Василий Криворотов - Последние дни Российской империи. Том 1
Саблин пожал плечами и отошёл. Сердиться на Гриценку он не мог.
II
В ожидании песенников карты расстроились. Маноцков сердито говорил корнету Ротбеку, одного выпуска с Саблиным, и поручику Бахметеву, заядлому спортсмену:
— Я вас уверяю, мой Фигаро прыгнет.
— Через стул? — спрашивал Ротбек.
— Через стул.
— Обнесёт, — убеждённо говорил Бахметев.
— Никогда. Все дело в дрессировке. Надо, чтобы лошадь поняла. Или хотите, через верёвку, на которой я повешу носовой платок.
— Ну это легче. Но через стул?
— Хотите пари? Завтра у вас в манеже. Я приеду.
Стёпочка ходил мягкими шагами вдоль стола и недовольно поглядывал на дам. Они не догадались вовремя уехать и теперь задерживали игру в карты. При них не хотели играть.
— Вы бы спели нам что-нибудь, Катерина Филипповна, — сказал он. — А? Что так-то сидеть?
— И то под гитару? — подсаживаясь к дамам, сказал Гриценко. — Ну!
— Ну, — сказал и Стёпочка, который и сам недурно певал цыганские романсы тоненьким, жидким, но верным тенором.
Китти встряхнулась. Разрумянившаяся, молодая, чуть начинающая полнеть, она была очень хороша.
— Хотите «Письмецо», — сказала она.
— Идёт! — воскликнул Гриценко и, раскачиваясь и помахивая декой гитары, стал брать аккорды.
Жду я весточки от дру-у-га,Всё в слезах моё лицо,Напиши же, друг мой ми-илый,Поскорей мне письмецо! —
пропела Китти, и вдруг с разных концов столовой настроившийся хор дружно подхватил вторые строки куплета.
— Отлично, браво! браво, — крикнул Стёпочка.
Гриценко фальцетом, без голоса, но музыкально и верно, сверкая цыганскими глазами, завёл второй куплет.
Вольтижируя в манеже,Я разбил ……и хо-хо-хо!Напиши же, друг мой милый,Поскорей мне письмецо.
Все гости громко хохотали, Китти и Владя веселее всех.
— Нет, Саблина заставьте петь, юнкерскую, — закричал румяный Ротбек и потащил Саблина к пианино, стоявшему в углу.
Саблин взял несколько аккордов. Офицеры подошли к пианино. Маноцков с Бахметевым остались в стороне, они все спорили.
— Ты говоришь, минута двенадцать. Никогда.
— Это дерби! — кипятился Маноцков.
— Дерби! — минута восемь. Ну, хочешь пари.
Саблин взял бравурный аккорд, лицо его разгорелось и стало шаловливым. Бойко играя весёлый марш, он только сказал первое слово, как все дружно грянули:
Цирг поехал за границуОбозреть Евро-пу!А жена, чтоб не скучать,Стала молодёжь цукать!..Цирга, Цирга, Цирга, Цирг, Цирг, Цирг…
Юнкерская песня про училищного офицера Цирга, полная циничных намёков, весело гремела, и звонкий голос Китти выделялся среди мужских голосов в самых рискованных местах.
III
Пришли песенники. Их было 25 человек, и с ними толстый заслуженный вахмистр. Солдаты были в свежих белых рубахах, подпоясанных лосиными ремнями, в чистых рейтузах и ярко начищенных сапогах со шпорами. Вахмистр был в мундире, расшитом золотыми и серебряными шевронами, с медалями на груди и на шее и с цепочкой из ружей за отличную стрельбу. Они принесли с собою аромат тополей, утра и весны и запах крепкой сапожной смазки.
Стёпочка поздоровался с ними. Запевало — молодой солдат, эскадронный писарь, невысокого роста, худощавый, с интеллигентным лицом — вышел вперёд, заложил руки за спину и выставил ногу. У него был очень хороший тенор, он был музыкально образован и знал себе цену. Злыми глазами он оглянул всю столовую, вино и женщин и запел звонким, за душу берущим голосом:
Ах, братцы, лето настаётСо своими лагерями.Великий князь нас поведёт,И господа все с нами!
