Юзеф Крашевский - Чудаки
Юрий выразил на этот счет свое удивление пану Грабе.
— Действительно, я могу похвалиться, — сказал Граба, — тем, что успел искоренить у себя пьянство, потому что эта победа не мало стоила мне труда. Но не народ мы должны винить в этом, потому что мы сами способствовали распространению пьянства. Наши корчмы издавна были гнездом всевозможного зла, а евреи, заведывающие ими — истинными помощниками Вельзевула. Народ усталый, изнуренный, часто в отчаянии прибегал к пьянству, пил, потому что должен был пить, потому что везде ему подносили это несчастное вино, не желая ничем усладить бедственной его жизни, и указывая на него, как на единственное спасение от страдания. Более зажиточный мужик, который заботится о завтрашнем дне, не станет пить. Далее, улучшая быт крестьян, я не только представлял им постоянно отвратительные последствия пьянства, но и в корчмах своих охотно пожертвовал ничтожным барышом, для гораздо высшего барыша — улучшения крестьянского быта. В корчмах я строжайшим образом запретил продавать вино в большом количестве, и пить в них не дозволялось. Каждый берет вино домой, где не имеет такого желания пить, кроме того, тысяча других причин воздерживает его от пьянства. К тому же отдельный надзиратель шинков, постоянно объезжая, смотрит, чтобы шкалик горелки, необходимый для подкрепления сил и здоровья, не переходил бы меры и не имел бы самых вредных последствий на жизнь крестьянина. Прогоняя везде евреев, привыкших сосать мужика, я должен был заменить их. Жид был банкир, советник, капиталист села, но его корыстные займы, давая временное пособие, были разорительны. Это небольшое строение — сельский банк; здесь каждый находит пособие в нужде, без притеснения в платеже, который крестьянин уплачивает по частям и по неделям. Первый закладной капитал составляет собственность моей деревни, а образовался он из прибыли, полученной с земель, возделываемых несколько лет соединенными силами крестьян. Возле банка — сельский суд, составляемый и избираемый ежегодно старшинами села, который решает все дела не только между крестьянами, но даже между дворовыми. Я сам добровольно поддаюсь суду, который, ручаюсь вам, не только никогда не произнес несправедливого приговора, но даже подозрения в несправедливости не навлек на себя. А теперь, — продолжал Граба, взяв Юрия под руку, — воротимся домой, потому что ничего более не имею вам показать; верно вы более надеялись увидеть. Здесь вы найдете только то, что каждый честный и добросовестный человек должен завести у себя. Разумеется, мне нечего вам показывать мой сахарный завод, различные машины и другие учреждения этого рода, потому что все это вы можете везде увидеть. В госпиталь я вас тоже не поведу, мой дорогой гость, потому что там вы увидите неприятное зрелище, хотя мой госпиталь в лучшем порядке, чем у других помещиков; теперь вы найдете во многих деревнях больницы. Мой лазарет отличается от других только тем, что я ежедневно сам его осматриваю, что при нем есть хороший фельдшер и аптека, что я принимаю только тех больных, которым дома дурно, и некому их досмотреть; в минуту страдания больному легче быть у себя в хате со своими, нежели в наилучшей больнице. Не будь вчерашнего пожара, я бы повел вас в деревню и показал бы вам хаты и уход за хозяйством, не такой, как в других полесских деревнях; но не следует удовлетворять любопытство в такой печальный день. Мне стоило не мало труда склонить их к изменению образа жизни. Этот честный народ уважает все старое гораздо более, нежели мы, и боится изменений, даже в мелочах упорно придерживается старого; и как испокон века строил он свои курные избы вместе с хлевами и курятниками, на влажной земле, среди удушливых испарений, так точно хочет жить и теперь, завещать это и детям своим. Изменить вековое устройство хат, относящееся к дохристианским временам, изгладить предания, которые имеют связь с порогом, с очагом, с углом, скамейкой, печкой, стоило большой борьбы и препятствий. А потому я не разрушил дерзкой рукой прошедшего и не строил швейцарских домиков, которые показались бы скучны и чужды нашем народу. Я только увеличил, очистил, так сказать, идеализировал материал, который я нашел под рукой. Хата в моей деревне чище и больше; но не изменила ни прежней своей физиономии, ни устройства; только дым, вредный для здоровья, выходит трубой, кирпичная печь сделана старательно, окно шире и света более, воздух чище. Наконец, скот отделен от людей, и хотя близко хаты, потому что этого требует присмотр, но все же не рядом. Я не пожалел земли для двора, для огорода; а сады, которые мой садовник разводит, сделались и для крестьян предметом забот, они очень хорошо у них устроены.
