Вардван Варжапетян - Баллада судьбы
— Вот это верно, святой отец, — сказал бочар. И Франсуа, прислушивавшийся к разговору, согласился с ним. — Что ж теперь будет с матерью-аббатисой?
— Епископ лишил ее сана и, как я слышал, велел несчастной идти в Рим — просить отпущение грехов у святейшего папы.
— С кем же она грешила, отец мой?
— С одним из нас, Жан. А ты что так побледнел, Пьер? Кому бог дал мужское естество, с тем и согрешила.
— Живой бы ее, шлюху, закопать, чтоб другим неповадно было.
Франсуа отнял кружку от губ, крикнул через головы сидевших за столом:
— Скорняк, зачем ты так упорен в злобе? Язык твой подлый недостоин, чтоб о него вытирали грязные сабо, а ты осмеливаешься судить самую чистую из женщин! Что знаешь ты о женщинах? Ты с головы до ног пропах мочой, в которой вымачивают кожи, но оглянулся ли хоть раз вокруг, взглянул на звезды, на вершины вязов и дубов, вдыхающих ветер полной грудью, на человеческие лица?
Все, кто был в трактире, посмотрели на Вийона.
— Сын мой, ты, видать, чужой в наших краях, а говоришь так, словно знал мать-настоятельницу. Садись за наш стол, места хватит. — Кюре подвинулся на скамье. — Люди в моем приходе простые, и не нам с тобой судить их строго.
— Кого за что судят, я знаю не хуже прокуроров. — Скорняк перемигнулся с бочаром. — Да, скорняк, знаю. Не бойся, поднеси свечу к моему лицу и рассмотри хорошенько, у тебя ведь ноги чешутся сбегать за стражей. Не медли, доносчик должен быть проворным. Но я тебе отсыплю вдесятеро больше и щедро заплачу любому, кто мне скажет, где искать настоятельницу. Может, ты слышал, бочар? Может, ты, святой отец?
— Сын мой, успокойся, винцо у нас крепкое, а ты выпил довольно. Эй, Робер, помоги подняться своему постояльцу, а ты, Жан, бери под левую руку.
Франсуа замотал головой. Держась за перила лестницы, тяжело поднялся в каморку. Скрипели половицы, в трубе гудел ветер, и он с ума сходил, не зная, что делать, как отыскать Берарду. Он так ясно видел, как, истерзанная власяницей, ступает она босыми ножками по острым камням, по колючей стерне, и падает, и плачет, что завыл от горя, зажав руками рот. То он хватал плащ, чтобы немедленно бежать подальше от аббатства, то замирал, прислушиваясь к скрипу лестницы.
Всю ночь он просидел в каморке под крышей и пил, стараясь не думать об ужасном дне, набившем золотом его кошель и обобравшем сердце. Когда-то, впервые увидев Берарду, угощавшую жареными каплунами коадъютора, потиравшего пухлые руки, он, дождавшись, когда коадъютор вышел из трапезной, прочитал аббатисе стихи, слушая которые она смеялась.
На воле вновь после тюрьмы,Где я лишь чудом не подох!И если вновь дозволит богМеня упечь туда, увы,Не знаю, как решите вы,А я увижу в том подвохПосле тюрьмы.[12]
И хотя он прочитал их одной Берарде, стихи быстрей чумы разнеслись по Франции. И епископ Жан де Бово прочитал их королю Рено, который ласково принял Вийона в Анжере. Когда смущенный Франсуа стал божиться, что первый раз слышит эти стихи, монсеньор де Бово погрозил ему пальцем: «Полноте, мэтр Вийон, кто способен на большее, тот способен и на меньшее».
Утро застало Франсуа пьяным. С трудом объяснив трактирщику, что он больше не намерен оставаться в «Веселом мельнике», постоялец расплатился и побрел по дороге, даже не спросив, куда она ведет. Так же, едва передвигая ноги, шел он три года назад во Дворец правосудия. Да, уж он-то знает, кого и за что судят. И знает, как судят ни за что.
Глава 18
Песчаная волна взлетела и замерла над дорогой. Пучки травы качались, осыпая струйки песка. На самом гребне дюны рос синий цветок цикория. Высоко в небе шумели вершины сосен, пахло смолой и хвоей. В зарослях вереска жужжали пчелы, неутомимо перелетая от цветка к цветку; их слетелись сюда тысячи, и в крепком солнечном воздухе стояло звенящее гуденье. А вокруг сосен, у подножий стволов, распахнулись зубчатые папоротники, и громадные пушистые лопухи укрывали скользкие шляпки грибов с прилипшей хвоей. Франсуа зарыл босые ноги в горячий песок, радуясь дню. Солнечный ветер обсушил пот на лице. Проклятая лихорадка, прицепившаяся еще в «Камере трех нар», изредка напоминала о себе волнами жара, слабостью в ногах, головокружением. Похоже, на этот раз болезнь вцепись крепко — он чувствовал ее в себе.
