Решад Гюнтекин - Зелёная ночь
Подобает ли такому набожному, богобоязненному человеку, как Хаджи Рашид-эфенди, всю жизнь проведшему в посте и молитвах, действовать заодно с людьми, которые собираются разрушить гробницу угодника божьего? Нет, не подобает! Но что поделаешь, служба — дело подневольное. Если беднягу вышвырнут на улицу, над его семьёй, несчастными детьми даже собаки станут смеяться. Будь хаджи зятем шейха ордена Кадири, как Убейд-бей, он знал бы, что делать...
Старик стоял рядом с экипажем мутасаррифа и шёпотом читал одну молитву за другой, умоляя бога принять его душу в тот момент, когда волею судьбы ему придётся применить оружие против обитателей медресе, поклявшихся испить чашу мученичества, защищая священные кости угодника от поругания.
На этот раз Мюфит-бей даже не встал из коляски, своё приказание он передал софтам через начальника полиции. Хаджи Раншд-эфенди оставался в медресе минут десять, затем поспешно вышел и, расталкивая толпу, стоявшую перед дверями, направился прямо к коляске. Бледное лицо несчастного выражало сильнейшее беспокойство. Мутасарриф всё понял, хотя начальник полиции не успел даже раскрыть рта. И тут, несмотря на спокойный, мягкий характер, Мюфит-бей не выдержал и дал волю своему гневу: будь что будет, но позорищу этому надо положить конец! Он приказал рабочим немедленно приступить к делу, а полиции — оцепить здание медресе и арестовывать каждого, кто осмелится помешать рабочим...
Как только софты услышали приказ, они забаррикадировали двери и начали замогильными голосами взывать к аллаху.
Толпа на площади замерла, в тревожной тишине лишь изредка слышались звуки, похожие на сдержанное рыдание или стоны.
Впереди рабочих шагал здоровенный бородач в зелёном ватном минтане[53]. Он почему-то суетился больше всех, торопясь начать работу первым. Почти бегом он подскочил к одному из окон медресе и взмахнул заступом, но в тот момент, когда лопата должна была вонзиться в землю, бородач пронзительно закричал: «Спаси аллах!..» — и свалился без чувств. Рабочие побросали свои лопаты и кирки и с громкими воплями кинулись врассыпную.
Бородатый человек лежал на земле, закатив глаза, и стонал, причитая: «Спаси аллах!..» Никто не решался к нему приблизиться. Мутасарриф приказал отнести его в аптеку. Делать больше было нечего, второй акт кончился, и начальник округа вынужден был отправиться восвояси.
Через минуту толпа, запрудившая площадь, бурлила от волнения. Из уст в уста переходила страшная новость. Особенно старались женщины: высовываясь из окон, тараща глаза от страха, они рассказывали друг другу о необычайном происшествии. Оказывается, как раз в тот момент, когда этот человек, которого наняли за несколько курушей ломать гробницу святого угодника, опускал заступ, перед ним явился лучезарный, ясноликий старец в зелёной чалме; святой угодник в одной руке держал зелёное знамя, в другой — громадный посох; он проклял рабочего, взмахнул посохом и ударом по голове уложил несчастного на месте.
Рабочий всё ещё не приходил в себя, глаза его были закрыты, волосы и борода спутались, изо рта вырывались страшные, хриплые звуки. Полицейские с трудом пытались поднять и увести его, а он всей тяжестью своего тела словно прирос к земле.
Эту сцену Шахин-эфенди наблюдал, стоя на куче строительного камня, присланного председателем городской управы для новой школы. Рядом с ним стояли Неджиб Сумасшедший и Расим.
На площади шло горячее обсуждение происшествия.
Какой-то софта передавал подробности двум крестьянам, и те слушали, широко раскрыв глаза и поминутно качая головой от изумления.
Шахин-эфенди не выдержал и обратился к рассказчику:
— Слушай, братец, ведь рабочий-то после благословления святого ещё не очнулся. Когда же он успел сообщить такие подробности?
Вместо ответа софта ограничился лишь долгим презрительным взглядом, повернулся спиной и важно удалился.
— Ну, как тебе понравилось это представление, Доган-бей? — спросил Неджиб.— Такая комедия даже европейским артистам не под силу... Убеждён, что автор и режиссер спектакля — Хафыз Эйюб.
Шахин-эфенди всегда легко мирился с неудачами и невзгодами, но тут словно утратил свой обычный оптимизм и молча, с удручённым видом, кивнул головой в знак согласия.
— Да, с ними трудно справиться,— вздохнул Расим.— Боюсь, что страна ещё многие сотни лет не сможет избавиться от шайки этих длиннополых,— проворчал он.
Уныние товарища придало бодрость Шахину.
