Ярослав Зимин - Корабли надежды
Атаман Войска Донского послал в Санкт-Петербург письмо, в котором сообщил о бунте «вора Кондрашки» и пообещал доставить его царю в клетке. Тут Захар но выдержал:
— Как же так, свой же казак Булавин был. И он на него донес? Зачем же?
— А затем, что за выданного царю Степана Разина богатым и верным царю казакам вышла прибавка царева жалованья в пятьсот четвертей хлеба и сто мешков муки, а за Булавина хоть и поменьше, но тоже что-то могли богатеи от царя получить. Ну, ты но перебивай, слушай, что дальше было. Булавин, преданный старшиной, все же отбился от царевых войск. Он овладел Черкассами и приказал посадить на цепь казачью верхушку, а самых богатых с семьями сослал в верховья Дона, туда, где больше всего «голутьбы» было, так ненавистной низовым, богатым казакам.
Захар и прижавшийся к нему Акоп слушали затаив дыхание.
Казаки, которым все это было знакомо, пригорюнились, задумчиво смотрели на потрескивавший углями костер.
— Только недолго Кондрат Булавин праздновал. Через два месяца разбили его царские войска под Азовом. Погиб скоро и сам Булавин. И что тут началось! Василий Долгорукий и богатое казачество стали сыскивать спасшихся булавинцев в самых потаенных местах, казнили их без суда и следствия, избивали семьи, грабили и поджигали их дома. Вот так-то!
Старшой помолчал. Молчали и его слушатели. Потом, вздохнув, стал продолжать:
— В это самое время из похода на Астрахань вернулся на Дон с отрядом казаков близкий друг Кондрата Игнат Некрасов — атаман станицы Есауловской.
Игнат увидел, как расправляются с булавинцами, и понял, что и его ждет такая же участь. Он быстро, пока не подошли войска Долгорукого, собрал всех, кому могла угрожать расправа домовитых казаков, а их оказалось более пятнадцати тысяч взрослых, а вместе с семьями так и до семидесяти тысяч стало.
Игнат не помышлял о мести, не такой он был человек. Игнат хотел спасти близких ему людей от расправы. И спас. Он с казаками ушел настолько стремительно, что ему но помешали ни царские войска, ни казачья старшина.
Вот так и начались наши скитания. Сначала некрасовцы ушли на Кубань. Тогда она была еще под властью османов. Сюда пока но могла дотянуться до них длинная рука русского царя. И здесь они дали клятву: под власть царя не возвращаться.
Так что нам возврата пока нет. Здесь хотя нам и худо, да все живые и вольные! Да и власть от нас далеко. Так что, будете дальше слушать? — спросил старшой.
Все примолкли.
— Турки встретили казаков без радости. Они силу казацких сабель по опыту хорошо знали. Султан потребовал клятвы в верности — они эту клятву дали. А что было делать? Оговорили себе только право сохранить веру и обычаи.
После смерти Петра императрица Анна Иоанновна засылала послов к Некрасову, обещая забыть прошлое, если казаки вернутся в Россию. Ей но поверили и не вернулись. Тогда она обратилась к султану с требованием вернуть казаков насильно. Но казаки не послушались. А тут в одном из боев в низовьях Кубани погиб Некрасов. И некрасовцы ушли с Кубани. Часть из них оказалась на Дунае, а большинство ушло к Мраморному морю. Вот здесь мы стали жить. К нам с Дону долго еще приходили те, кому грозила расправа. Приходили к нам староверы, преследуемые церковью, приходили позже оставшиеся в живых пугачевцы.
Вот так и стали наши деды жить здесь: рыбачили, охотились, разводили скот, пахали землю, сеяли привезенную с собой пшеницу, просо, горох. Станица наша по-турецки называется Бин-Эвле, что значит «Тысяча домов», а сами мы се назвали Некрасовской. Живем мы по древним казацким законам. Немного торгуем с турками и греками.
— А грамоте русской кто вас учит? Читать, писать умеете? — с интересом спросил Захар.
— Грамоте мы ученые. Писать но очень. А читать — читаем. Только книг мало. Старые истерлись. Мы их переписываем. Учимся по церковным книгам. На всю станицу один поп, он и учит. Теперешний ужо стар и наследника не имеет. Как помрет — беда будет.
Перед Захаром были внуки и правнуки тех, кто ушел с Дона. И хотя никакой писаной истории у них но было, все они до деталей знали свое прошлое, помнили имена и фамилии предков, сохранили язык и обычаи.
