Дмитрий Мищенко - Синеокая Тиверь
Присматриваясь, Волот приметил в лодье Миловидку и загляделся. Сидела она в стороне от всех, куталась в вотолу, которую ей дали лодочники, и думала нелегкую девичью думу.
Подойти к ней и развлечь? А чем развлечь?.. Божейку не освободили, да и Выпал сгорел дотла, там тоже невеселые дни ожидают ее.
Как капризна и непостижима доля людская… Мог он подумать, когда видел эту девочку у Богданки на пострижинах, что встретит ее в далекой и чужой Мезии?
Слышал от всех, кто стоял рядом с сыном: «Какая красавица! Вот такую бы княжичу в жены, а не только в величальницы». И радовался, что величает такая. Слышал, как Малка, упустив эту сельчаночку из виду, тревожилась и говорила: «Какая девушка, Волот! Если бы и счастье нашему княжичу было такое светлое и ясное, как она». И снова радовался, меньше всего задумываясь над тем, чья это девушка, встретится она с ним или нет. Сказал бы кто-то ему, что случится такое, помешанным назвал бы или злым колдуном.
Бедняжечка… И лада своего потеряла, считай бесповоротно, и дом в Выпале не найдет наверняка. Говорить или не говорить, что произошло с Выпалом? А если поспешит? Кое-кто из выпальцев остался жив. Вдруг среди тех и ее родные? Плывет она и, наверное, надеется увидеть их, верит, что возвращается к маме, а значит – к счастью.
«А может, сказать все-таки, что случилось с Выпалом? Иначе уйдет и затеряется среди людей. Куда денется, куда голову приклонит, если в городище ни родственников, ни жилья? Пусть бы приходила и была при Малке служанкой».
Волот даже вздрогнул от такой мысли: ему жаль Миловидку, он не хочет, чтобы уходила от него? С того мгновенья, как увидел ее там, в беде, не перестает думать и заботиться о ней.
«Однако не только же я, – оправдывался сам перед собой Волот. – Борич тоже заботился, и без всякого умысла… Так и сказал: „Не для того освободили ее из неволи, чтобы снова сделать обездоленной. Понял, какая беда ожидает наделенную божественной красотой рабыню, и выкупил. Женщина создана богами для того, чтобы приумножать род людской. А эта даст красивых сердцем и телом. Так почему бы и не позаботиться о ней. Много ли таких, как она, на свете?“
Волот не удержался, снова скосил глаза на Миловидку и заметил сразу, что и она смотрит на него. Не вопросительным, нет, грустным и умоляющим взглядом.
– О чем-то хочешь спросить, девушка? – шагнул князь и сел с ней рядом.
– Все о том же, княже: неужели нет и не будет спасения для тех, кто остался у ромеев?
Князь молчал, раздумывая: говорить или не говорить?
– Византийский император обещал прислать к нам своих послов. Будем требовать, чтобы возвратили пленников. Он не хочет войны с антами, вот и должен будет прислушаться к нашим требованиям.
Ночь застала их в море и слишком далеко от родной земли. Да и темная, по всему видно, будет. А в темноте морем далеко не уйдешь.
– Впереди ромейское пристанище Томы, – напомнил кормчий. – Будем добираться к нему или заночуем на пустынном берегу?
– Мы уже ночевали у ромеев один раз. Лучше было бы совсем не выходить на берег.
– Можно и не выходить. Подойдем поближе к берегу, станем на корчагу, как на якорь, да и заночуем. А плыть вслепую опасно.
– Так и сделаем.
Обратный путь показался тяжким и длинным. В первую ночь застал их дождь в море и хлестал до утра, не прекращался до полудня. После дождя настала полнейшая тишина. Поэтому лодочные гребли и гребли, но вынуждены были все же остаться на ночлег в море. В устье Днестра зашли только на третьи сутки, и то к самому вечеру. Все были утомлены, измучены и промокли до нитки. Решили не добираться до Тиры, а выбрали удобное место и остановились на ночь лагерем. Для послов, князя и отдельно для Миловиды натянули шатры. Лодочные собрали сухих дров и развели костер, чтобы обсохнуть до ночи, да и ночью греться, охраняя лагерь.
