Леонид Дайнеко - Всеслав Полоцкий
— Иди за мной. И помни, что с этой минуты ты не Ульяница, а Мать Всего Живого. Повтори, кто ты.
— Я — Мать Всего Живого, — с волнением, с дрожью в голосе проговорила Ульяница и пошла за Добрым.
Они прошли почти через весь двор, остановились перед баней, в которой каждую субботу мылись рахманы. Баня уже дымилась, ждала Ульяницу.
— Ты будешь мыться настоем из семи трав и семи цветов. — Добрый строго посмотрел на Ульяницу. — Потом ты будешь купаться в молоке лосей и туров и пчелином меде. Когда тело твое станет красным, как медь, и сделается мягким, как шелк, ты выйдешь в полнолуние в чем мать родила, найдешь поле, где растет жито, и побежишь по нему. Сделай все так, как я тебе приказываю, и сразу иди к своему мужу. Он будет ждать тебя. И так три ночи подряд. Повтори еще раз, кто ты!
— Я — Мать Всего Живого.
— Иди, и пусть твоя плоть не боится ни огня, ни холода. Богородица и Макоша да помогут тебе.
Пока Добрый беседовал с Ульяницей, Беловолод и Ядрейка спустились в глубокую пещеру, где уже десять солнцеворотов жил Гневный, ни разу не выходя на земную поверхность. Идти пришлось почти на карачках, то и дело спотыкаясь, хватаясь руками за скользкие мокрые камни.
Там, куда они пришли, стоял могильный мрак и могильная тишина. Однако в этой черной тишине они за несколько шагов услышали дыхание человека. Тяжелое, прерывистое. Человек старался успокоить его, приглушить, даже, казалось Беловолоду, прикрывал руками рот, чтобы меньше вдыхать воздуха, но это ему не удавалось. У невидимого в темноте человека, наверное, было крепкое здоровое сердце и густая кровь. Вот почему он так глубоко и полно дышал.
Тихий голос нарушил тишину:
— Мир вам, люди, что за любовью пришли. Станьте на колени.
Ядрейка и Беловолод выполнили приказ. И как только они сделали это, сразу ярко вспыхнул свет, загорелось множество факелов и свечек, которыми были утыканы все стены. Так они загорались всегда — вдруг все! — и никто не мог понять, чья рука или чья таинственная сила зажигает их. Люди, впервые попадавшие в пещеру к Гневному, на несколько мгновений как бы теряли зрение от такого неожиданно яркого, пронзительного света. Он бил в глаза, пригибал голову к земле.
— Можете смотреть на меня, — милостиво разрешил Гневный. Получалось, что не от резкого света, а под взглядом этого человека люди столбенели, и нужно было его разрешение, чтобы взглянуть на него.
Гневный оказался чернявым и худощавым мужчиной с бритой головой, с тонкими черными усами, которые, точно пиявки, закручивались под носом. Он сидел на обыкновенном полевом валуне босой, крепко сжимая в правой руке дубовый посох, конец которого венчало большое Око Совы, сделанное из червонного золота, а посередине него, где должен находиться зрачок, сиял драгоценный искристый камень зеленого цвета.
— Отвечайте по очереди, — приказал Гневный. — Кто вы, люди?
— Я — Ядрейка, рыболов из Менска, — сказал Ядрейка.
— Я — Беловолод. Пришел с женой. Живу у Ядрейки в Менске, — сказал Беловолод.
— Что вам надо от нас, люди?
— Моя жена хочет иметь дитя, — ответил Беловолод и торопливо добавил: — Я тоже хочу.
— Знаю, — сурово свел черные брови Гневный и прикусил тонкий ус. — Станьте спиной ко Мне, смотрите в зеркало, глядите себе в глаза и отвечайте, как на Божьей исповеди, на все то, о чем я буду спрашивать.
Они послушно повернулись и увидели перед собой большое зеркало — бронзовую пластину, отполированную до блеска, — и в нем свои растерянные лица.
— Вы хотите навести на рахманов княжескую дружину, чтобы она полонила нас? Да?
— Нет! — твердо ответили Беловолод и Ядрейка.
— Вы хотите, чтобы мы, свободные рахманы, стали боярскими холопами? Да?
— Нет! — снова прозвучало в ответ.
— Тогда вы хотите отравить Доброго, наше солнце земное, лучшего среди лучших? Да?
— Что ты говоришь, Гневный?! — побледнел Ядрейка. — Как ты можешь говорить это? Да пусть я провалюсь сквозь землю на этом самом месте, пусть мои кости по всей пуще растаскают волки, если мы с Беловолодом держим на уме что-нибудь худое против Доброго и рахманов. Вашу общину и дорогу к вам я знаю давно. И ни разу не навел на вас злого человека.
