Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1
— Здесь, дочка?
— Тут, дедушка, — отозвалась Василиса и спустилась на землю.
Матвей сунул ей в руки узелок и заговорил вполголоса:
— Чудом ты сохранилась, дочка. Почитай, дозорный под самой елью сидел. Тут варево. Поешь и снова уходи. Когда княжьи люди сойдут, я три раза из самопала пальну. А сейчас на дереве оставаться опасно. Вокруг заимки ратные люди шастают. Спозаранку в леса ушли да вскоре, поди, возвернутся. Ступай, дочка, на озера. Туда Мамон не заявится. На-ко вот лук да колчан со стрелами и уток там погляди. Потом вдвоем на озеро наведаемся… Ну, я в избу пойду, как бы Мамон не хватился.
Василиса поснедала и едва приметной тропкой пошла к озерам. Здесь Василиса и набрела на охотников.
Хорошо еще старый бортник лесную тропу указал, а то бы настигли её княжьи люди.
А к вечеру, взобравшись на высокую сосну, снова заметила девушка клубы дыма, поднявшиеся над заимкой.
«Ратные люди еще у деда. Ужель меня ищут? Придется на сосне всю ночь коротать», — тоскливо подумала Василиса.
Глава 11
Незваные гости
А на Матвеевой заимке до полудня было тихо. Мамон отлеживался на лавке. Возле него суетилась Матрена, прикладывая примочки на медовом взваре. Пятидесятнику полегчало, лицо спало, глаза прорезались.
— Медок ото всего излечивает, батюшка, — ворковала старуха. — Ибо мед есть сок с розы небесной, который божии пчелки собирают во время доброе. И оттого имеет в себе силу велику.
— Полно врать, старуха, в полудреме проворчал Мамон.
— Грешно так сказывать, милостивец. Мед всяким ранам смрадным пособляет, очам затемнение отдаляет, воду мочевую порушает, живот обмягчает, кашлючим помогает, ядовитое укушение уздравляет, — напевно, словно молитву, промолвила Матрена.
В сенях послышались торопливые шаги. В избу ввалился десятник в грязных сырых сапогах.
— Заприметили мужика, Мамон Ерофеич. На речушке рыбу вентерем[41] ловил. Мы за ним, а он к болоту кинулся и в камыши.
— Так словили?
Десятник кашлянул в пегую бороду, замялся возле двери.
— А он тово, Мамон Ерофеич… Сбег, одним словом. Все болото облазили…
— У-у, раззява! Тебе не дружину водить, а у кобылы под хвостом чистить! — возбранился Мамон, поднимаясь с лавки. — Веди на болото. Сам мужика ловить буду.
Пятидесятник надел на себя кафтан, пристегнул саблю, сунул за рудо-желтый кушак пистоль и вышел из избы.
— Пронеси беду, святой угодник Николай. Ужель из ватаги Федьки кого заприметили? — забеспокоился Матвей.
Вскоре на заимку заявились новые гости. Бортник сидел в это время на крыльце и чинил дымарь. Выбежав из подворотни, громыхая ржавой цепью, свирепо залаяла собака. Старик поднял голову и обмер: перед ним стоял сам князь — высокий, плечистый.
— Худо князя встречаешь, старик, — строго произнес Телятевский.
Бортник отложил дымарь, поднялся, прикрикнул на ощетинившуюся собаку и низко поклонился.
— Прости старика, князь. Глаза не дюже зрячие, не приметил, — проговорил Матвей и тотчас подумал: «И чем это только моя заимка всех приворожила? Ох, не видать мне добра».
— Прослышал я, что возле твоего пчельника глухариный бор водится.
— Доподлинно так, батюшка князь. Токмо глухари раньше токуют. Припоздали малость. В эту пору мошники редко поют.
— Но все же поют, старик. Собирайся на потеху глухариную.
— На мошника еще рано идти. Глухаря перед зорькой бьют, отец родной.
— Так ли старик говорит, Тимошка?
— Матвей правду сказывает. Мошник — птица особливая, батюшка князь, — подняв палец над головой, деловито заверил Тимоха.
— Сам о том ведаю, — нахмурился Телятевский и шагнул было в избу, но вдруг заметил целый табун лошадей за черной приземистой баней, привязанных поводьями к деревьям.
— Чьи это кони, старик?
— Твоей дружины, князь. Мамон Ерофеич на заимке остановился. Должно, беглых мужиков высматривает. С утра в лес ушли, а коней здесь оставили.
Телятевский недовольно покачал головой и зашел в избу.
Тимоха наклонился к бортнику и доверительно шепнул на ухо:
— На глухаря князь впервой пойдет. Так што сам разумей, дед… А девку твою на озерце повстречали. Крякву стрелой сразила. Князь повелел Василису пымать, а она в лесок — и сгинула, плутовка. Хе-хе…
Бортник отшатнулся, борода мелко затряслась и на душе стало смутно.
