Даниил Мордовцев - Господин Великий Новгород
— Смотри, братцы, смотри, дым-от какой!
— Где дым, паря?
— Да вона — прямо на берегу...
— И точно, — и-и какой дымина!.. Откудова бы ему быть?
— Да, точно... Это, господо, дым в Русе...
— В Русе и есть... Ноли Ярилины костры разводят?
— Нашел-ста!.. Рано Ярилиным кострам быть.
— Так ноли пожар?
— Пожар и есть!..
Действительно, над берегом, где должно быть устье Ловати, где, по всем видимостям, находилась Руса, густой дым клубами вставал над горизонтом и зловещею дымкою расстилался к Ильменю. Ясно было, что горело что-то большое, и горело не в одном месте... Но что горело? Неужели Руса?..
Упадыш уже стоял. Глаза его, обращенные к зловещим клубам дыма, лихорадочно горели. Дрожащею рукою он держался за рукоятку длинного меча, привешенного у бедра, и бледные губы его беззвучно, судорожно шевелились...
И лицо главного воеводы выражало тревогу. Он оглянул все новгородские насады, которые разбились по Ильменю как огромное стадо лебедей, перенес взор на свой насад, на тихо веявший над его головой войсковой стяг и, сняв с головы шлем, широко перекрестился...
— Начала Москва! — сказал он как бы про себя. — Кто-то кончит?..
VIII. ПОРАЖЕНИЕ НОВГОРОДЦЕВ НА БЕРЕГУ ИЛЬМЕНЯ
В ту ночь, когда пешее новгородское ополчение, переправившись в своих насадах через Ильмень, приближалось к устью Ловати и видело поднимавшиеся из-за горизонта клубы черного дыма, от берега Волхова, противоположного Перынь-монастырю, тихо, как бы крадучись от кого, отчалила небольшая рыбацкая лодка и тоже выплыла в Ильмень.
Чернецы Перынь-монастыря, заметившие эту лодку, не обратили на нее внимания, полагая, что это рыбаки отправились на какую-нибудь далекую тоню, чтоб к утру или к полуночи попасть на место работы.
Но они не заметили, что лодка направилась не вдоль берега Ильменя, а напрямки через озеро — по направлению к устью Ловати. Чернецы не могли видеть также, кто находился в лодке, а если б увидали, то не знали бы, что подумать об этом. В своей суеверной фантазии они бы порешили, что это — «дьявольское наваждение», «мечта», «некое бесовское действо», что это, одним словом, «нечистый играет на пагубу человеком».
В лодке было всего два живых существа — молодой парень и с ним бес, непременно бес в образе леповидной девицы. Кому же другому быть, как не бесу! — да еще к ночи; мало того! — в самую Ивановскую ночь, накануне рождества Предтечева, когда и папоротник цветет, и земля над кладами разверзается, и утопленники голосами выпи стонут в камышах, и русалки в Ильмене плещутся, празднество идолу Яриле правят...
Ночь была июньская, северная, глазастая. Спящее озеро как на ладони... Полуночный край неба совсем не спит — такой розовый, белесоватый... Казалось, что там, дальше, туда за Новгород, в чудской земле — день, чудь белоглазая нежится на солнышке... Но вода в Ильмене такая темная, страшная — бездонная пучина, а в этой пучине, глубоко-глубоко, наверное, разные чудища копошатся и смотрят из глубины, как над ними жалкая лодочка куда-то торопится...
— Ох!.. Богородица!
— Что ты?.. Чево испужалась?
— Рыбина выкинулась... Я думала... Бог весть что...
— Ничево, не пужайся, не впервое...
Лодка продолжала быстро нестись по гладкой поверхности тихого озера. Где она проходила, там оставался след на воде, и две полосы расходились далеко-далеко в виде распущенного хвоста ласточки. Кругом — тишина мертвая, только слышится тихое плесканье весел и журчанье воды у боков лодки...
— Ох, боюсь, Петра...
— Чево, ладушка, боишься?
— Не угодим ко времени.
— Угодим. Не раз плавывали в Русу.
— Да уж час ко полуночи...
— К первому солнышку как раз угодим — истину сказываю, ладушка.
Парень налегает на весла. Лодка вздрагивает, подскакивает и несется еще быстрее. И загорелое лицо, и черные кудрявые волосы у парня увлажены потом. Он что-то хочет сказать и — не решается...
А девушка все молчит, не отрывая глаз от далекого горизонта... Чего ей там нужно?
— Ты бы, ладушка, сыграла что.
— Не до игры мне, Петра, не к поре...
— Ничевошно... Легче бы на сердце было... Ты бы «Калину»... Ноне Ярилина ночь! Сыграй:
Почто ты не так-такова,Как в Ярилину ночку была...
— Бог с тобой, Петра.
Но Петра, по-видимому, не о песне хотел бы говорить, да не смеет... «Эх, зазнобила сердечушко!..»
— А вить наши новугороцки рати осилят Москву.