Он взмахнул рукой, обернулся к хору, и хор чуть слышно мягкими аккордами проговорил:
Ура! Наш славный полк, ура!Великий князь нас поведёт,И господа все с нами…
— Нет, — размякая от песни и от горделивого сознания, что это его песенники, его эскадрон, сказал Гриценко, — вы послушайте, как наш свирепый Саша Саблин с Любовиным дуэтом поёт. Опера.
— Спойте, Саблин!
— Саша, спой! — раздались голоса.
Саблин отошёл от пианино и стал перед песенниками. Хороший музыкант, привыкший в корпусе и в училище петь в хоре, Саблин теперь увлекался запевалой Любовиным и его тенором и все мечтал отдать его в консерваторию и на сцену. Любовин учил его новым песням, таким, каких Саблин не знал.
— Давай, Любовин, твою, — сказал Саблин.
— Слушаю.
Два голоса слились в братском объятии и пошли рассказывать кольцовскую «Песнь бобыля».
— Ни кола, ни двора,Зипун — весь пожиток,Век живи не тужи —Умрёшь — не убыток.
Китти, сидя рядом со Стёпочкой, пожималась, поводя плечами, щурила свои синие глаза на Саблина, заворожённая его красотою, молодостью и силой.
— Стёпочка, — шептала она Воробьёву, — неужели правда, что Саблин — никогда? ни разу?
— Ну да, конечно, — говорил Стёпочка, разглядывая кольца на руке у Китти и перебирая её мягкие горячие пальцы.
— Нет, этакая прелесть! Совсем даже не знает? Не видал?
— Уверяю вас.
— Этакий восторг! Стёпочка, милый. Устройте мне его. Устройте, чтобы я была… первая… Хорошо?
— А хочется? — улыбаясь спрашивал Воробьёв.
— Ах… И даже — очень!
— Ну, ладно!
— Вот милый!
— Тише вы.
Мужику, богачуИ с казной не спится, —пели Саблин с Любовиным.Бобыль гол как сокол,Поёт-веселится!..
Стёпочке надоели эти песни. Шесть часов утра уже. Яркое солнце бесстыдно глядится в закрытые окна, и слышен благовест.
— Надо кончать, Павел Иванович, и на уборку, — сказал он.
— Ну ещё одну… Мою! — сказал Гриценко.
— Командирскую, — приказал вахмистр. Хор разом весело грянул:
Шёл солдат с похода,Зашёл солдат в кабак,Сел солдат на лавку,Закуривал табак!..
Широко лилась любимая Гриценки.
Наш полк вперёд несётся,Всех рубит наповал.Выстрел раздаётся,И командир наш пал!..
Песенники кончили песню. Гриценко встал и торжественно перецеловался с солдатами. Слёзы блистали у него на глазах. Он искренно любил в эту минуту их всех. Он достал двадцать пять рублей и дал их вахмистру.
— Спасибо, братцы, — тронутым голосом сказал он.
— Рады стараться, ваше высокоблагородие, — крикнули песенники.
— Ну и по домам. Утренние занятия я отменяю, вахмистр, — сказал Гриценко.
Песенники стали выходить. Поднялись и дамы.
— Корнет Саблин, — повелительно сказал Стёпочка, — проводите барышень домой.
— Но… господин полковник, — смущённо проговорил Саблин, — я…
— Никаких «но», дорогой мой. Вы один не играете в карты и вполне трезвы. Ну… Марш!
Саблин развёл руками и, неловко подходя к дамам, сказал:
— Я к вашим услугам…
IV
В карете они молчали. Было душно, пахло духами и вином. Владя сидела бледная, её укачивало, она едва держалась. Китти была пьяна от вина, но ещё более её пьянила близость молодого офицера. Его благородный поступок, его пение, молодость и красота — все туманило её, и она до боли хотела его. Говорить она не решалась. Она боялась испугать его, робкого и застенчивого, и в голове создавала план, как победить его.
Ехать было недалеко. На Офицерской, у высокого, ещё спавшего дома остановились. Дворник открыл калитку ворот. Тут же под воротами был и подъезд. Китти позвонила. Пожилая, солидная горничная в чепце и переднике в кружевах открыла дверь. Лицо её было спокойное, бесстрастное.
