Виталий Познин - Двойник Цезаря
Цицерон заметил, как под влиянием спокойной и не лишенной логики речи Цезаря настроение большинства сенаторов, слушавших внимательно доводы оратора, стало меняться. Он невольно устремил на Цезаря настороженный и недоброжелательный взгляд, а затем переглянулся с Марком Катоном.
— Само собой, я не опасаюсь подобных злоупотреблений при Марке Тулии , — продолжал Цезарь, заметив беспокойство консула, — и вообще в наши времена. Но нельзя исключить того, что в дальнейшем, при другом консуле, у которого к тому же в руках будет армия, на основании созданного нами прецедента будут уничтожаться невинные люди без суда и следствия…
Цезарь говорил более получаса и в конце своей речи внес конкретное предложение — конфисковать имущество обвиняемых, а самих их держать в заключении, распределив по муниципиям.
После того как претор закончил свое выступление, один из бывших консулов предложил закончить прения и приступить к голосованию. Но тут с места поднялся выбранный на следующий год народным трибуном Марк Порций Катон и заговорил своим резким упругим голосом:
— Уважаемые господа сенаторы, вопрос слишком серьезен, чтобы решать его в спешке, не обсудив со всех сторон. Мы только что выслушали мнение Гая Юлия Цезаря, ратующего за соблюдение конституционных норм и болеющего за наших потомков, коих мы якобы своим решением можем подвигнуть на необоснованные репрессии и тому подобное. Можно было бы согласиться с мнением Цезаря, можно… Если закрыть глаза на то, что творится вокруг и позабыть о том, какая жуткая атмосфера царит за пределами этого зала. О том, что еще несколько дней назад всё в городе и за его пределами было пронизано страхом, тревогой и паникой… Когда пылает пожар, огонь надо гасить немедленно и решительно, дабы он не перекинулся на соседние строения, а уж погасив его, можно рассуждать о том, чем лучше было бы гасить горящие бревна — водой или песком. Данный момент, я повторяю — данный, конкретный момент требует того, чтобы мы немедленно оградили себя от злодеев, а потом уж принялись обсуждать юридические тонкости. Я считаю, что при существующих ныне обстоятельствах не может быть и речи о кротости и сострадании, к которым нас призывал уважаемый претор…
Страстная речь Катона, продолжавшаяся дольше, чем речь Цезаря, вновь возбудила сенат, и когда началось голосование, большинство сенаторов, памятуя слухи о зверских планах катилинариев, высказалось все же за смертную казнь.
Получив поддержку сената, Цицерон решил, по совету Теренции, не откладывать надолго исполнение приговора. Распорядившись усилить повсюду стражу, он лично сопроводил находившегося в его доме Лентула в Мамертинскую тюрьму.
Эта тюрьма, одна из самых старых римских тюрем, была сооружена на месте большого пересохшего колодца. Чтобы избежать всякую возможность побега, — а в Мамертинскую тюрьму заключались самые опасные преступники, — здесь был предусмотрен лишь один вход, если так можно было назвать дыру в верхней части купола, через которую заключенных спускали в пахнущую плесенью и нечистотами яму.
Лентулу связали руки и, поддев веревкой под мышки, опустили вниз, в зловонную зияющую темноту. И в тот момент, когда он увидел свет от факела, исходящий из бокового углубления, где его уже поджидали палачи, несчастный окончательно понял, что обратной дороги из тюрьмы для него уже не будет. Палачи накинули на его шею веревку и тянули ее с двух сторон до тех пор, пока не затихли последние судороги бывшего консула. Та же участь постигла в эту ночь Цетега, Статилия, Габиния и Цепария.
Толпа, прознавшая о том, что заключенных повели на казнь, собралась вокруг тюрьмы и стояла в мрачном, пугающем Цицерона молчании.
Когда все было кончено, Цицерон появился при свете факелов и произнес тонким, прерывающимся от напряжения голосом обычную в подобных случаях латинскую формулировку:
— Vixerunt (Они отжили).
В ответ раздались крики, приветствия, овации. Гвардейцы, повсюду сопровождавшие консула, подняли высоко на руках носилки с Цицероном и в окружении факелоносцев понесли его к дому, а следовавшая за ними толпа продолжала восторженно выкрикивать фразы, славящие консула, вернувшего Риму мир и покой.
Глава XV. Vincere aut mori[24]
Узнав о том, что произошло в Риме, Катилина понял, что все потеряно. До этого он еще надеялся на мирный исход и потому не торопился прибегнуть к военным действиям. Его сторонников могли спасти только выдержка и умение ждать. И если бы Лентул не поддался на дешевую провокацию, все могло обернуться иначе.
