Антонин Ладинский - Голубь над Понтом (сборник)
– Кто знает? Может, бежали воины в поисках лучшей участи или их убили в ссоре за какую-нибудь блудницу?
На третий день Фома велел поставить в гнездо мачту, закрепить ее и готовиться к отплытию. В тот вечер на пристань явилась какая-то сгорбленная старуха в черном дырявом покрывале, босая, с седыми космами. Она стояла в отдалении и жалостливо смотрела на горделивый русский корабль, приплывший из полуночной страны.
В это время мимо проходил Злат вместе с другим отроком, возвращаясь из города, где приобрели на остатки денег по куску серского шелка и по амфоре вина, а кроме того, набили карманы штанов греческими орехами. Отроки переговаривались между собою, и, услышав русскую речь, старая женщина уцепилась за рукав Злата и спросила, шамкая беззубым ртом:
– Не воины ли вы с русской ладьи?
– И ты говоришь по-нашему! – удивился гусляр. – Да, мы с Руси.
– С Руси…
Второй отрок равнодушно оглядел убогую и пошел дальше – мало ли старух на свете, – а Злат остановился. Ему стало жаль нищенку. Он вынул из кармана горсть орехов, потому что у него уже не осталось ни одного сребреника.
Старуха покачала головой:
– Не надо мне.
– Что же тебе нужно от меня? – спросил Злат.
Почувствовав в его голосе жалость, она опять уцепилась за его руку.
– Откуда ты, отрок?
– Из Переяславля Русского, что стоит на Трубеже.
– И я в той стороне родилась.
– Значит, ты полонянка?
– Не по своей воле пришла сюда.
– Половцы увели?
– Одних убили, других увели.
Злат горестно вспомнил:
– Много горя было тогда на Руси.
– Земля кровью и слезами поливалась.
– И муж у тебя был, и детей родила?
Старуха поникла головой, судорожно перебирая костлявыми пальцами край покрывала.
– Мужа моего уже давно на земле нет. И дитя мое не долго жило на свете. Лежат его косточки в чертополохе Дикого поля. Их дожди моют, ветер сушит. Некому поплакать над ними.
– Послушай, убогая! – обратился к ней Злат. – Не хочешь ли с нами на Русь пойти?
– Как сделаю это?
– Мы тебя на ладье спрячем.
– Куда я понесу свой позор?
– Будешь в монастыре грехи замаливать.
– В монастыре вклад нужен. Нет, видно, такая мне судьба – умереть на чужбине.
– Чей тут хлеб ешь? – полюбопытствовал Злат.
– У правителя Каффы раньше детей выхаживала, а теперь на поварне горшки мою.
Отрок вздохнул:
– Плохо тебе, старая!
Она промолвила, вытирая краем черного плата слезы:
– Услышала, господин говорил, что русская ладья приплыла, и захотелось в последний раз посмотреть. Завтра мне умирать.
– Смерть за всеми приходит.
Рабыня еще посмотрела немного на отрока, на ладью и сказала:
– Будь здоров, сын.
– Будь здорова и ты.
Злат видел, как старуха побрела в сторону города и потом исчезла на многолюдной пристани, где было много суеты. Его занимали свои дела и заботы, и вскоре он забыл об этой печальной встрече. Каффой правил консул латинской веры. В его доме, очевидно, и трудилась эта старая рабыня, у которой уже ничего не осталось в душе, кроме равнодушного ожидания смерти. В ней она, может быть, видела освобождение от своих мучений.
Поднявшись на ладью, отрок рассказал о том, что он встретил старую женщину родом из их земли.
Дубец хмуро заметил:
– Немало их было в Судаке, и в Царьграде, и в других местах, а тысячи умерли. Князья ссорились из-за маленькой выгоды, а половцы угоняли людей.
28
Фома вернулся на Русь уже под осень, когда молотили жито на гумнах, и благополучно привез князю драгоценный потир и другие церковные сосуды. Вместе с ним вернулся и Злат. Перед его мысленным взором за дубами, мимо которых ехали всадники, плескалось синее море и вставал тот солнечный день, когда он смотрел с городской стены на морские пространства. Красивая, как голубая церковь в позолоте, по каменной лестнице из города спускалась белолицая супруга катепана. Печально было тогда, что по ночам греческие дома на запоре и у дворца стоит стража, а теперь все растаяло, как дым или как наваждение. Дорога опять извивалась змеей среди дубов в серебристом инее. Огромные деревья выплывали из тумана и снова таяли в голубоватой мгле по мере того, как продвигался обоз. Уже недалеко было до Переяславля.
Очутившись вскоре после поездки в Корсунь на Трубеже, Злат по своему обыкновению побывал у кузнеца Косты и еще раз уплатил за подкову.
– Где же ты ее потерял? – спрашивал кузнец.
