Виктор Поротников - Владимир Храбрый. Герой Куликовской битвы
«Кабы не вмешательство твоей тетки, которая привыкла всюду совать свой нос, то наглец Михайло Александрович не ускользнул бы от нас! — нашептывал Дмитрию Василий Вельяминов. — Сидел бы теперь этот злыдень в порубе вместе с женой и детьми. А у тебя, племяш, одной заботой было бы меньше. За нанесенный тебе вред, по моему разумению, Марию Александровну нужно постричь в монахини, отняв у нее все достояние, коим она владеет по завещанию Симеона Гордого».
Дмитрий понимал, что окончательное слово, от которого будет зависеть судьба Марии Александровны, остается за ним. Это сильно угнетало его, поскольку, несмотря ни на что, он не питал к красивой Симеоновой вдове никаких недобрых чувств. В душе Дмитрий был даже готов оправдать и простить Марию Александровну, понимая, что ею двигали христианская добродетель и вполне объяснимое желание спасти от гибели родного брата. Тем более что из пяти братьев Марии Александровны ныне в живых оставался лишь Михаил. Все прочие ее братья умерли от моровой язвы, кроме старшего — Федора Александровича, убитого в Орде.
Лето прошло. Наступила осень. Дождей было мало.
Снег укрыл поля в конце октября и пролежал без оттепелей до ноябрьских холодов.
* * *Бояре собрались в гриднице великокняжеского терема — уже в который раз! — дабы продолжить суд над Марией Александровной. Время для судебных разбирательств всякий раз выбирал тысяцкий Василий Вельяминов, выступавший главным обвинителем. Все это тянулось уже больше месяца с той поры, как московское войско вернулось домой из похода на Тверь. Сторонники тысяцкого среди московских бояр, настроенные непримиримо к Марии Александровне, уже растратили все свое красноречие, стараясь убедить князя Дмитрия осудить Симеонову вдову на заточение в одном из дальних женских монастырей.
Дмитрий никак не решался сурово наказать свою тетку, которую рьяно защищали митрополит Алексей и те из бояр, кому в прошлом Мария Александровна сделала добро.
Вот и на этот раз Василий Вельяминов и его единомышленники расселись на скамьях по одну сторону гридницы, а митрополит Алексей со своими сторонниками расположились у противоположной стены просторного покоя. На небольшом возвышении, застеленном восточными коврами, восседал Дмитрий на троне из мореного дуба.
На нем была длинная княжеская багряница, расшитая золотыми нитками, его густоволосая голова была увенчана золотой диадемой с рубинами и сапфирами. Золотой жезл — символ власти — лежал на коленях у Дмитрия.
Мария Александровна пришла на суд в своем неизменном длинном темном платье, с черным покрывалом на голове. Для нее был поставлен стул посреди гридницы, она сидела лицом к Дмитрию. Как всегда, Мария Александровна была спокойна и невозмутима. Ее прямой стан, горделивый подбородок, прямой взгляд — все говорило о том, что в ней нет раскаяния за содеянное, что виноватой она себя не считает. И если все же ей суждено понести наказание по воле князя Дмитрия, то о пощаде она просить не станет.
За узкими окнами гридницы валил снег.
По широким скрипучим половицам расторопно скользили челядинцы в длинных белых рубахах, подносившие дрова к двум большим печам, во чреве которых гудело сильное пламя. Чадили масляные светильники на высоких бронзовых подставках; пахло копотью и кислым дымом сгорающих осиновых поленьев.
Как обычно, первым взял слово Василий Вельяминов, собираясь в очередной раз выплеснуть на Марию Александровну череду обвинений в измене и всю свою неприязнь к ней. Однако обвинительная речь тысяцкого была прервана самым неожиданным образом.
В гридницу вбежал Остей, глава княжеской молодшей дружины.
— Гонец к тебе, княже, — выпалил Остей, стащив с головы шапку и отвесив поклон.
— Откуда гонец? — встрепенулся Дмитрий, вцепившись пальцами в подлокотники трона.
— С западного порубежья, — ответил Остей, комкая шапку в руках. — Беда, князь. Ольгерд идет на нас войной!
— Где гонец? — нетерпеливо воскликнул Дмитрий. — Веди его сюда. Живо!
Остей опрометью выскочил за дверь. Не прошло и минуты, как гонец уже стоял перед Дмитрием, устало переминаясь с ноги на ногу. Это был совсем юный воин, облаченный в теплые темно-коричневые порты, заправленные в сапоги с меховым подкладом. Поверх льняной рубахи на нем был надет короткий полушубок, удобный для верховой езды. Шапка у гонца была красного цвета, с загнутым верхом и с опушкой из беличьего меха. На поясе у гонца висел кинжал, за плечами виднелись лук и колчан со стрелами.
