Дэвид Вейс - Возвышенное и земное
– Неужто ты сидел на коленях у императрицы и целовал ее? – спросила Тереза.
– Откуда ты знаешь? – удивилась Анна Мария.
– В Зальцбурге все только и говорят об этом. Он и вправду ее поцеловал?
– Да, – подтвердил Леопольд. – При дворе он был всеобщим любимцем, и Наннерль тоже. Мария Терезия относилась к ним, как к родным детям.
Тереза посмотрела на Вольферля: те же пухлые щечки, широкий лоб, нежная кожа, ничуть не изменился и не вырос и все же стал совсем другим. В нем появилась уверенность, и ей вдруг почудилось, что она чего-то лишилась.
– Он уже больше не ребенок! – в отчаянии воскликнула служанка. Тереза считала себя полноправным членом семьи: она служила у Моцартов со дня рождения Наннерль, но любила больше Вольферля, хотя и скрывала это.
– А как насчет обеда? – осведомился Леопольд. Он не одобрял подобных излияний чувств, Тереза должна знать свое место.
– Господин Хагенауэр прислал нам форель.
Леопольд очень любил форель, водившуюся в озерах Залкаммергут, однако из предосторожности отнесся к этому сообщению сдержанно: Тереза, чего доброго, разойдется так, что ее не остановишь.
Он послал Наннерль к Терезе на кухню, а сам помог Анне Марии переодеть Вольферля. Затем все уселись за стол. О таком вкусном обеде они уж и думать забыли; Анна Мария обрела прежнее доброе расположение духа и смешила всех до слез.
На следующий день Леопольд получил приказание явиться к графу Арко. Гофмейстер желал знать, почему Моцарт затянул свой отпуск до четырех месяцев: его светлость весьма недоволен.
– Все из-за болезни, ваше сиятельство. Прошло несколько недель, прежде чем Вольферль окончательно оправился.
– Неужели так долго? – Граф Арко явно не верил.
– И потом у меня самого был приступ ревматизма и подагры.
– Я слышал, мальчик тяжело болел. Оспой?
– Нет, ваше сиятельство! У него не было ничего серьезного. Он обласкан императрицей. Вся Вена изумлялась его игре, и ее величество тоже.
– Ну, это покажет будущее. Вы уверены, что мальчик полностью здоров?
– Здоров, как мы с вами.
– Тут не должно быть и тени сомнения. Через месяц состоится торжественный концерт по случаю дня рождения его светлости, которому исполняется шестьдесят пять лет, и архиепископ желает, чтобы дети выступили перед ним с той же программой, что и перед императрицей. Но его светлость опасается, как бы все при дворе не перезаразились.
– Опасности нет никакой, разве что кое у кого от восторга закружится голова.
– Будем надеяться. Вам придется по-настоящему блеснуть, если хотите, чтобы его светлость забыл о вашем неповиновении.
– Ваше сиятельство, а кто будет дирижировать оркестром? – Теперь-то он узнает, кого назначат капельмейстером.
– Никто. Оркестра на торжественном концерте не будет. До свидания, Моцарт.
Леопольд не знал, что и думать, а друзья, собравшиеся отпраздновать день рождения Вольферля, которому исполнилось семь лет, окончательно сбили его с толку. Шахтнер считал, что концерт решит вопрос о новом капельмейстере; Буллингер утверждал, что все в руках божьих; Хагенауэр заявил, что концерту не придадут никакого значения, капельмейстер уже назначен, правда, неизвестно кто именно, а Венцель не сомневался: выбор падет на Леопольда, поскольку он лучший музыкант Зальцбурга.
Не выразил никаких предположений на этот счет лишь один гость, Михаэль Гайдн, его привел с собой на празднества Шахтнер. Леопольд, заинтересовавшись возможным соперником, выяснил, что Михаэлю Гайдну двадцать семь лет, он младший брат композитора и дирижера Иосифа Гайдна, служившего капельмейстером у богатейшего венгерского аристократа князя Эстергази. Михаэль Гайдн и сам славился как даровитый исполнитель и композитор.
Правда, больно уж этот Михаэль Гайдн неказист, думал Леопольд. Молодой человек был невысок и тщедушен, коротконогий, смуглый, у него был большой, широкий нос и застенчиво-печальное выражение лица. Гайдн непрестанно потягивал вино, и Леопольд даже опасался, как бы он не захмелел. Но когда Гайдн вместе с Леопольдом, Шахтнером и Венцелем исполнял струнный концерт собственного сочинения, музыка звучала удивительно мелодично, а сам он играл на редкость точно и выразительно.