– На черниговской дороге, – ответил отрок, чтобы сказать что-нибудь.
Тревожно поводя глазом, серый конь в яблоках терпеливо стоял у навеса, чуя привычный кузнечный дымок.
Любавы не было дома. Она ушла с подружками в дальние дубравы собирать грибы. Но в первое же воскресенье Злат стоял в церкви Богородицы, так как ему стало известно, что дочка кузнеца ходит с матерью в эту церковь, где служит поп Серапион. Однако в тот день кузнечиха занемогла, и Любава отправилась к утрене с Настасей, обе в пышных сарафанах, одна в синем, другая в красном, с серебряными подвесками на голове. Должно быть, Злат уродился удачником. Строгая мать охала дома у очага, а девушки, вольные, как птицы, стояли впереди гусляра, перешептывались и с лукавыми взглядами оборачивались на отрока, что красовался в церкви в новой розовой рубашке с серебряным оплечьем, подпоясанный тонким ремешком, на котором висел костяной гребень затейливой работы.
На хорах, где молились знатные люда, Злат рассмотрел также знакомую боярыню, супругу посадника Гордея. Стоявший рядом с ним Даниил толкнул его локтем:
– Смотри! Горделивая, как башня, увешанная золотыми щитами, о которой сказано в священном писании!
На Анастасии было два платья, нижнее – желтое, верхнее – красное, покороче, и много золота на шее и на голове. Она вскоре покинула хоры, спустилась вниз по каменной лесенке и покинула храм, пройдя близко мимо Злата и даже не заметив его. На лице ее была печаль. Но разве узнаешь, что творится в женском сердце? Да и страшно, казалось, заговорить с такой после того, что случилось. Не колдунья ли она?
Серапион поднял перед народом ту самую чашу, которую они привезли с Фомой из Каффы. Сосуд еще не отправили на реку Альту. Осеннее солнце прорезывало косыми лучами из узких окон купола дымок фимиама.
Когда обедня отошла и женщины пестрой толпой вышли из церкви на зеленую лужайку, гусляр увидел, что смешливые подруги, все так же оглядываясь на него, повернули на Княжескую улицу, направляясь к каменным воротам, над которыми стояла белая церковь святого Феодора, увенчанная золотым куполом, чтобы Переяславль был не хуже Киева. Злат поспешил за ними. В длинном воротном проходе теплоту тела приятно охладил под шелковой рубахой прохладный сквозной ветерок, но за воротами снова пригрело солнце, жаркое не по-осеннему. Сразу же открылся вид на поля и рощи. Среди них знакомая дорога бежала на полдень. По ней можно было доехать до самой Тмутаракани, если в пути путника пощадит половецкая сабля. На желтом жнивье особенно ярко зеленели дубы. В прозрачном воздухе с полей летели липкие паутинки. Пчелы гудели над последними цветами. Синий и красный сарафаны уже мелькали в дубраве, и отрок помчался туда. Но девушки заметили преследование и, быстро оглянувшись еще раз, побежали. Беглянкам мешала длинная одежда, и скоро гусляр нагнал их под дубами. Испуганно улыбаясь и тяжело дыша, Любава припала к вековому дереву, словно ища у него защиты, а Настася бросилась на траву и сидела, опираясь обеими руками о землю, исподлобья глядя на отрока.
Злат остановился перед ними и горделиво подбоченился:
– Бегают, как зайцы. Не догнать.
Девушки смотрели на него и переглядывались, но молчали, и он, не зная, с чего начать разговор, стал расчесывать белым гребнем свои золотые кудри.
– Зачем пугаешь нас? – сказала Настася, не опуская перед отроком смелых глаз.
Он был красив, в розовой рубахе с широкой серебряной вышивкой на плечах, вокруг шеи и с таким же шитьем на рукавах повыше локтей.
– Вас двое, а я один. Чего вам страшиться?
– Ты ястреб, а мы бедные птахи.
– Зачем по дубравам бродите? Волков не боитесь?
– Мы к реке шли.
– Миновало время купания. Уже олень в воде золотые рога омочил.
Любава молчала, кусая белыми зубами сухую былинку. Потом вдруг спросила:
– Вернулся? Где же лучше, за морем или в Переяславле?
– За морем греческие орехи растут.
Злат вынул горсть орехов и потом другую, протянул девушкам. Любава не взяла, в смущении. Но Настася завладела ими и спрятала в плат, снятый с головы.
– Расскажи, каких ты там царевен встретил? – смеялась она.
Злат тряхнул кудрями.
– Расскажу, если будете слушать.
– Будем.
Настася лукаво блеснула глазами. Любава же опустила в тревоге ресницы. Лицо ее стало как неживое. Девушка тихо спросила:
– По морю плавал?
– По синему морю плыл.
– В Корсуни бывал?