— Про то Богу видомо, Петра.
— А обидно таково.
— Что обидно?
— И я собирался вить на рать, да мать не пустила... А чешутся руки на Москву кособрюхую!
— Молод ты еще.
— Како молод!
Опять помолчали. Парень выбивался из сил, видимо изнемогал.
— Дай, Петра, я погребу.
— Что ты! На кой?
— Ты ослаб, а еще далеко... Садись к правилу.
— Где тоби!.. Твоя сила — дивичья, не мужичья.
— Я обыкла грести — у меня силища в руках.
— Ну, болого, будь по твоему хоченью.
Девушка оставила руль, встала и направилась к веслам. Парень и любовно, и несмело глядел на нее. Но девушка разом остановилась как вкопанная, уставив испуганные глаза на далекий горизонт, из-за которого выползали не то темные облака, не то клубы дыма. Они слишком скоро изменяли положение и форму и слишком явственно волновались, чтоб их можно было принять за облака. Казалось, кто поддувал их снизу и они рвались к небу и как будто таяли, расползаясь по сторонам.
— Ох, Господи!.. Что тамотка, Петра!
— Что?.. Что узрила, ладушка?
— Ни оболоки, ни дым... Как живые по небу мятутся.
Парень встал, повернулся лицом вперед и долго смотрел на волнующиеся клубы дыма.
— Горит там что, Петра?.. Пожар?
— Може, пожар, а може, леса горят — не впервой.
— Ох, не леса — жилье горит... То люди, то Москва огни распустила...
— А може, и Москва... Она, проклятая, что твой татарин...
— Так мы опоздали?.. Господи! Помилуй!
— Для-че опоздали!.. Нагоним живой рукой...
— Ох, не нагоним, соколик!
Девушка быстро схватила в руки весла, метнула их в воду, налегла раз, два, три — и лодка затряслась и запрыгала под сильными взмахами весел. Откуда взялась сила в молодом существе, которое за минуту казалось таким тихеньким и слабым...
— Ишь ты... ай да ну!.. Ай да дюжая! — любовался и недоумевал парень.
Лодка неслась быстро, а еще быстрее летела северная весенняя ночь — ночь Ярилы. Восточная половина неба становилась все яснее и яснее, и тем отчетливее двигались по небу, как живые, клубы дыма, верхние слои которых уже начинали принимать бледно-алые оттенки.
Вот-вот настанет утро, выглянет солнышко, и будет уже поздно...
Девушка еще сильнее налегла на весла.
— Ну и дюжа же... Эх, чтоб тебя!
По небу, через озеро, летели какие-то черные птицы. Они, видимо, летели туда, где клубились и восходили к небу облака дыма.
Птицы обгоняли лодку...
— То воронье, чаю?
— Воронье... ишь, взапуски, умная птица...
— А для чево? Что им там?
— К солнушку. Они вот так-ту всягды... На солнушко.
— Что ты, Петра! Это не к добру. Они мертвеца чуют... корм...
Девушка задрожала. Она не чувствовала рук — точно одеревенели они... По озеру прошла рябь, что-то пахнуло в лицо... Ильмень то там, то тут становился точно чешуйчатым.
— Утренник пробег — утро скоро. Ох, не угодим!
— Не бойся, скоро и к Ловати подобьемся. Наши поди дрыхнут: к утру сладко спится.
И парень зевал и крестил рот. Ему вспомнился их рыбацкий шалаш: как бы теперь он славно спал, укрывшись теплым кожухом... А там заварили бы с отцом уху, похлебали бы горяченького, да и на работу... Нет, сегодня праздник — Иван Предтеча...
Виден уже был берег и выдавшаяся в озеро длинная коса, поросшая тальником. У берега стлался над водою и как бы таял беловатый туман. Дым становился багровым и медленно редел.
— Ну, вот и угодим-ста — вон берег... И туманок подымаетца...
Ах ты, туман мой, туман-туманок,Что по Ильменю он, туман, похаживае...
— Что ты! Что ты, Петра, с ума сошел?..
Парень спохватился и перестал петь. На берегу вдруг из-за тальника выросла человеческая фигура, закутанная в охабень[58]. На голове ее что-то блестело.
Увидав лодку, неизвестный человек приблизился к берегу. Выткнувшееся из-за горизонта солнце позолотило высокий заостренный еловец его шлема...
— Эй, лодка! Кто там? — послышался оклик.
Девушка вскочила, испуганная, дрожащая. Она, казалось, глазам своим не верила, или то, что она видела, казалось ей сном, привидением. Человек в шлеме, стоявший на берегу, был не менее ее поражен.
— Горислава! Ты ли это!.. Как сюда попала?
— Греби! Греби к берегу! — торопила она парня.
Лодка пристала. Девушка, как кошка, выпрыгнула из лодки. Стоявший на берегу человек распахнул охабень, скрывавший половину его лица и рыжую бороду. Это был Упадыш.
— Горислава! Что с тобой?.. Почто сюда приехала?