— Не падай духом,— сказал он Расиму.- Если мы в новой школе вырастим поколение, которое будет способно думать или хотя бы задавать такие простые вопросы, как задал я: «Когда это успели узнать такие подробности, если человек валяется без чувств? И почему он вдруг свалился в обморок?» если мы воспитаем подобных людей, уже будет хорошо...
Смотреть больше было не на что — представление окончилось, и друзья, смешавшись с толпой, направились к базарной площади.
По дороге инженер. Неджиб без умолку тараторил, не обращая внимания на окружающих, которые могли его услышать.
— Право, если бы мы поехали в Европу, то вряд ли увидели там комедию, забавнее этой. Ну и хитры наши молодчики... Как устроили! Всё гладко. Мятеж? — Нет, Сопротивление? — Никакого... Ни скандала, ни драки... Всего-навсего просьба к властям. Отказывают? — Прекрасно! Давай разрушай: никто ведь за руки не держит. У нас нет ни пушек, ни пулемётов — мы безоружны... У нас в медресе всего-навсего дед, волшебный дед, у которого в одной руке зелёное знамя, в другой — дубинка. Вот он стоит за стеной и ждёт. Ах, ты замахнулся лопатой на медресе? На, получай дубинкой по голове... Трах!.. Готово!.. После такого представления разве сыщешь во всей стране хоть одного рабочего для этого дела, заплати ему целый миллион. Так, глядишь, через некоторое время дед не только медресе, но и всю улицу станет охранять. А нам ещё ходжи не нравятся... Ведь до чего додумались эти хитрецы: вместо того чтобы нанимать целый отряд сторожей, который всё равно ни за чем не уследит, они поручили всё дело деду, и он на них работает за пяток свечей да несколько кусков холста... Я, признаться, даже испугался, когда увидел, с каким спокойствием они выжидают... Оказалось всё очень просто: подкупили или подговорили этого бородатого... И он блестяще разыграл обморок... Нет, вы обратили внимание? Когда полицейские тащили его на руках, один поскользнулся,— тут уж не дубинка деда ему угрожала, этот битюг мог просто башкой об камни трахнуться... Видели, как он вскочил на ноги. А то всё комедию ломал...
Шахин-эфенди мрачно слушал болтовню товарища, надежда на новую школу становилась всё призрачней...
— Выходит, невозможно разрушить медресе,- высказал он наконец мысль, которая одолевала его. Придётся нам проститься с мечтой о новой школе... У медресе есть защитник ?— какой-то святой, у которого даже имени нет,— и к нему никто не может подступиться. А завтра или послезавтра, глядишь, ему имя дадут, а там и усыпальницу построят, и зелёный светильник повесят... Вдруг Неджиб остановился посреди улицы, словно его осенила какая-то идея. Уперев руки в бока, он начал отчаянно хохотать.
— Ах ты, разнесчастный мой Доган-бей,— потешался он над Шахином,— всё хвалился, что погасишь зелёные светильники по всей стране, а тут тебе скоро самому, на твою же школу, на самый кончик твоего носа ещё один новый нацепят... Вот ведь какое счастье...— Он кулаком ударил Шахина по спине, который всегда горбился и был похож поэтому на мерзнущего человека, и добавил: — Не горюй, Доган-бей! Пускай софты хитрят, в ответ мы тоже хитрость устроим. Через неделю ты получишь свой участок совершенно чистеньким... Ни о чём не спрашивай! Мне надо ещё кое-что обдумать...
Между тем разговоры о таинственном старце с удивительной быстротой распространялись по городу.
Вся эта история с дедом напоминала страшные сказки о призраках, которые являются одиноким путникам по ночам где-нибудь около кладбища: сначала призрак похож на крошечного карлика, потом — у страха глаза велики — он уже выше самого высокого кипариса...
Какой-то человек, судя по одежде, носильщик, рассказывал двум парням-новобранцам:
— Иду недавно мимо медресе, поздно ночью, на плечах — здоровенный ящик. Темно, хоть глаз выколи, не вижу, куда нога ступает. Вдруг — камень что ли — я спотыкаюсь, лечу на землю... Ну, думаю, сейчас ящик меня — в лепёшку... И что же? Подхватывает меня седобородый старец... Если соврал, пусть глаза мои лопнут...
— О господи! Что за народ! Как бараны,— воскликнул Неджиб Сумасшедший, когда новобранцы и хамал прошли мимо и скрылись.— Бедные, несчастные люди! — продолжал он, показывая на толпу.— Ведь сегодняшнее происшествие — это и есть самая настоящая борьба между Хафызом Эйюбом и вами... Как легко вас превратили в послушных, даровых сообщников. Собрались... покричали... А если б вам приказали, вы так же задарма, так же покорно передушили бы друг друга... Страшно!.. Страшно потому, что так было всегда... И мы умирали, умирали, не понимая за что, зачем... Мужайся, Доган-бей... Вся надежда только на твою школу!
