольского ждало новое разочарование. Французский министр иностранных дел Стефан Пишон в доверительной беседе выказал полное сочувствие русским планам. Однако официальную поддержку своей страны он обещал лишь в том случае, если Россия предварительно заручится согласием Англии.
Извольский устремился в Лондон. Он все еще надеялся на успех. Не далее как четыре месяца назад, в июне 1908 года, в Ревеле состоялось свидание Эдуарда VII с Николаем II. По его итогам было выпущено коммюнике, в котором сообщалось, что между Россией и Англией достигнуто полное согласие по всем международным проблемам. И действительно, британский монарх, верный духу Ревельских переговоров, убеждал министра иностранных дел Эдуарда Грея уступить Извольскому в вопросе о проливах. Но у Грея были свои соображения на этот счет. Он полагал, что если уж менять правовой режим проливов, то только в сторону их открытия для судов всех стран (фактически это означало, что в Черном море в любой момент мог появиться британский флот). Кроме того, младотурецкое правительство придерживалось тогда английской ориентации, и Грей боялся, что поддержка Англией русских требований толкнет Турцию в объятия Германии. Поэтому в Форин офис Извольского ждал решительный отказ. Напрасно он шантажировал Грея тем, что в случае провала своей миссии может быть заменен «реакционным» министром, который возьмет прогерманский курс; английский министр иностранных дел был неумолим, и Извольскому пришлось вернуться в Петербург с пустыми руками.
Дома его встретили неласково. Председатель Совета министров Петр Аркадьевич Столыпин и другие члены правительства узнали о переговорах в Бухлау из иностранных газет и были возмущены тем, что их не поставили заблаговременно в известность «о деле столь громадного исторического значения». На срочно собранном заседании они обрушились с резкой критикой на действия Извольского[39].
Вслед за министрами вознегодовали русская пресса и Государственная дума. В обществе еще не успели остыть славянофильские настроения, вызванные многолюдным всеславянским конгрессом в Праге, который состоялся летом того же года. Газеты и думские деятели метали громы и молнии в Австро-Венгрию и недоумевали относительно позиции, занятой главой русского министерства иностранных дел.
Извольский преисполнился холодной ярости. Эренталь превратился в его личного врага и «не джентльмена», как Александр Петрович с тех пор характеризовал его в письмах.
Ненависть диктовала политику мщения.
Поскольку о проливах больше нечего было и думать, Извольский задумал вырвать из австрийского горла заглоченный кусок, или, в крайнем случае, добиться компенсаций для Сербии. Теперь он был не прочь облачиться в тогу бескорыстного защитника балканских славян.
Почувствовав поддержку России, сербы возвысили голос против захвата Австро-Венгрией славянских областей. В ответ правящие круги Австро-Венгрии начали открытые военные приготовления. 19 марта 1909 года Эренталь послал Сербии ультиматум с требованием признать аннексию Боснии и Герцеговины, отвести войска от австрийской границы и прекратить националистическую шумиху в прессе.
Четырьмя днями спустя германский посол в Петербурге Фридрих фон Пурталес от имени своего правительства заявил, что сближение России с Англией и Францией «заставляет Германию, более чем когда-либо, тесно сблизиться с Австрией и принять за основание своей политики полнейшую солидарность во всех вопросах с Габсбургской монархией». В ультимативной форме он потребовал у Извольского безусловного признания Россией австрийской аннексии Боснии и Герцеговины, не скрыв от русского министра инструкции, полученной от германского канцлера Бернгарда фон Бюлова: «…Мы ожидаем точного ответа – да или нет; всякий уклончивый, условный или неясный ответ мы будем рассматривать как отказ. Тогда мы устранимся и предоставим события их собственному течению…».
Итак, немецкие дипломаты и военные впервые официально «оптировали» (сделали выбор) в пользу Австрии, вопреки
