Бернар Клавель - Свет озера
К ним заглянул каменотес и привел с собой людей из Ламуйа и одного из Понтисальена, этот уже несколько раз переходил границу. Для начала он предложил свои услуги — самому перевести беженцев через границу, потребовав за это непомерно большую сумму, но к концу сделки согласился дать им нужный совет за четыре ломтя конины и полбутылки водки. Каменотес обозвал его ворюгой, но проводник, видно, так изголодался, что с улыбкой выслушал все эти попреки. Вокруг него образовался кружок, каждому хотелось послушать его объяснения: по теперешней погоде, заявил он, есть только один подходящий путь — через перевал Живрин.
— И еще скажу, — продолжал он, — ваше счастье, что вы полозья нацепили, без них вам бы в жизни там не пройти.
— Через границу? — спросил Бизонтен.
— Если оружия у вас нет и больных вы не везете — пропустят. Но слушайте меня внимательно, если вас кто спросит о Буа-д’Амон и Нуарлеоне, отвечайте, что вы оттуда ни одного человека не знаете. Так-то оно будет надежнее.
Бизонтен спросил, по каким таким причинам им нужно молчать, а все прочие рассмеялись. Каменотес разрешил их недоумение:
— Вот уж восемьдесят лет, как эта заварушка тянется. Настоящая война идет между жителями кантона Во и Буа-д’Амон. Они угоняют друг у друга скотину, пастухов убивают. В тысяча шестьсот тридцать девятом году люди из округа Нион, человек с полсотни, а то и побольше, явились в самый разгар июня в долину Ланд, где шел сенокос. Даже флейтистов и барабанщиков с собой прихватили. Сожгли к чертовой матери семнадцать домов да еще человек двадцать в плен забрали.
— Ну и чертовщина! — возмутился Бизонтен. — От одной войны убежали, чтобы в другую сунуться! Я-то отлично знаю, что давно идет распря за размежевание границы у Сен-Серга, но я не слыхивал, чтобы там били кому морду. А ведь я прожил в Морже довольно долго.
— Мы тебе рассказываем то, про что знаем, — заметил каменотес. — Но ежели ты к их распрям не причастен, тебе бояться нечего.
— Так или иначе, — вставил проводник, — если ты хочешь повернуть на Морж, советую тебе сделать крюк.
— Как так?
— Дело в том, что в округе Нион на бургундцев стали в последнее время что-то коситься. Столько через этот край проходило беженцев, что теперь они встречают пришельцев уж не так охотно, как вначале. Так что поверь мне, я-то этот край хорошо знаю. Минуешь Сен-Серг и возьми сразу влево, а там держи на Арзье.
— А что до войны, — добавил каменотес, — можете быть спокойны. Вот уже много лет тамошние крестьяне только между собой бьются. Но особые комиссии, которым поручено установить новую границу, до сих пор чего-то волынят… Вам-то это на руку, потому что страже на все наплевать… Сами подумайте — надо охранять границу, а поди знай, где она проходит, эта граница!
Бизонтен испытывал смутное чувство, что его спутники не слишком хорошо поняли, о чем идет речь. Единственное, что казалось им важным, что и там тоже люди дерутся. Значит, нужно по-прежнему избегать дорог и идти обходным путем, скрываясь в лесах, пока не попадешь в кантон Во, о котором все в один голос твердили, что это, мол, край обетованный, мирный край.
Гости распрощались с беженцами, несколько минут прошло в тишине, как вдруг с улицы раздались крики, ругань, кто-то звал на помощь. Бизонтен, Пьер и еще несколько мужчин бросились к дверям. Но женщины, пережившие войну, вообразили, что на них напали французские солдаты. Подхватив ребятишек на руки, они устремились к выходу, надеясь спастись бегством от врага. Пришлось мужчинам оттеснить их в сторону, чтобы освободить проход. Казалось, все потеряли рассудок. Ортанс помогала мужчинам. С неестественной силой она хватала женщин и оттаскивала их назад. Наконец мужчинам удалось выбраться на улицу. Там стоял, прислонившись к чьей-то повозке, каменотес, обхватив руками голову. Его ввели в дом, и цирюльник с трудом остановил кровь, струйкой сбегавшую с его рассеченной щеки.
Успокоившись, он объяснил, что кто-то из здешних решил обшарить их повозки и утащить остатки конины.
— Что вы хотите, — сказал он, — голод убивает добрые чувства. Когда этот край наводнили французы, яд ненависти и насилия проник и сюда.
Они решили, что мужчины будут по двое в очередь дежурить всю ночь, чтобы не увели лошадей и повозки.
Каменотес поужинал с беженцами, потом ушел, голову его перевязали белой тряпкой, на которой расползалось коричневато-красное пятно. И тут Ортанс сказала:
— В эту последнюю ночь, что мы проводим в Франш-Конте, нам отвели такой прекрасный дом. Жаль только, что случилась эта гнусная история… Но когда человек голоден, он хуже волка.
