Тёмный путь - Николай Петрович Вагнер
– Wer da? Herein! – ответил мне старческий, разбитый голос.
Я отворил дверь. Передо мной стоял сгорбленный, худой старичок, с седыми локонами и бородой, с большим носом и красными, слезящимися глазами. Он стоял и дрожал. Руки его тряслись.
Я назвал себя.
– Вы меня, вероятно, не узнаете, господин Габер, – сказал я. – Припомните Петербург. Мы познакомились с вами у господина Бергенблата на вечере.
Он не вдруг протянул мне руку и, слегка коснувшись моей руки, – сказал слабым дрожащим голосом.
– Не помню!.. Не помню!.. Может быть. У Бергенблата так много бывало… так много… посторонних.
– Вы сильно переменились, господин Габер. Я не узнал бы вас…
– А? – говорите громче!.. Мне некогда…
Я повторил мою фразу.
– Да! Да, мне некогда… Я тороплюсь к моей дочери.
– Скажите, что с ней, господин Габер?.. Мы все помним ее.
– Она больна… Очень, очень больна… – И вдруг этот старичок закрыл лицо клетчатым платком и захныкал, как маленький ребенок.
– Господин Габер, – вскричал я, – я все бы отдал… Мое имение, мою жизнь, мою душу!.. Только бы дочь ваша… это дивное создание, была здорова.
Он посмотрел на меня как-то испуганно и снова забормотал:
– Мне некогда!.. Я должен идти к моей дочери… – И он взял со стола низенькую широкополую шляпу.
– Могу ли я проводить вас? – спросил я. – Могу ли я видеть Fraulein Лию… хоть издали?..
– Нет! нет! нет!.. Это нельзя!.. Это невозможно!.. – И он поспешно вышел из комнаты, и я вышел за ним.
Он обернулся, тщательно запер дверь номера и ключ опустил в карман.
– Почему же нельзя, господин Габер? – настаивал я. – Я только издали взгляну на нее.
– Мне не дают на нее смотреть, мне, отцу ее!.. Я приподниму, знаете ли, маленький уголочек занавески и смотрю, смотрю как она сидит… такая худая, худая, бледная…
И он порывисто выдернул платок из кармана и снова заплакал визгливо и жалобно… А затем, дрожа и ковыляя, опираясь на толстую сучковатую палку, тихо пошел по коридору. Я пошел за ним.
Мы прошли несколько домов и вошли в небольшое здание – ничем не отличавшееся от других домов, кроме больших размеров и железных решеток, которые были вставлены в два-три окна нижнего этажа.
Когда вошли мы в сени, то Габер остановился и замахал на меня руками, как будто хотел сказать: «Уйдите! Уйдите скорее!» Но я остался и спросил какого-то служителя, который выносил пустую ванну: могу ли я видеть доктора Шнее?
– Можно, – сказал он и посмотрел на большие стенные часы. – Только торопитесь, потому что через полчаса он пойдет на визитации.
И он указал мне на дверь налево. Я позвонил, и через несколько минут меня ввели к доктору Шнее.
Это был высокого роста плотный мужчина, рыжий, коротко остриженный и с длинной, пушистой рыжей бородой.
Я передал ему, с полной откровенностью, все, что было между мной и Лией. Я вынул ее письмо и перевел его ему по-немецки.
Все он выслушал крайне внимательно.
– Да! Да!.. Я это догадывался, – сказал он. – Тут должна быть замешана страсть… Скажите мне, господин офицер… скажите откровенно, как духовнику… Как шло развитие и на чем задержалась ваша любовь? Не было ли чего-нибудь неожиданного, резкого, принуждения?
Я опять повторил ему мой рассказ. Мне нечего было ни скрывать, ни стыдиться нашей привязанности.
– Да! Да! Это бывает, – сказал он. – В таких случаях… Притом знаете… Это наследственно у нее.
– Как наследственно? – вскричал я.
– Да! Да!.. Мне господин Габер рассказывал, что его мать точно так же помешалась от несчастной любви и умерла в припадке сумасшествия. Вы, разумеется, желаете, чтобы она, Fraulein Габер, выздоровела, а потому позволите воспользоваться при благоприятном случае этой тайной, которую вы мне доверили… разумеется, я никому не скажу о ней, кроме Fraulein Габер… и ее отца.
– Разумеется, доктор… Делайте, как найдете лучше, только бы она была здорова.
– Я в этом уверен… – И он посмотрел на часы.
Я встал с кресла.
– Во всяком случае, доктор, – сказал я, – если я вам понадоблюсь, то я буду здесь… Я останусь в Гаммерштейне и буду очень рад, если вы обратитесь к моей помощи.
– Хорошо!.. Оставайтесь!.. Я обращусь.
И я простился с ним.
С
Затем я провел мучительных три дня и три ночи. Я бродил около заведения господина Шнее. Я подходил к нему даже по ночам. Мне казалось, что я слышу стоны моей бедной красавицы Лии – и я был готов броситься ей на помощь.
Через три дня утром доктор Шнее пришел ко мне.
– Дело, – сказал он, – идет хуже, чем я думал.
Я чувствовал, как сердце мое замерло при этих словах, и я, вероятно, сильно побледнел.
– Но вы не пугайтесь, господин офицер… Не пугайтесь! – поторопился он прибавить. – Я думаю… да! Я почти уверен, что болезнь будет побеждена… Вот только наследственность меня пугает.
– Доктор, – спросил я, – в чем выражается ее сумасшествие?
– Оно переходит теперь в буйную стадию. Надо сильное, очень сильное потрясение, чтобы остановить прогресс болезни. Теперь она все еще бредит английским языком, твердит слова… Но иногда… Да!.. Я… пришел к вам предложить попробовать показаться ей… Может быть, неожиданность… Знакомые черты… взгляд… голос любимого предмета… подействуют и вернут ее к прежнему состоянию.
– Располагайте мной, доктор, как знаете.
– Только будьте спокойны, молодой человек… Неосторожное слово… Восклицание… Может все испортить… Вы мне дадите обещание, что без моего позволения вы не скажете ни одного слова?
– Даю!
– Хорошо! В час приходите