А ведь Гайдн, за исключением Вольферля, играет лучше всех нас, отметил Леопольд и сам удивился. Он понимал, что мальчик уже превзошел его самого, но сейчас это открытие почему-то не радовало, а печалило его. Однако любовь к сыну пересилила, и Леопольд подавил в себе зависть.
Позднее Гайдн обсуждал с Вольферлем свое произведение, и Леопольд с трудом сдерживался. Уж что-что, а педагог он в Зальцбурге лучший, какими бы там талантами ни обладали другие. Когда Гайдн снова взялся за вино, Леопольд резко заметил:
– Вам, Гайдн, Зальцбург должен нравиться. У его светлости лучший винный погреб в княжестве.
Гайдн кинул удивленный взгляд, но промолчал.
– Леопольд, правду говорят, что людей, переболевших оспой, потом месяцами не допускали ко двору? – спросил Буллингер.
– Никто из нас не болел оспой. Просто Вольферль сильно переутомился.
– А я болел оспой, – спокойно сказал Гайдн, указывая на едва заметные рябинки на щеках. – И мой брат Иосиф тоже болел. И вот выздоровели.
Глупо делать такие признания, подумал Леопольд, что там ни говори, а болезнь оставляла страшную отметину на всю жизнь: очень часто люди, изуродованные оспой, запирались до конца дней в монастырях.
Квартет Гайдна был сыгран, а Вольферлю казалось, что воздух все еще полнится несыгранными звуками и созвучиями. Только не знал, как ему выразить это чувство. Звуки выстраивались в стройную процессию, и ему страстно хотелось записать их, чтобы и другие могли услышать. Нужно записать непременно. Неужели никто, даже Папа, не слышит витающей вокруг музыки?
Он тотчас же запишет эти звуки, иначе они бесследно исчезнут. В голове звучали и гайдновские мелодии, легкие и грациозные, с трогательной нежностью перекликающиеся между собой, – их тоже необходимо было сохранить в памяти. Папа должен понять его, по если и не поймет, все равно он непременно точно запишет все мелодии и Гайдна и свои. Гости обсуждали предстоящий концерт, а Вольферль мечтал о мере и чернилах. Сейчас это было для него самым важным.
Леопольд остался доволен сонатой для клавесина, сочиненной Вольферлем. Ему понравились се стройность и ясность; однако оп досадовал, что в музыке явственно слышался Михаэль Гайдн, хотя, признаться, Вольферль проявил хороший вкус в выборе объекта для подражания. Произведении Гайдна отличались изяществом и выразительностью, недоступными даже Эберлину. Но досада не проходила – в музыке сонаты не было ничего от самого Леопольда. Он не позволит Вольферлю играть ее перед архиепископом. Как бы его светлость не заметил влияния Михаэля Гайдна.
Торжественный концерт состоялся в Конференцзале. Один внутренний голос шептал Леопольду, что это говорит о признании их венских триумфов, другой напоминал, что день рождения его светлости является как-никак событием государственной важности.
Так или иначе, Леопольд был доволен выбором зала. Его восхищал Конференцзал, особенно подходящий для музыкальных вечеров. Это был лучший зал Резиденции, превышавший размерами Рыцарский зал и почти квадратный, что, по мнению Леопольда, было идеально с точки зрения акустики; белые стены зала украшала лепка, пол был паркетный из орехового дерева, а входом служила высокая арка из унтерсбергского мрамора, изваянная в 1519 году.
Правда, после Шенбрунна зал уже не производил на Леопольда прежнего впечатления. Остальные члены семьи, видимо, испытывают то же чувство. Анна Мария и Наннерль были совершенно спокойны, а Вольферль держался увереннее обычного. И все же событие было огромной важности; в зале собрались придворные, а, возвещая появление его светлости, герольд перечислил все пышные титулы архиепископа.
Перед началом концерта архиепископ знаком подозвал к себе Моцарта.
– Ну как поживает наш юный талант, – спросил он, – Совсем оправился после болезни?
– Вольфганг прекрасно себя чувствует, ваша светлость.
– А что у него было?
– Ревматизм, ваша светлость.
– Мне говорили, скарлатина.
– Если и скарлатина, то в очень легкой форме, ваша светлость. Вот императрицу, да хранит ее господь, постигла настоящая беда. Эрцгерцогиня Иоганна, которая так любезно водила Вольфганга за руку по детским покоям дворца, скончалась в декабре совсем в юном возрасте.
– Императрица принимала вас несколько раз?
– Три раза, ваша светлость. Она весьма благоволила к Вольфгангу.
– Мне говорили, ей очень понравилась игра мальчика.
– Вы очень добры, ваша светлость, – смиренно поблагодарил Леопольд. Может быть, место капельмейстера еще не потеряно! – Во славу Зальцбурга мы не щадили сил. И Вольфганг всем понравился.
– Не сомневаюсь.