14
Едва только забрезжил рассвет и туман снова навалился на долину, скрыв очертания гор, они тронулись в путь. Проснувшись, Бизонтен в первую очередь подумал о Бобилло, о его жене и детишках. Его пугало ждущее их здесь одиночество. И сразу же он вспомнил о Мане, его даже передернуло от гнева.
«Здрасьте пожалуйста! Хватит и того, что он при жизни мне в печенки въелся, так до сих пор еще за мной по пятам гонится! Меньше бы делал он пакостей…»
С минуту Бизонтен боролся, стараясь прогнать прочь воспоминание об этом багровом лоснящемся лице, об этом мутном взгляде, глядящем на него сквозь ледяную голубоватую маску в зеленых прожилках тины, блестевшую от солнечных лучей. Но шедшая вверх дорога становилась все хуже, и Бизонтен не спускал глаз с упряжки.
На плохо замощенной дороге ветер, как рубанком, срезал целые пласты снега, и полозья визжали, застревали, ударялись о скалы, а те отбрасывали их вправо, туда, где зияла пропасть. И речи быть не могло о том, чтобы снять полозья с колес, так как они снова им пригодятся при переходе через перевал. Потому-то люди сопрягали свои силы с силами лошадей, брались вчетвером, впятером, чтобы приподнять повозку, вытащить ее на дорогу, подтолкнуть. Хотя морозило, пот струился по лицам, от лошадиных боков поднимался пар. Повозки из последних сил одна за другой преодолевали обнаженные от снега участки.
— Видите, — кричал Бизонтен, — недаром мы конины наелись! Вот она и играет в нас, черт ее подери!
Приходилось то и дело останавливаться, так как животные измучились, волоча по узкой вьющейся дороге, по неровной почве такую тяжесть, а подчас на крутом склоне приходилось всем скопом удерживать повозки.
И здесь, в горах, на все голоса пели сотни ручейков, бьющих у подножия скал, заливая все рытвины, перехлестывая через дорогу и потом сбегая под непробиваемую толщу наледи. Лошади жадно пили воду, старались перевести дух, потом, вытянув шеи, двигались вперед, разбрызгивая кругом полуснег, полугрязь, доходившую им до самого брюха, высекая копытами из пропитанных водой утесов золотые искорки. Люди усердно щелкали кнутами, но во время привалов обращались с ласковым словом к этим прекрасным животным, оглаживали их.
До Русса они ехали по дороге, проложенной санным следом. Чтобы добраться туда, потребовалось осилить целых пять лье, и прибыли они к месту привала только к середине дня. Здесь не было и следа того туманища, оставшегося там, внизу, где невидимая отсюда Бьена катила свои ледяные воды.
В Руссе они встретили лишь несколько стариков, вернувшихся на родное пепелище при первых холодах и разместившихся в трех пощаженных огнем домах. Они рассказывали о французах, о шведах, о брессанцах, как рассказывают о нечистой силе, осеняя себя крестным знамением и возводя в небеса взгляд, где затаился ужас.
— Наша молодежь вся в кантон Во ушла, — объяснил приезжим какой-то седовласый старец. — А мы, мы для этого слишком стары. В наши годы негоже свою родную землю покидать. Чужая земля наши кости не примет. Но вы-то правильно делаете, что уезжаете. Нам известно, что люди в Во — славный народ. Только те, что на границе, нам зло чинят… Поезжайте… Хуже того, что здесь навидались, не будет.
И старик, выпрямив согбенную свою спину, указал палкой на развалины, выглядевшие на ослепительном фоне снега еще чернее и угрюмее.
Их устроили в трех уцелевших домах, чтобы они могли пожарить мясо и согреть для ребятишек молоко. Бизонтен очутился в доме у одной старухи, иссохшей до костей, вместе с беженцами из Лявьейлуа, с Ортанс и ее теткой, вместе с цирюльником и кузнецом. Каждый вздох старухи переходил в нескончаемо длинный, затяжной стон. Малыш Жан и его сестренка не спускали с нее глаз. Оба они удобно устроились — Леонтина на коленях у матери, а Жан на коленях у дяди Пьера, и казалось, ничто на свете их не интересует, кроме этой старухи, похожей на скелет, закутанный в темное тряпье. А несчастная старуха не спускала глаз с мяса, так смотрит на обедающих хозяев домашняя собачонка, морща нос и облизываясь. Ее сложенные на коленях руки с длинными черными ногтями не переставая тряслись. Ортанс и Бенуат отрезали ломоть конины и дали ей, а она, жадно схватив угощение, отделила половину и поспешно засунула в корзину, перевернув ее вверх дном, да еще придавила коленом. Потом стала ногтями рвать мясо на мелкие кусочки и долго пережевывала своими беззубыми деснами.