В избе тихо. Матрена перед самым княжьим приходом убрела в лес за кореньями и пахучими целебными травами, надеясь повстречать в бору Василису.
— Отшельником, что ли, живешь? — спросил Телятевский.
— Со старухой векую, отец родной, — уклончиво отвечал Матвей.
— А девку куда подевал? Кто она тебе будет, старик? И пошто держишь в лесу?
— Бедную сиротку приютил, князь. Родители её примерли, а мы со старухой пожалели и к себе взяли. Сама она из-под Ярослава-города, дочь крестьянская. Не дали дитю пропасть… А на днях помолиться её в храм отпустили…
Телятевский шагнул к бортнику, ухватил старика за бороду, пронзительным взором обжег.
— А не лукавишь, дед?
— Зачем же, отец родной. Должна вскоре воротиться дочка. Разве токмо на озера забредет. Велел ей по пути туда заглянуть.
— И что же твоей девке на озере делать? — пытливо вопросил Андрей Андреевич, не отпуская старика.
— Наказал дочке крякву поглядеть. Самопал да лук со стрелами она прихватила.
— Ой, хитришь, дед. Разве так в храм ходят?
— Вестимо нет, батюшка. Да токмо в лесу без самопала нельзя. Должно, на выходе возле реки оставит.
В избу влетел Якушка. Молодцевато тряхнул русыми кудрями и с поклоном спросил:
— Что прикажешь нам с Тимошкой делать, князь?
Андрей Андреевич сбросил с себя кафтан, оставшись в просторной "белой рубахе. Присел на лавку, забарабанил перстами по столу и вымолвил:
— Будьте возле избы да приготовьте зелейный заряд на глухаря.
Якушка вышел, а бортник подошел к поставцу и принялся потчевать князя:
— Не угодно ли медку спробовать, отец родной?
— Простого не хочу, а бражного ковш выпью.
Матвей спустился в подполье и вытащил большую железную ендову с хмельным медом.
— Годков пятнадцать берегу, батюшка князь. Токмо шибко крепок медок, в сон поклонит.
— В том беды нет, старик. Притомился я на охоте, прилягу у тебя на лавке. На глухаря пойдешь — разбудишь, — проговорил князь и до дна осушил бражный ковш.
Похвалил деда за добрый мед, растянулся на лавке и вскоре уснул.
«Странный князь. Очами грозен, душой суров, а вот крестьянским ложем не побрезговал», — подумал Матвей и вышел на крыльцо.
Якушка и Тимоха привалились к перилам, зубоскалили.
— Потише, робяты. Князь почивает. Чудной у нас государь, прямо на овчину завалился, — вымолвил бортник.
— Это дело ему свычное. В ливонском походе на земле с ратниками спал. Седло под голову — и храпака, — тепло проговорил Якушка и, вздохнув, добавил: — Но зато и на руку крутоват. Чуть чего не по нему — тогда держись. Голову срубит вгорячах и не перекрестится.
Бортник потоптался на крыльце и снова взялся за дымарь.
К вечеру, когда Матвей во второй раз запалил костер, на заимку притащились дружинники. Злые, голодные, усталые подошли к избе, но здесь их остановил Якушка.
— Здоров будь, Мамон Ерофеич. Удачлив ли поход?
Пятидесятник окинул княжьего любимца сердитым взглядом и молча махнул рукой.
— А мы вот знатно с князем поохотились. Вишь, сколько дичи набили, — словоохотливо продолжал Якушка. — Чай, есть хотите, ребятушки. Вон старик костер развел. Тащите птицу в огонь. А в избу нельзя: князь почивает.
Ратники и тому рады. Мигом разобрали дичь и понесли к костру. Лишь один Мамон недовольный бродил по заимке.
«Уж не с девкой ли князь в избе услаждается? Принесла его не ко времени нелегкая», — свербила Мамона неспокойная мысль.
Глава 12
Глухариная потеха
Ночь. Глухой, старый, таинственный бор. Горят яркие звезды между вершинами.
Дед Матвей и князь стоят под сосной и слушают. Тимоху и Якушку бортник посоветовал князю не брать. Мошник — птица чуткая, чуть «подшумишь» — и пропадай глухариная потеха.
Еще с вечера осмотрел Матвей княжий самопал и покачал головой. Дробь была мелковата. Трким зарядом крупного мошника не собьешь. Бортник перезарядил самопал своим зелейным припасом.
Тихо в бору. Ветер дремлет в густых вершинах. Но вот на болоте прокричал журавль.
— Скоро зачнется, князь. Должон боровой кулик с тетеркой голос подать, — наклонившись к князю, чуть слышно прошептал Матвей.
И бортник не ошибся. Вскоре из зарослей протяжно и скрипуче отозвался вальдшнеп, а за ним задорно и шумно фыркнул косач и перешел на переливчатое бормотанье.