— Я должен сомневаться в каждом, — слегка улыбнувшись, сказал Гневный. — Мы, рахманы, как доверчивые дети. В городах и весях мы оставили свои оковы и начинаем думать, что все люди ангелы, что нет рабов, что никто на всей земле не стонет под кнутами. Вот почему я подозреваю вас, ибо я — глаза и уши общины. А сердце общины, великое, неусыпное, которое светится любовью к рахманам, конечно же Добрый.
На его глазах, казалось, блеснула слеза верности и умиления. Он вытер ее бледным сухим кулачком и вдруг совсем тихо спросил:
— А как там, наверху, дождь идет или солнышко светит?
Неожиданный вопрос сильно удивил Беловолода. Холодная тоска послышалась в голосе Гневного, растерянность и беззащитность. Этот человек показался ему смиренным кротом, обреченным всю свою жизнь копаться в земле, жить под землей.
— Будто бы ясно было, сухо, — ответил Беловолод. — А почему тебе самому не пойти, не глянуть?
При этих словах и Ядрейка и Гневный вздрогнули.
— Бог отнял у тебя разум! — воскликнул Гневный. — Я дал зарок свои земные дни провести в темноте, чтобы светло было рахманам. Да ты не поймешь, золотарь, или кто ты есть. Я хочу, чтобы светло было моим ближним, а чего хочешь ты?
— Я хочу, чтобы у меня был сын, — с упорством и даже с какой-то злостью проговорил Беловолод. — Он станет мастером-золотарем, а если надо, то и воином Полоцкой земли.
Гневный засмеялся.
— Был тут у нас один вой. Прятался. И знаешь кто? Сам полоцкий князь Всеслав. Как его на Немиге разбили, прибежал к нам раны зализывать. Не один день в моей пещере сидел, все молчал, думал. Хотели мы его сделать рахманом. Добрый с ним говорил, в веру нашу уговаривал перейти, да все напрасно. Подался князь на Днепр и в тенета к Ярославичам попал. Сам виноват, что гниет теперь в порубе.
— Не виноват он, — взволнованно проговорил Беловолод. — Он крестному целованию поверил. Изяслав и его вероломные братья, нарушившие клятву, — вот кто виноват.
— А ты тоже кончишь свои дни в темнице. — Гневный внимательно посмотрел на Беловолода.
— У рахманов же нет порубов, темниц, — вмешался в разговор Ядрейка.
— Нет, — согласился Гневный. — Зачем они нам? Самая страшная наша кара — когда изгоняют человека из общины, когда говорят ему: «Иди куда Бог поведет». Немного у нас таких людей, но они были. И все на себя руки наложили — один повесился, другой утопился, третий ни крошки хлеба в рот не взял, ни ковшика воды. Кто хоть миг побыл рахманом, не может стать никем другим. Добрый этому нас научил, и вечная слава ему от рахманов. А сейчас идите наверх. Там служба начинается, там вы увидите, как рахманы умеют ненавидеть.
Тотчас же погасли свечи и факелы, и Гневный растворился в темноте, умолк. Только и слышно было его тяжелое, напряженное дыхание.
Ядрейка и Беловолод вылезли из пещеры. Солнце ударило в глаза. Стоял ясный теплый день. Белые облака, как лохматые овечки, бежали по небосводу. Возле большого строения крутом стояли рахманы. Их было сотни две, если не больше. В центре круга, простирая руки к небу, что-то говорил Добрый. Вот он подал знак, и рахманы надели на головы островерхие шапки из собачьих шкур. Добрый вскрикнул пронзительным тонким голосом, и все рахманы, нагнувшись, взяли с земли длинные лозовые прутья. Они взмахнули прутьями, запели молитву. И уже не Доброго увидели Ядрейка и Беловолод в середине круга, а большого деревянного идола с четырьмя лицами. Добрый сидел на лавке возле молодого дубка.
Наше проклятье тем,Кто в рабство отдал детей,—
угрожающе запели рахманы. Они начали медленно кружиться вокруг идола. Четырехлицый смотрел на всех и всех видел и, казалось, дрожал каждым своим сучком, каждой трещинкой, предчувствуя страдание.
Проклятье, проклятье тому,Кто раб и родит раба,—
пели рахманы. И вдруг они дружно, все разом, начали избивать идола прутьями. Зеленые сырые прутья крошились, ломались, и тогда тот, кому стало нечем избивать идола, плевал на него или, подскакивая, грозил ему кулаком. Лица у всех были красные, потные, горевшие лютой ненавистью. Некоторые хватали полными горстями землю из-под ног, кидали ее в идола, и скоро весь он оказался заляпанным грязью. Наконец идол завалился, и рахманы начали топтать его.
Добрый внимательно следил за всем, что происходило. Победным торжеством светились его глаза. Как только идол упал, Добрый вскочил с лавки и, казалось, готов был ринуться в гущу рахманов, однако сдержался, только радостная улыбка пробежала по старческому лицу.
