Иван Ефремов - Таис Афинская
— Неужели так? — отступая назад, воскликнула гетера.
Странное чувство тревоги проникло в душу Таис. Слишком велика была древность смерти, откуда выступила эта критская женщина, слишком давно ушли в подземное царство те, кто строили эти дворцы, писали портреты красавиц, сражались с быками и плавали по морям.
Неисчислимая, невообразимая чаша ушедших лет, сравнимая лишь с Египтом.
Таис поспешила на солнечный свет, зовя за собой притихших спутников и смущенную, словно она заглянула в запретное, Эгесихору.
На южном берегу Крита солнце заливало землю ослепительным светом, но не было дивной прозрачности воздуха, свойственного Элладе. Голубоватая дымка задергивала дали, и зной казался злее и сильнее, чем на аттических берегах.
По слабо всхолмленному плоскогорью от развалин протянулась полоса каменных плит, углубившихся в почву, заросших высокой сухой травой и покрытых лишайниками. В конце этой древней дороги, там, где она, скрываясь во впадине, снова показывалась на ближайшем возвышении, стояла громадная глыба, а на ней высеченный из очень крепкого камня символ — высокие бычьи рога. Словно один из подземных быков Посейдона начал выбираться на поверхность и выставил свои исполинские рога. В них было нечто зловещее, напоминавшее людям, что они — всего лишь эфемерные обитатели Геи и ходят по зыбкой почве, под которой гнездятся, зреют и готовятся к ужасным потрясениям невидимые стихии.
Длинные тени пролегли от рогов и протянулись к Таис, стараясь захватить её между своими концами. Так, должно быть, священные пятнистые быки Крита нацеливались на девушек — исполнителей ритуального танца-игры. Гетера быстро прошла между полосами теней до залитой солнцем вершины второго холма, остановилась, посмотрела кругом и всем своим существом поняла, что земля её предков — это область мертвых, стертых временем душ, унесших свои знания, мастерство, чувство красоты, веры в богов, песни и танцы, мифы и сказки в темное царство Аида. Они не оставили после себя ни одного надгробия, подобного эллинским, в которых лучшие ваятели отражали живую прелесть, достоинство и благородство ушедших. Глядя на них, потомки стремились быть похожими на предков или превзойти их. Таис не могла забыть чудесные надгробия Керамика, посвященные молодым, как она сама, женщинам, вроде столетней давности памятника Гегесо, сохранившего образ юной женщины и её рабыни. А здесь не было видно некрополей. Замкнувшись на своем острове, не доступном в те времена никому, древние критяне не передавали своего духовного богатства окружавшим народам.
Богоравные дети моря, они закрыли свой остров завесой морской корабельной мощи, не опасаясь нападений диких народов.
Никаких следов укреплений не видела Таис, не описывали их и путешественники. Прекрасные дворцы у самых гаваней, богатые города и склады, настежь открытые морю и не защищенные с суши, наглядно говорили о силе морского народа.
Непостижимо прекрасное искусство критян совсем не изображало военных подвигов. Образы царей-победителей, избиваемых жертв, связанных и униженных пленников отсутствовали во дворцах и храмах.
Природа — животные, цветы, морские волны, деревья и среди них красивые люди, преимущественно женщины, жертвоприношения и игры с быками, странные звери, не виданные ни в Элладе, ни на финикийских побережьях. Высота их вкуса и чутья прекрасного удивляла эллинов, считавших себя превыше всех народов ойкумены.
Легкая, радостная живопись, полная света и чистых красок. Изваяния, посвященные женщинам, зверям и домашним животным, удивительные раковины, сделанные из фаянса, и… никаких могучих героев, размахивающих мечами, вздымающих тяжкие щиты и копья.
Разве была ещё где-нибудь в мире такая страна, отдавшая всё своё искусство гармонической связи человека и природы, и прежде всего женщине? Могущественная, древняя, существовавшая тысячелетия? Разве не знали они простого закона богов и судьбы, что их нельзя искушать длительным процветанием, ибо следует расплата, страшное вмешательство подземных божеств? Вот боги и покарали их за то, что дети Миноса забыли, в каком мире они живут.
Обвалились великолепные дворцы, пронизанные каскадами и бассейнами с хрустальной водой, остались навсегда непрочитанными письмена, утратили свой смысл фрески тончайшей живописи. И заселили остров чужие племена, враждующие между собой и со всеми другими народами, которые так же относятся к истинным обитателям Крита, как варвары гиперборейских лесов к эллинам и их предкам пеластам.