Чувствовали себя все свободно, вздохнули с облегчением. Хотя до тиверских весей не близко – межа оседлости шла выше, здесь же были девственные места, – а все же своя земля, по ней и ступалось уверенней. К тому же лес не везде подходил к берегу. Зазеленели над лиманами поляны, поблескивали чистой, голубой водой озерца, и такая первозданная красота и свежесть кругом, которую можно наблюдать только ранней весной и там, где не ступала нога человека. То ли Волота взволновал вид окружающей природы, то ли захотел размяться после долгого плавания, но покинул занятых своими хлопотами делубов и пошел берегом – к зеленой поляне, понял, что это мокрый луг, и взял поближе к лесу. Шел, наслаждаясь сверкающей буйной зеленью, торжеством жизни на земле и ни о чем, казалось, не думал. Но это не так. Если наслаждался, выходит, уже думал… Хорошо ему здесь, сердце зовет. Куда и зачем – не знает, но зовет. Точит, словно червь дерево, неудача, что поехал к ромеям и опростоволосился?.. А так ли это? Ну не возвратил тиверских пленных, обманули его ромеи. Однако и ромеев он припер к стене. Извинились за вторжение, пришлют послов и возместят причиненные татьбой убытки, заключат договор о мире и согласии между землями-соседями. Потому что не хотят разногласий и сечи с антами. Они знают, кто такие анты…
Услышал, как плеснулось что-то в зарослях, и остановился. Первое, что он увидел, – желтел плес меж ветвей. Присмотрелся – и затаил дыхание: в озере, за стеной зарослей, купалась девушка. Смеялась от холода или приятного ощущения и выбрасывала вперед руки, отгребала ими воду. На синей глади озера белело ее тело, такое упругое и соблазнительное в своей непорочности, что князь остановился, застигнутый врасплох, так и стоял, не решаясь пошевельнуться.
А девушка не замечала, что она не одна. Чувствовала себя вольготно и привольно; легла на спину, раскинула по воде руки, смотрела в небо и любовалась облаками.
«Миловида!..» – Князь наконец ее узнал. Какое-то мгновение он не мог решить, что ему делать. Стоять и смотреть не к лицу – ведь не молодец уже, да к тому же князь. А подойти не пристало. Миловида узнает, что князь видел ее нагую, и к стойбищу не придет, а убежит, сгорая от стыда, куда глаза глядят…
Волот дождался, пока девушка окунулась в воду, и пошел, делая вид, что никого здесь не видел.
А пришла ночь – места себе не мог найти в просторном княжеском шатре. Ложился спать – не спалось, только то и делал, что переворачивался с боку на бок; садился – опять вставал. Словно дивное видение, представала перед взором и будила воображение та русалка белотелая, девушка божественной красоты. А больше всего, наверное, тревожило, что Миловида была рядом, в соседнем шатре, может, она спала, а может, и нет… Ночь еще не поздняя, может, тоже думает о нем?
«Не для того освободили ее из неволи, – в который раз вспоминал князь Борича и его мудрость, – чтобы снова сделать обездоленной. Понял, какая беда ожидает наделенную божественной красотой рабыню, и выкупил ее». А он, князь Волот, пожалеет ли тем, что не скажет правды о Выпале и о Божейке? Вывезти-то из ромеев вывез, а куда и для кого привез? Выпал сожжен, родители, может, изрублены, а ровесников ее угнали в чужие земли. Конечно, на такую кто-нибудь найдется… Вот только кто он будет? И почему князь должен везти эту красивую девушку для кого-то? Говорил уже и еще раз скажет: такие, как Миловида, созданы богами, чтобы приумножать род людской, производить на свет прекрасных душой и ликом молодцев. Или ему, князю, запретит кто-то взять вторую жену? Если его осудят, объяснит любопытным: «Я хочу, чтобы в Тивери было кому сесть на княжеский престол, чтобы были у меня сыновья-соколы, те, что станут оборонять землю от татей из чужих краев. Это – та, что родит их, продолжит род Волотов и славу Волотов…» Малка будет против? А кто будет ее спрашивать, если она не способна рожать?.. Как он, князь, захочет, так и будет. Да и мать Доброгнева благословит на это. Она знает, каково было Волотам, когда погиб муж ее, князь Ярош, а со временем – и старший сын. Вся надежда была потому на него, Волота, как ныне – на Богданку. Стоит ли колебаться, если так?.. Миловида девушка умная, должна понимать, чего хочет от нее и что даст ей князь: не рабыней и служанкой – властительницей земли Тиверской станет, будет у нее муж, князь-повелитель, свой очаг и свой терем в Черне.
Князь поднялся, даже вотолу набросил на плечи, но дальше шатра не пошел…
«Что я скажу ей? – остановил он себя. – С чего начну разговор? С безысходности, в которой она очутилась, с правды, которую рано или поздно должен сказать? Но правда убьет девушку. Могу ли после этого говорить о любви и о своем желании сделать ее счастливой?.. А сказать должен сейчас. Там, в Черне, пожалуй, не до Миловиды будет, там, может, он не успеет оглянуться, как ее след простынет».
И хотел, и не решался подойти к шатру вывезенной из плена девушки. Правда, ночь не такая уж и поздняя, однако девушка столько недосыпала, столько натерпелась страха за те тревожные дни. Недаром же плескалась в озере, пользуясь тем, что рядом ни души.