При желании Катилина мог бы давно возбудить толпы римских бедняков, поднять окрестных крестьян, привлечь гальские племена, которые ненавидели Рим, не говоря уж о рабах и гладиаторах, готовых по первому сигналу придти под его знамена, но он отказывался принимать их в свое войско, потому что не хотел, чтобы война против олигархов выглядела как его желание любой ценой захватить власть. А теперь уже поздно было что-либо поправить.
Оставалось лишь одно — с честью умереть.
С трудом скомплектовав два легиона из солдат, имевшихся в распоряжении Манлия, а также из людей, прибывавших к нему со всех сторон, Катилина двинулся с ними на Рим.
Он видел, что войско его разношерстно, плохо обучено и скверно вооружено. Лишь каждый четвертый имел на руках настоящее боевое оружие, у остальных же были охотничьи копья, самодельные мечи, а то и вовсе вилы и деревянные колья. Тем не менее, когда он узнал, что сенат направил против него правительственные войска во главе с консулом Антонием, он пошел им навстречу. Возможно, в душе его жила безумная надежда, что Антоний все еще верен их общим идеалам и не допустит братоубийства…
В то время как римляне отмечали веселые праздники, прощаясь с уходящим годом, трехтысячное войско Катилины, изнуренное неопределенностью и последним долгим переходом, готовилось к первой и последней своей битве.
Накануне сражения Катилина узнал, что Антоний, сказавшись в последний момент больным, передал командование Марку Петрею. Значит, у бывшего его приятеля хотя бы проснулась совесть. Хотя, скорее всего, это просто была привычная для Антония тактика — уходить в кусты, как только возникала критическая ситуация, которая могла сказаться на его благополучии…
Серым зимним утром два римских войска приготовились к схватке друг с другом.
Катилина вышел из палатки, одетый в боевые доспехи, поднялся на повозку, окинул взором построенные свои легионы и, упруго выдохнув из легких воздух, заклубившийся в холодном воздухе белесым паром, заговорил резким гортанным голосом:
— Что сказать вам в этот час, мои друзья, соратники и сподвижники?.. Никакие, даже самые пламенные слова, не способны превратить ленивого или трусливого солдата в могучего храбреца. Во время сражения каждый проявляет ту степень смелости и доблести, которые присущи его характеру или сформированы воспитанием…
Я знаю, что со мной остались лучшие из лучших, и я не буду тратить время на то, чтобы пытаться взбодрить вас или вдохновить. Мы все сами выбрали свою судьбу, вытянули свой жребий и будем смело смотреть правде в глаза…
Вы все знаете, каких бед натворил Лентул своей беспечностью и своим малодушием, и прекрасно понимаете, каково наше положение в настоящее время. Две армии преградили нам путь, одна — со стороны Рима, другая — со стороны Галлии. Мы могли бы и долее оставаться в тех местах, где оказались сейчас, но продовольствие наше на исходе, и вряд ли есть смысл ждать изменения ситуации. У нас остается только один выход — прокладывать себе дорогу оружием…
Мы победим, если будем храбрыми и решительными, если, сражаясь, мы будем помнить, что отстаиваем свободу и честь, будущее нашей любимой отчизны. Да, в отличие от тех, с кем мы будем сражаться, мы боремся за родину, свободу и жизнь, а не за могущество кучки зажравшихся олигархов. Мы могли бы тихонько разойтись, расползтись и провести жизнь в позорном изгнании или, покаявшись, вернуться в Рим в расчете на чью-то поддержку. Но все эти варианты невозможны и отвратительны для людей, в груди которых бьется мужественное сердце.
Если мы хотим избавиться от теперешнего положения, нам нужна смелость и еще раз смелость. Только победитель приобретает мир вместо войны…
И, сражаясь, помните простую истину: самая большая глупость — искать спасение в бегстве, повернув от врага оружие, которое тебя защищает. Самой большой опасности подвергает себя тот, кто трусит, и, наоборот, самая надежная защита — это смелость. Не бойтесь того, что врагов больше, чем нас. Окруженное горами место, где нам предстоит сражаться, не дает им возможности окружить нас…
Но если судьба все-таки изменит нам, старайтесь отдать подороже свою жизнь. Берегитесь попасться в плен: вас перережут, как скотину. Боритесь, как настоящие мужчины, и если врагам достанется победа, то пусть это будет победа, пропитанная кровью и слезами!