Они взошли на холм, и Юрий мог отсюда рассмотреть не сгоревшую часть деревни, которая имела вид порядочного местечка. Множество деревьев окружали белые хаты, просторные и гораздо выше обыкновенных хат. Недалеко от церкви виднелась больница, а среди рынка, где действительно находились лавочки с необходимыми вещами для крестьян, стояла маленькая и тесная корчма.
— Кажется, здесь есть и лавки? — спросил Юрий.
— Есть только склады, которые я содержу за свой счет. Местечки, в которые крестьянин еженедельно отправляется для покупки разной мелочи, набиты бедными и голодными евреями и более вредны для мужика, нежели шинки. Я не могу запретить ему поехать и сбыть в местечке свой продукт, но по крайней мере стараюсь отстранить его от покупок. Соль, табак, лемеши, железо и тому подобные товары он всегда найдет в моей лавчонке лучшего сорта гораздо дешевле, нежели в местечке. Взамен этого я принимаю хлеб по самой высшей цене, нуждаюсь ли в нем или нет. Кроме того, рядом с лавкою есть контора для хлеба, в которую я всегда принимаю зерно и плачу наличными деньгами. Я скупаю тоже скот, лошадей, овец, шерсть и лен, но не для своей пользы, а чтоб им облегчить сбыт продуктов, которые евреи покупают у них по гораздо низшей цене, в ущерб им. Чтобы успокоить вас, я прибавлю, что в купцы я никому не напрашиваюсь. Принудить крестьянина к продаже, и даже к самой выгодной покупке, значит все испортить; желая возбудить в крестьянине доверие, нужно чтоб он сам на опыте убедился. Сначала долго продолжалось недоверие, колебание, подозрение, и лавки мои служили более соседним деревням, нежели моей; но, наконец, постепенно развилось убеждение в моем бескорыстии; а теперь не только я не теряю, но, стыдно сказать, имею пользу в этом.
Изумленный Юрий возвращался с паном Грабою домой.
По дороге они разговаривали обо всем, что видели.
— Соседи верно вам подражают? — спросил гость. Граба горько улыбнулся.
— Если бы! — сказал он. — Но они ненавидят меня и бесятся на мои причуды, как они называют. Никто не хочет трудиться для нововведений, а все новое не достается без труда и борьбы. Они в самом чудовищном виде представляют мои учреждения и, перетолковывая их по-своему, делают из меня какое-то чудовище. Я сделался предметом ненависти для моих соседей, и одно только утешает меня, что если одни ненавидят меня, то другие невольно должны уважать.
— Им следует учиться, подражать.
— Мы никогда не подражаем, если подражание оскорбляет наше самолюбие. Мы подражаем чаще всего против воли, не зная об этом. Разумное подражание есть жертва самолюбия, на которую не всякий решится.
— Правда, но человек часто жертвует своим самолюбием для пользы!
— В мою пользу никто не хочет верить; все упорно доказывают, что я непременно разорюсь. Никто не говорил про игроков и мотов, что они близки к банкротству, хотя оно каждый день готово разразиться над их головами, потому что общество всегда к ним снисходительно; но пусть кто-нибудь пожертвует искусству, книгам, картинам и тому подобным вещам, хотя малую сумму, то завтра же по мнению света останется разоренным.
— Позвольте мне сказать вам, что в этом есть свое основание, — возразил Юрий. — Мы видели тысячу примеров разорения в первейших домах, вследствие не расчета и не основательных издержек, несообразных с капиталом.
— Это правда, — возразил Граба, — мы видели много господ, которые привезли из Италии, Франции и Германии разные библиотеки и картины для того лишь, чтобы в своей стране их распродать. Но неосторожность этих несчастных, которые считали за честь никогда не проверять своих кошельков, не может быть применима ко всем. А сколько теперь считаются банкротами и не имеют кредита, потому что покупают картины и книги?
Они приближались уже к дому, когда нетычанка, запряженная тройкой породистых лошадей, прикатила во двор. В ней сидел немолодой мужчина, румяный, довольно полный, крепко сложенный, в зеленом испанском плаще, с огромной пенковой трубкой во рту. Кучер, одетый по-краковски, погонял лошадей, поправляя шапочку с павлиным пером. Господин, сидевший в нетычанке, имел важный и самоувереный вид, в глазах его выражался сарказм; видно, что он о себе много думал. Увидев идущих Грабу и Юрия, он ударил по плечу кучера и велел остановиться. Он вышел медленно из экипажа, и, приподняв немножко шапку, приблизился к пану Грабе.
