Станислав Гагарин - Память крови
— А-а-а! — закричал вдруг Бату-хан и принялся размахивать руками.
И это не были жесты отчаяния или ярости.
Взмах рукой — пошла на лед реки правая тьма. Еще взмах — новая волна воинов несется навстречу рязанцам. Кривой Сыбудай одобрительно скалит зубы: он доволен молодым полководцем. Как быстро тот овладел собой, успев и достойно поскорбеть о погибшем родиче, батыре Хостовруле…
Рязанцев было мало, совсем мало, но одержимые в гневе, они дрались неистово и грозно.
«И стали сечь без милости, и смешалися все полки татарские. И стали татары точно пьяные или безумные. И бил их Евпатий нещадно…»
Ратник Медвежье Ухо держал меч обеими руками, работал им размеренно, добротно, будто дрова рубил на своем дворе. Достать его было невозможно, несокрушим казался закаленный в боях вояка-рязанец. Не отставали от Медвежьего Уха остальные дружинники, кто не раз бывал с Евпатием Коловратом в походах. А вот те, кто пришел в ратники недавно, гибли быстро. Но и они успевали причастить к смерти хоть одного.
Ржали кони, лязгало оружие. На разные голоса стонала битва, затеянная на белом-белом клязьминском льду. Умирали люди.
С первых минут боя рязанцы попытались смещаться к правому берегу реки, чтоб не дать себя отрезать от леса, куда намеревались заманить татарское войско. Но скоро с двух сторон монголы стали обтекать дружинников, стараясь заступить им дорогу. Заметив это, Коловрат подал знак пробиваться к опушке.
Рязанцы вырвались на берег, до леса рукой подать. Татары преследуют их, но больше для вида, чтоб не обвинили потом в проявлении трусости, да и друг перед другом старались. Один оплошает — десятке, в которую он входит, не жить.
И тут увидел Коловрат необычного воина. Одеяние его, сбруя на коне татарские, а сам русский: глаза голубые, русая борода.
«Чудной татарин», — подумал Коловрат.
А «татарин» вдруг окликнул его:
— Куда отступаешь, Коловрат? Или смелость твоя на Хостовруле избыла?
«Так это же Глеб, исадский злодей, — догадался Коловрат. — Ну, погоди, иуда!»
— Это ты, Глеб Владимирович, бывший рязанский князь?
— Почему бывший, а не настоящий? Сие звание даровал мне сам Бату-хан. А бывший твой хозяин — Юрий Ингваревич, чьи кости белеют на Рясском поле.
— Не бывать тебе князем на этой земле! Берегись, снесу голову, заставлю умолкнуть твой подлый язык.
Рядом с воеводой Коловратом возник вдруг сотник Иван.
— Дозволь, Евпатий, поиграть с ряженым! — крикнул он.
— Нет, Иван, сам управиться хочу. Смотри, видишь, наш старый враг — хан Барчак скачет! Бери его под свой меч.
Коловрат повернул коня на Глеба, но Глеб уклонился от встречи, поворотился и вскачь бросился в сторону, к лесу.
Воевода преследовал его.
А сотник Иван схватился с Барчаком. Хоть и стар был половецкий хан, но боец многоопытный, хитроумный, знал уловки, с русскими схватывался за свою жизнь многажды. Умел он уходить и от страшного удара, которым Евпатий Коловрат располовинил Хостоврула.
Барчак и бой повел так, чтоб вызвать сотника на этот удар, а потом, избежав его, поразить русса насмерть. Все шло по задуманному, когда сошлись эти двое в поединке. Взметнул Иван меч, хан изготовился к ответному удару. Но забыл старый половец: не в русском характере повторяться. Бой Иван повернул на этот раз по-своему. Меч, готовый опустится на плечо Барчака, пошел косо. Голова половецкого хана скатилась под ноги коней.
Коловрат настиг Глеба Владимировича у кустов. За ними темнела чаща. Отрезав ему путь к отступлению, Евпатий поднял меч:
— Погибни, проклятый, но прежде сотвори молитву. Все же русская кровь течет в твоих жилах. Или ты уже забыл о вере отцов и не знаешь святых слов, поганец?
— Нет, нет, Евпатий! — вскричал Глеб, озираясь по сторонам и проклиная Сыбудая, который должен был прислать к этому месту лучших воинов.
— Молись! — снова воскликнул Коловрат. — И покороче.
Но ловкий предатель и здесь ушел от мести. Ужом скользнул под брюхо коня. Меч Коловрата рассек воздух и ударил в пустое седло. Пока Евпатий мешкал, высвобождая меч, Глеб кубарем откатился к высоким зарослям лесного окрая. Коловрат вновь настиг его. Но иудино счастье не избыло. Трещали, метались голые ветви, с них сыпался снег. Конь Коловрата испугался, не шел следом.
Евпатий рвался на открытое место, надеясь обойти заросли, достать-таки предателя. Он успел увидеть поодаль, как сотник Иван бьется с десятком татар, отступая медленно к лесу.
