Владимир Афиногенов - Витязь. Владимир Храбрый
С тех пор белый конь ищет своего хозяина, а его сотня удалая поет и свищет, авось откликнется удалой богатырь…
Глава 7. МРАМОРНАЯ КОМНАТА
Наступил 1379 год.
В который раз горела Рязань!
Языки пламени так были высоки, что порой доставали до стаи воронов, кружившихся над Окой и Лыбедью, и, когда огонь опалял их крылья, птицы комками падали наземь.
Дубовый тройной тын с башнями и тремя воротами: Глебовскими - с западной стороны, Ипатьевскими - с востока и Рязанскими - с юга - ордынцы разнесли осадными орудиями и зажгли. Бревна успели прогореть и превратились в чадные головешки. Красные языки поднимались и из посада, который запалили воины Мамая перед самым уходом в свою Дикую степь.
«Устрашу и не так еще… Заставлю, собаку, не мира просить, а вместе со мной воевать московского КНЯЗЯ. Отсидится в вонючих болотах, вернется, узрит, что содеяно, пораскинет умом, как жить дальше», - думал Мамай о рязанском князе, и недобрая улыбка кривила его губы. Темник сидел в кибитке, запряженной тремя мулами, подаренными ему ханом из Чинги-Туры, после того как Мамай сходил в Хаджи-Тархан[39] и разграбил его.
Задок кибитки был сделан наподобие трона, но без всяких украшений, застеленный лишь шкурой бурого медведя. «Царя правосудного» знобило второй день, и даже вид рязанских пожарищ не вылечил его.
Хан достал из-под сиденья отделанный перламутром ящичек и маленьким ключом, который носил всегда при себе, отпер дверцу. Вытащил флакон с бурой жидкостью и налил в золотой стакан. Выпил.
Мамай не любил вина, предпочитая иные средства… Не как его благородные мурзы, которые на торжествах допивались до одури, потом раздевали пленниц и устраивали дикие оргии. У каждого в обозе находилось до сотни светловолосых русских, кареглазых черкешенок, смуглых аланок и высоких, с длинными талиями литвянок.
Мамай окинул взглядом свое войско, растянувшееся на десятки верст. «Я нужен им сильным», - подумал он, пряча ящичек под сиденье, и поплотнее закутался в пестрый туркменский халат, подшитый изнутри соболиным мехом.
Была уже осень. Ветер гнул к земле ковыль. Низкие рваные облака, как черный дым от пожарищ, неслись по небу.
Кругом стоял скрип телег, рев быков и верблюдов, гулкий топот конских копыт.
Мамай подергал золотую серьгу в правом ухе. «На ханском дворе отогреюсь!» - подумал он, вспомнив ласки младшей жены Мухамед-Буляка. Перед ним вдруг возникло круглое, лоснящееся желтое лицо хана, редкая бородка, жидкие волосы, зачесанные за широкие, как раковины, уши, бараньи глаза. Мамай брезгливо поморщился: «Бурдюк…»
Как он ненавидел их, потомков Чингисхана, Потрясателя Вселенной, который, утопая в роскоши, разврате и крови, народил недоумков. Да разве они могут сравниться с ним, Мамаем, у которого ум лисицы, хватка волка и сила медведя. И пусть его никогда не поднимут на белой кошме, как истинного чингизида, при стечении всего войска и народа, но он - правитель. Если перед ханом чернь дерет глотки, видя его сидящим на кошме выше юрты, то перед Мамаем, стоящим ниже хана, стелется всё, что может стелиться; если хану громко воздают почести, то ему, Мамаю, молча лижут ноги…
Кто дал ему, родившемуся от рабыни, такую власть? Коварство и сила, бесстрашие и отвага. Мамай стремился к власти всегда. Только обладая ею, он мог позволить себе забыть, что он - татарин, а не монгол.
Мамай не жалел себя в битвах. На его теле были следы от русской сулицы и кабардинского меча, от аланской стрелы и своей же ордынской сабли. Он бился с врагами насмерть, потому что знал - только так можно достичь власти.
Он стал темником. И за его храбрость и неистовство, за густые, цвета ночи волосы, которые выбивались даже из-под железного шлема, прозвали его черным темником…
Мамай, став служить Бердибеку, снова появился в Крыму.
Испросив у консула аудиенцию, он прошел в мраморную комнату, знакомую ему еще с осады Кафы Джанибеком. Он опять увидел в углу тот самый глобус. «Шар - это земля…» - вспомнились слова помощника консула.
Мамай встал посредине комнаты и сказал коротко и просто:
- Мамай пришел!
- Вижу, здравствуй! - генуэзский консул оглядел его с ног до головы, увидел, как обильно покрыт татарин пылью, и подумал: «Скакал через большое пространство крымских степеней и был бит!»