Когда далеко за полночь вернулись рыбаки с вымененными на рыбу солью и кое-какими обновами, разговор о прошлом «Игнат-казаков» на время прервался. Вся артель приняла деятельное участие в разгрузке баркасов, вернувшиеся делились своими впечатлениями о виденном на бригантине.
К Захару подошли братья Лаврины. Они сказали, что Манопуло сначала встревожился долгим отсутствием Векова, но потом поговорил с рыбаками и успокоился. Он передал, что зайдет за Вековым завтра после полудня. Захар поблагодарил братьев и отправил их спать к Акопу.
Из возобновившегося разговора Захар узнал, что у казаков был свой свод законов, оставленный Игнатом Некрасовым, — «Заветы Игната». Заветов было много, и каждый казак выучивал их наизусть еще в детстве.
«Заветы Игната» определяли, что жениться можно и на чужих, а вот выходить замуж — только за своих; всякие ссоры с турками запрещались, общение с ними могло быть только по торговым, налоговым или военным делам, да и то с разрешения казачьего круга; ни один казак но мог уходить из станицы в одиночку; в случае войны казаки выступали на стороне Порты, но подчинялись только своему атаману; наживать добро можно только трудом, даже на войне казак не должен грабить, ибо такое добро неправедно; церковные дела подчинялись казачьему кругу, поп, который не выполняет его решения, может быть изгнан и даже казнен; шинки в станице запрещались, чтобы народ не пропал.
Захару особенно понравился завет о ведении имущественных дел: все заработанное сдавалось в войсковую казну, из неё каждый получал две трети, одна треть всех заработков шла на помощь больным, одиноким старикам, на покупку оружия в случае войны. В мирное время по особому договору с султаном казаки в армии не служили, а платили откуп. Некрасовские казаки отличались высочайшей честностью. Им во время войны поручалось охранять войсковые кассы, государственную казну и султанские гаремы.
Наказания за провинность и нарушение «Заветов Игната» были суровы, назначались кругом и исполнялись тотчас. За малую вину полагался штраф, за более тяжкую — наказание розгами. Секли не только рядовых, но и атаманов.
Один из молодых казаков при этих словах, озорно поглядывая на старшого артели, сказал:
— Дядь Игнат, вы же были атаманом целых два срока, расскажите, как это делается.
Бородач свирепо зыркнул круглыми желтыми глазами на дерзкого и с деланным безразличием продолжал рассказывать:
— Атамана за большие провинности — скажем, в казну забрался да попался, или у турок бакшиш{69} взял, или на войне промашку сделал — снимают и больше ему не верят. А за малую вину секут, и сильно секут, как всех прочих, тут же, на площади.
Круг у нас начинается так. Первым на площадь приходит атаман. Садится на завалинку станичной канцелярии и спрашивает есаула:
«А ну, скажи, есаул, всех ли ты оповестил, кто отсутствует и но какой причине? Кто не пришел без причины, штрафуй на 10 лир».
Затем подходят старики и усаживаются справа и слева от атамана на землю. Когда собирается весь казачий круг, атаман объявляет обсуждаемый вопрос и спрашивает:
«Как рассудите, атаманы-молодцы?»
При этом он снимает шапку, чем разрешает обсуждение. Когда круг выслушивает всех желающих, атаман надевает шапку, подзывает есаула и говорит ему принятое решение. Тот записывает его и потом громко зачитывает. После этого решение круга становилось законом для всех.
Если круг вынесет решение о наказании, приговор приводится в исполнение тут же. Если обида была нанесена всей общине, сечет провинившегося есаул, если же обида наносилась кому-либо из казаков, то сечет обидчика тот, кого он обидел.
Особо важным считается у нас «не подать голоса». Казак, проявивший слабость и закричавший под розгами, уже не казак. Уважать его станичники не будут, ни на какие должности не изберут. Если наказывают атамана, то он снимает шапку и после исполнения кланяется во все стороны — благодарит круг. После этого, надев шапку, он снова становится властью. Тут уже казаки хором извиняются перед наказанным атаманом:
«Прости, господин атаман!»
Атаман же, уже в шапке и застегнутый на все пуговицы, гордо бросает:
«Бог простит!»
Бородач так натурально передал всю сцену приведения приговора в исполнение, что все покатывались от смеха. Сдержанно улыбался и Захар. Один из холуницких братьев, отсмеявшись, спросил:
— А самому тебе, атаман, не пришлось говорить «бог простит»?
— Приходилось, что греха таить, приходилось! Да только с атаманства я сам после второго года ушел. Стар стал.