Обнажив голову, гонец низко поклонился московскому князю.
— Говори, с чем приехал! — сказал Дмитрий.
— Прислал меня сюда можайский воевода Симон Селиваныч, княже, — по-девичьи тонким голосом проговорил посланец. — Литовская рать надвигается со стороны Смоленска. Уже пали Холхола и Оболенск. Литовцы приближаются к Можайску. Войско у Ольгерда несметное!
У Дмитрия напряглись скулы и помрачнели глаза. От Можайска до Москвы всего семьдесят верст! Конные полки литовцев смогут преодолеть это расстояние за два дня, пехота — за три дня!
— Бояре, надо спешно собирать ратных людей, слать гонцов в Суздаль, Дмитров, Коломну и Переяславль-Залесский, — волнуясь, заговорил Дмитрий. — Нужно упредить Ольгерда, не дать ему подступить к Москве!
Судилище над Марией Александровной неожиданно превратилось в военный совет.
Василий Вельяминов успокаивал Дмитрия, говоря ему, что Можайск укреплен добротно, взять его с ходу литовцам не удастся. Ольгерд непременно увязнет под Можайском хотя бы на неделю. За это время к Москве подтянутся полки из ближних и дальних волостей.
Тысяцкий обещал Дмитрию предоставить княжеским гонцам своих самых резвых лошадей, кои скачут быстрее ветра. «За три-четыре дня соберем сильное воинство и разобьем Ольгерда!» — уверенно молвил он.
Литовцы и впрямь задержались под Можайском на несколько дней, пытаясь взять город приступом. Жители Можайска заранее облили водой валы и стены, поэтому воины Ольгерда при всей своей многочисленности не смогли вскарабкаться по ледяной круче на деревянные крепостные стрельницы. Обойдя Можайск стороной, литовское войско устремилось к Москве.
К тому времени московская рать уже собралась во всеоружии. Едва подошли полки из Дмитрова и Коломны, трубы заиграли сигнал к выступлению в поход. Во главе московского воинства были поставлены воеводы Дмитрий Минин и Акинф Шуба, так распорядился Василий Вельяминов. Сам тысяцкий собирался выступить за ними следом, дождавшись ратных отрядов из Переяславля-Залесского, Юрьева и Тарусы.
Дмитрий выразил было опасение, мол, зачем дробить силы, не лучше ли собрать все войска воедино и лишь тогда двинуться на Ольгерда. Василий Вельяминов заверил племянника, что теперь главное — это преградить путь Ольгерду, не допустить его к Москве.
«Наше передовое войско остановит литовцев близ Звенигорода или на Рузе-реке, не ввязываясь с ними в большое сражение, — сказал тысяцкий. — А решительная сеча с Ольгердом развернется тогда, когда под нашими стягами соберутся отряды из всех союзных градов».
Василий Вельяминов полагал, что Ольгерд вовсе не стремится осаждать Москву, что он норовит пограбить западные волости Московского княжества и с богатой добычей уйти восвояси. В прошлом такое случалось не единожды.
Вскоре до Москвы докатилось страшное известие: в сече на реке Тростне, к северу от Рузы, литовцы наголову разбили русскую рать. Дмитрий Минин и Акинф Шуба сложили голову в битве. Уцелевшие русские ратники из передового полка прибывали в Москву, кто пеший, кто конный, объятые смятением и растерявшие оружие. По их словам, под стягами Ольгерда находились не только литовцы и жемайты, но и дружины смоленского и брянского князей.
* * *Над Москвой бурыми и сизыми клубами поднимался густой дым, заволакивая свет солнца, расползаясь в голубых небесах гигантским зловещим шлейфом. Это горели деревянные пригороды — Посад, Загородье и Заречье, — подожженные самими же посадскими. Московские воеводы решили пересидеть беду за каменными стенами, не желая вторично испытывать судьбу в сражении с Ольгердом. Дабы не оставлять литовцам готовое жилье и строительный материал для осадных приспособлений, было решено на военном совете сжечь все дома и постройки, раскинувшиеся вокруг каменного Кромника.
Извещенные через глашатаев о столь суровых и неожиданных мерах противодействия вражескому вторжению, жители посадов спешно грузили на сани самое ценное имущество и уходили вместе с женами и детьми кто на юг, в Коломну, кто на север, в Переяславль-Залесский, кто в дальние лесные деревни… Многие посадские укрылись за белокаменной стеной Кромника, видя, что и митрополит, и лепшие бояре, и княжеская семья не уходят из Москвы, собираясь выдерживать литовскую осаду.