Спартанцы шли позади задумчивой Таис, не решаясь нарушить её размышления, слегка суеверно взирая на нее. А Таис, спускаясь к побережью, продолжала думать.
Неужели и солнечная красота, созданная и собранная Элладой, тоже исчезнет в Эребе, как сверкающий поток исчезает в неведомой пропасти? И Египет, куда она так стремится, не будет ли он тоже царством теней, растворяющихся в новой жизни памятью о былом? Не поступила ли она легкомысленно, оставив Элладу?
Что ж, назад путь не закрыт, в Афинах остался её дом и…
Таис не додумала. Беззаботно тряхнув головой, она побежала вниз по вьющейся меж горных отрогов тропинке, не слушая удивленных спутников. Она остановилась только в виду бухты с мерно качавшимися кораблями. Скоро великое море разделит её и всё то родное, что осталось в Элладе. Единственно близким человеком с ней будет Эгесихора — подруга с Коринфской школы гетер, полудетских грез и взрослых разочарований, спутница великолепного успеха…
Кормчий говорил, что до берега Либии отсюда четыре тысячи стадий. И ещё плыть тысячу стадий вдоль берегов до Навкратиса. При благоприятном ветре дней десять пути. На других кораблях египтяне повезут их по одному из русел великой дельты Нила. Не меньше тысячи стадий надо проплыть до Мемфиса, вверх по реке.
Афродита Эвплоя — богиня моряков — была милостива к Таис необыкновенно. Очень редко в конце боэдромиона стояла погода, похожая на гальционовые (зимородковые) дни перед осенним равноденствием. В самую середину шумно-широкого моря вошли корабли, когда безветрие вдруг сменилось знойным и слабым нотом. Гребцы выбились из сил, гребя против ветра, и Эоситей велел отдохнуть до вечера, щадя силы свободных воинов. Он не взял рабов, чтобы корабли вместили весь большой отряд.
На синей, распыляющейся вдали голубой дымкой поверхности моря ходили плавные волны мертвой зыби, раскачивавшей остановленные корабли словно уток на ветреном озере. С ливийских берегов дул несильный, но упорный горячий ветер, приносивший сюда, за две тысячи стадий на середину моря, дыхание яростных пустынь. Такое же расстояние отделяло корабли и от критских берегов. Эгесихора с легкой жутью вглядывалась в темно-синие впадины между волнами, стараясь представить себе страшную, никем не измеренную бездну морской глубины. Таис несколько раз лукаво поглядела на подругу, распаренную и утратившую свой обычный вид победоносной богини. На палубе, под навесом и в трюме, на запасах еды и вооружения, лениво разлеглись люди. Другие, более крепкие или более нетерпеливые, стояли, прислонившись к ивовым плетенкам над бортами, и пытались найти прохладу в веянии ливийского Нота, под легким напором которого корабли едва заметно отступали назад, к северу.
Хмурый начальник Эоситей, недовольный задержкой, сидел в кресле на корме. Около него в различных позах развалились на тростниковой циновке его помощники, подобно простым воинам снявшие с себя всякую одежду.
Таис незаметно поманила Менедема.
— Ты можешь подержать мне весло? — И объяснила недоумевающему атлету, что она хочет сделать. Менедем втащил огромное весло поглубже в отверстие уключины, чтобы его лопасть стала перпендикулярно борту. Под удивленными взглядами всех находившихся на палубе Таис сбросила свой последний покров, прошла по обводному брусу снаружи, держась за плетеную стенку, ступила на весло, немного постояла, примеряясь к размахам качки, и вдруг оттолкнулась рукой от борта. С ловкостью финикийской канатоходки Таис пробалансировала на весле, мелкими шагами пробежала до конца и бросилась в воду, скрывшись в глубине темно-цветной маслянистой волны.
— Она сошла с ума! — крикнул Эоситей, а Гесиона с горестным воплем кинулась к борту. Чёрная голова Таис, туго обтянутая традиционной лентой лемнийской прически, уже появилась на вершине волны. Гетера поднялась из воды, посылая смотревшим на неё спартанцам поцелуй и звонко хохоча. Эоситей, забывший о лени, удивленно вскочил и подошел к борту в сопровождении Эгесихоры.
— Это ещё что такое? Уж не дочь ли самого Посейдона твоя черноволосая афинянка? Её глаза не голубые, однако!
— Не нужно искать потомков богов среди нас, смертных, — засмеялась спартанка, — ты видел её таинственное сходство с теми, кто покинул критские дворцы тысячу лет тому назад? От матери-критянки в ней возродились её предки. Критянин Неарх рассказывал мне, что они нисколько не боятся моря.