Белая дорога огибала бугор, заросший лебедой и голубыми цветами, над бугром виднелась макушка придорожного креста, поставленного, наверное, очень давно, потому что, проходя мимо, Франсуа увидел потемневшее дерево, распятого Христа — темного и потрескавшегося, словно всего залитого запекшейся кровью. Он долго смотрел на поникшую голову в терновом венце и, отойдя два шага, почувствовал, что хочет вернуться и смотреть на бородатое лицо, искаженное мукой, на толстые веревки, которыми привязано тело: эти веревки и не давали уйти — он раньше не видел их на распятьях, а тут Иисус висел на них обессиленный, и видно было, как они сдирают кожу с ребер. Сейчас, глядя на вершину креста, Франсуа снова захотелось подойти к принявшему смерть, встать коленями в белый песок, но мешало солнце, запах нагретой смолы, выступившей в морщинах коры, жужжание пчел.
Песчаная дорога приглушала топот копыт, но он услышал и, спрятавшись за ствол сосны, увидел женщину, ехавшую на муле, — лицо ее скрывала бархатная маска, рядом ехал всадник. «Куда они спешат? О господи, ты дал мне дух и тело, ты видел, что оно терпело, и, снизойдя, умерил боль. Эта дамуазель, хотя я не увидел ее лицо, наверное, молода и красива, как авиньонка. Она спешит туда, где ее ждут, но где не ждут меня… И все-таки не поспешить ли вслед, найти приют, пока болезнь не свалила меня прямо на дороге?»
Сосны шумели; там, где они широко расступились, нежно желтели поля колосившегося ячменя. Откуда-то сбоку выбежала узкая речушка, весело всплескивая крупной рыбой; закатав штаны, Франсуа вошел в прохладную щекочущую воду и увидел маленькую выдру, быстро плывущую к другому берегу, где над водой чернела нора. Он смыл с лица пот.
— Если эту водицу обрядить в латынь и назвать «аква фонтана», она, пожалуй, станет не такой уж пресной. — Склонив лицо, он раздвинул рукой желтые кувшинки, отпил прямо из речки. — Увы, вином она не стала. Но, Франсуа, не будь слишком привередлив — ты пьешь напиток, который утолял жажду Александра Великого и Шарлеманя, да и господь наш предпочитал воду всем остальным напиткам.
Выдра высунула мордочку из норки и снова скрылась.
За бревенчатым мостом Франсуа остановил босоногий крестьянин с огромной дубиной.
— Здесь владения господина де Кайерака. Уплатите денье.
— Как ты сказал? Уж не того ли господина де Кайерака сеньора Марбуэ?
— Того самого.
— Постой, приятель, да ведь я его давно ищу, уж и забыл, сколько лет, чтоб передать письмецо от славного господина де Лонэ. Сними-ка с меня короб. О пресвятая дева, как тяжело быть ослом хотя бы раз в неделю! Где же письмо? Ага, вот оно. Так ты говоришь, что со своих гостей сеньор тоже берет мостовщину?
— Ну, ежели гость, тогда оно…
— Нет, если ты настаиваешь… — Франсуа отдал денье, добавил еще одно. — А что это за дама проехала на муле?
— Племянница нашего господина.
— Что же, она молода?
— Ей семнадцать, но она уже вдова.
Перед воротами замка Вийона снова остановили — на этот раз латник, которому от жары лень было даже спрашивать, — он просто преградил дорогу копьем.
— Скажи сеньору, что у меня письмо от господина де Лонэ.
Стражник поднял копье, пропуская Франсуа под арку ворот. Должно быть, когда-то замок окружала стена, но сейчас остались ворота и две башни, которые не могли защитить обитателей замка. Да и сам замок был чуть больше башни. Сумрачный горбатый коридор привел наконец в зал, выложенный булыжником, как парижская мостовая. Громадные балки поддерживали свод, почерневший от копоти факелов, вставленных в кольца, вмурованные в стены. Окна, забранные толстыми решетками, едва пропускали свет. В стенах зала виднелись двери, и Франсуа, подумав, выбрал ту, что вела прямо, и едва не поплатился жизнью — в створку вонзилась тяжелая стрела. Из ниши вышел человек с опущенным луком и спокойно вытащил стрелу, дрожащую над плечом Вийона.
— Обычно сюда в это время никто не входит, ибо я укрепляю руку, и, смею вас уверить, сударь, она тверда, как прежде.
— Я могу это засвидетельствовать перед кем угодно. Господин де Лонэ говорил мне, что в этом замке живет отважный рыцарь сеньор Марбуэ господин Гюго де Кайерак.
— О, вы знакомы с де Лонэ! Он здоров?
— Ручаюсь, он здоровее трех таких, как я. А вот и письмо.
Сеньор Марбуэ громко прочитал слова привета и просьбу радушно встретить мэтра Франсуа Вийона.
— Давно в моем дворце не собиралось столько гостей. Мартин! — Вошел крестьянин с алебардой. — Проводи мессира в Родосский зал.