…И вдруг словно открылась перед воеводой тропа. А на ней Блазница.
— Ко мне, Евпатий! Здесь ты найдешь спасение.
Повернул было коня воевода, но услыхал в стороне шум. Прочь от него мчался бывший князь Глеб Владимирович.
Коловрат кивнул Блазнице, спасибо, мол, за помощь, только не все еще расчеты покончил. И устремился воевода за князем.
И тут на него навалилась отборная полусотня батыевых охранников — нукеров. Одни рвались с кривыми саблями наголо, пытаясь затеять сечу и отвлечь внимание. Другие подбирались с боков и сзади. Метали арканы, бесстрашно лезли на меч Коловрата, чтобы излучить мгновение, полонить русского богатыря. Таков был им главный наказ. Как они старались, эти самые сильные и испытанные бойцы в Батыевом войске! Один за другим гибли под мечом Коловрата. А Евпатий оставался неуязвимым, словно заговоренный.
Затихал постепенно бой. Погибали тут и там дружинники, положив немало врагов и дорого заплатив за свои жизни. Оставшихся в живых собрал Иван и, пробив заслон, выставленный по наущению Глеба у кромки леса, уходил, отбиваясь, к мшарам. Сотник считал, что Коловрат, расправившись с предателем, тоже повернет в чащобу по заветной тропе.
А Коловрат продолжал битву.
Подобравшийся поближе Бату-хан с восхищением смотрел на кровавое побоище, забыв, что усеявшие снег трупы — его воины, что с диким ржанием несущиеся в стороны обезумевшие и осиротевшие скакуны — это их кони. Обо всем этом забыл Бату-хан.
Но одноглазый Сыбудай был трезвее молодого монгола. Не мог он позволить, чтобы русс безнаказанно уничтожал лучших воинов. И все потому только, что Повелителю Вселенной захотелось взять его живым. Он повернул голову, подал сигнал верному человеку. И тут же завыла труба.
С ликующими криками бросились в стороны от рязанского воеводы монгольские воины. Он остался один, все еще крутясь волчком вместе с лошадью и вращая в воздухе смертоносным мечом. Враги исчезли… Коловрат сдержал коня, остановился и медленно опустил оружие, недоуменно оглядываясь по сторонам.
Первый камень был пристрельным. Он упал шагах в двадцати от Евпатия. Взметнулся снег. Воевода с удивлением взглянул на неведомо откуда прилетевший снаряд. Ему не доводилось видеть, как разбивают крепостные стены. И тут же позади упал второй камень.
Коловрат оглянулся. Лед был недалеко. Там виднелись татары. Заполонили они и лед Клязьмы, оба ее берега. О спасении он и не думал. Взять мечом побольше врагов — была одна мысль.
Камни стали падать все чаще, но не доставали богатыря.
Вдруг Коловрат заметил шатер Бату-хана. Вот она цель, вот куда надо ему стремиться в последние минуты жизни.
Он привстал в стременах и, гикнув, пустил коня. Но смерть его, выпущенная из китайского орудия, уже неслась навстречу. Огромный камень, который с трудом отрывали от земли четверо воинов, ударил Коловрата в грудь и швырнул наземь.
Почудилось Коловрату, что склонилась над ним Блазница, покачала укоризненно головой и подала руку, помогу, мол, подняться. Евпатий, силился привстать, виновато улыбнулся, устыдясь своей немощи, и дух его отлетел навечно.
Со всех сторон бросились татары к поверженному богатырю. Без торжествующих воплей, опасливо приближались они к телу рязанского воеводы. А Бату-хан, хмурый и злой, нервно пристукивал по ковру носком мягкого сапога.
Резко вдруг поворотился к Сыбудаю:
— Зачем испортил красивую песню, старик?
Не забылись, не исчезли в памяти предков ратные дела Коловрата. Все, что было с ним, поведал поколениям бывший воин Евпатия Федот Малой, с благословения летописца Верилы принявший на себя угодное русскому народу дело. И были в этом сказании такие слова:
«Убили Евпатия Коловрата и принесли его тело к Бату-хану, и Бату-хан послал за мурзами, и ханичами, и темниками. И стали все дивиться храбрости, и крепости, и мужеству воинства рязанского. Они же сказали Бату-хану: «Мы во многих, землях и во многих битвах бывали и с тобой, и с великим дедом твоим, ханом Чингисом, но таких резвецов и удальцов не видели, и отцы не рассказывали нам. Это крылатые люди, не знают они смерти и так крепко и мужественно на конях бьются — один с тысячью, а два — с десятью тысячами. Ни один из них не съедет живым с побоища». И сказал Бату-хан, глядя на тело Евпатьево: «О Коловрат Евпатий! Гораздо ты меня попотчевал с малою своею дружиною, и многих богатырей сильной орды моей побил, и много полков разбил. Если бы такой вот служил у меня, — держал бы его у самого сердца своего, любил бы пуще родного брата». И отдал Бату-хан тело Евпатия оставшимся людям из его дружины, которых похватали на побоище. И велел Бату-хан отпустить их и ничем не вредить».