Где-то там, на границе Русской земли, кочевали ордынцы, не опасаясь того, что их кто-то может потревожить. В Диком поле они чувствовали себя, как ястребы в небе, но за Оку пробирались крадучись. Помнили Евпатия Коловрата и маленький городок Козельск. Помнили русских женщин, которые после скорбной ночи разомлевшему на заре ордынцу отхва-гтывали овечьими ножницами под самый корень его естество. Все помнили…
Мамай попросил на чистейшем итальянском языке вместо вина воды. Это понравилось консулу. Воды подали, и консул спросил:
- Чего ты хочешь?
- Я хочу быть московским царем, - Мамай приосанился, переступил с ноги на ногу.
- Ты многого хочешь, Мамай! - консул прищурил глаза, но не расхохотался, не позвал стражу, чтобы схватить наглеца и выдать великому хану Бердибеку.
- Я найду в себе силы, великий консул. С твоей помощью, - добавил Мамай.
- Тебе известно, что ваших царевичей и даже простых сотников пожирает самолюбие и борьба за власть. Вы стали ненавидеть друг друга… - Карие глаза генуэзца, взиравшие на черного темника, расширились, и в них заплясали искорки.
Мамай выдержал этот взгляд. Да, ему было известно все, и как раз на этом он тоже хотел сыграть. И… отыграться!
Он был бит и не единожды, и не дважды за время скитаний! Ему хотелось мстить. И не важно кому: монголам, русским или же пришельцам из далекой Генуи. Он посмотрел на консула: не прочитал ли тот его мысли?..
В мраморной комнате генуэзского замка возле пыточной машины стояли со свечами в руках аргузии в красных плащах. В их глазах светились ожидание и надежда. Эту надежду Мамай вдруг уловил и в лице генуэзского консула…
Консул подошел к окну и отдернул тяжелую штору: хлынул солнечный свет. Аргузии затушили свечи и неслышно удалились. Мамай взглянул в окно: на рыночной площади, где во время осады жгли чумные трупы, теперь продавали рабов. Купцы съезжались сюда со всего света. Особенно много их было из Италии, Ирана, Бухары, Китая и Индии. Около берега в ожидании покачивались гребные галеры.
- Мы бы хотели иметь у себя на родине, - генуэзец махнул рукой в окно, - сильных, красивых рабов. Желательно русских, они выносливы, неприхотливы и отлично выполняют любую работу… Кстати, Мамай, у Бердибека есть красивая сестра, и если прославленному в боях темнику посвататься, то хан не откажет мужественному воину. А я буду посаженным отцом, как и полагается на свадьбах… Думаю, хан согласится.
Мамай быстро взглянул на консула: не смеется ли? Но тот подошел к пыточной машине, будто невзначай провел по ней ладонью и продолжил:
- А если ты станешь зятем хана, то сможешь водить полки и на Москву. Тогда у нас не будет недостатка в русских трудолюбивых рабах и рабынях…
Консул посмотрел на Мамая и увидел в его раскосых глазах согласие. Тогда он подвел татарина к столу, усадил и велел подать вина и еду. Когда Мамай насытился, консул вызвал аргузиев и сказал, чтобы они принесли панцирь, состоящий из звеньев белого железа. Протянул его Мамаю:
- Это подарок в знак моего расположения к тебе! Мамай принял панцирь и низко поклонился.
На башне папы Климента пробили часы, звон которых эхом отдался в сумрачных покоях Ватикана…
Консул сдержал обещание: замолвил слово за Мамая. Бердибек, поразмыслив, решил отдать за черного темника свою сестру.
После того как Мамай стал гургеном[40] великого хана и влиятельным человеком во дворце, увенчанном золотым полумесяцем, он помог генуэзцам получить во владение бухту Балаклаву, называвшуюся тогда бухтой Чембало. Консул был доволен. О Мамае стало известно в Ватикане.
Потом оказалось, что темник мастер разыгрывать политические спектакли, в которых роли смертников он отводил чингизидам. Первой жертвой явился его царствующий тесть, второй - наместник в Тане Секиз-бей, «отличный и могущественный муж», как называли его венецианцы, консульство которых располагалось по соседству с генуэзским в крымских портах Суроже и Праванте.
Однажды в сарайский дворец проникли неизвестные вооруженные люди, умертвили Бердибека и всех его приближенных князей и мурз. Но темника и Бегича среди убитых не оказалось… В ту ночь они, выполняя волю великого хана, находились в отъезде. Вернувшись, они узнали, что неизвестные - подосланные люди хана Секиз-бея…
Мамай тут же собирает войско и спешит в Крым. Перепуганный Секиз-бей, хотя и непричастный к этому убийству, бежит в Мордовскую землю и возле Пьяны-реки сооружает земляной вал, чтобы оборониться от возможного преследования.
