Государи Московские: Воля и власть. Юрий - Дмитрий Михайлович Балашов
Но вот порядком упившиеся бояре подымаются с мест, прощаются, целуются троекратно. И юная дочь Ивана Всеволожского подает задрожавшую руку князю Василию, который стесняется по-польски поцеловать ее, а только долго жмет пальцы, украшенные перстнями, и взглядывает просительно и немножко грубо в заалевший лик девушки. А та вскидывает на Василия звезды глаз, а старик Всеволожский отводит взор и довольно поджимает губы – молодые понравились друг другу, остальное за ним – Иваном Всеволожским! И Патрикеич не станет тепереча чваниться перед ним, Всеволожским! И Кошкин поутихнет! Лишь бы сложилось дело там, в Орде!
Кое-кого из бояр заводят на корабль под руки. Софья, сдержавшись, крепко обнимает, целует и крестит сына, глаза мокры – к старости стала сильно поддаваться слезной слабости. Ну да такое дело? Можно и слезу пролить!
Батюшка кропит святою водой настилы, бояр и ратных отъезжающих. Паузок, дружно отталкиваемый в десяток ваг, отваливается наконец от берега, с которого отъезжающим машут платками и кричат уже неразличимые благие пожелания. Корабельные выкидывают длинные весла. Четверо мужиков натужно ворочают тяжелое правило, выводя и удерживая паузок на стрежень реки. Разукрашенные суда княжеской свиты стройно, друг за другом, будто лебеди, плывут по реке. Завтра – Коломна, за нею Переяслав-Рязанский, а еще через два-три дня – Нижний с его шумным торгом, город, за который Москва дралась вот уже поболе полстолетия, – а там, за Сурою Поганой пойдут уже чуждые татарские земли: Бамам, Казань, а далее – степи и наконец Сарай, или ставка хана Улу-Мухаммеда в излучине Дона – Большой Юрт. Поедут туда, где ныне будет хан. Наперед уже посланы киличеи. Прощай, Москва!
Молодого князя отводят было в беседку, тоже устланную коврами, но он мотает головой, не хочет сидеть в золотой клетке, приникает к перилам – следить, как уходят за поворот храмы и башни Кремника, как то являются, то исчезают приречные деревни, знакомые по выездам на охоту, и едва ли не впервые трогает его сердце страх. А что, ежели Юрий Звенигородский победит в споре?
Глава 17
Услюм с той давней, вместе с Василием, поездки в Орду запомнил несколько десятков слов по-татарски, во всяком случае, мог объясниться на рынке с торговым гостем, не знающим русского языка. Это и послужило причиной того, что Услюма вместе с Сидором взяли в дружину, сопровождавшую Юрия Дмитрича в Орду, на ханский суд.
Услюм прощался с женою и детьми степенно, как и положено детному мужику на шестом десятке лет, но сам был несказанно, по-молодому рад, колыхнулось то, давнее, юношеское, что испытал тогда в той, первой поездке с покойным дядей Василием. И все гадал, жив ли дядин тесть, Керим, к которому непременно надобно заглянуть! Хотелось перед отъездом навестить татарчонка Филимона, быть может, передать что от него в Орду его родичам, да все не мог вырваться на погляд. А теперь ехал в Звенигород (отправились верхами), то и дело сдерживая невольную улыбку радости: сподобился! Перед смертью вновь повидать знакомые, врезавшиеся в память места, и порою вновь ощущал Услюм в 57 лет, что он молод, по-прежнему молод и юн! И едет, словно впервые: и боль в пояснице словно уже не мучает, и густая борода, которую иногда разглаживал ладонью, колючая дремучая борода мужа на склоне лет, и та не мешала думать, что жизнь возможно повторить сызнова!
Сидко, 37 лет, взглядывая на дядю, не понимал, чему тот улыбается постоянно. Для него дело было вне каких-нито шуток. Ехали спасать своего господина, Юрия, которому может ой как несладко прийтись в Орде! И полон он был не радостью, а ратным пылом, готовностью сразиться с любым противником, защищая князя своего.
В Звенигороде узналось, что князь Василий Васильич уже отбыл в Орду и надобно зело торопиться. Своего князя Юрия они повидали только мельком, князь был гневен и непривычно суетлив. Запаздывали какие-то грамоты, без которых якобы не можно было выезжать, запаздывали посланные с севера клетки с дорогими челигами – терские, с Белого моря, соколы особенно ценились в Орде.
Юрий чуял, что его задержка будет стоить очень дорого в Орде, потому рвал и метал, отчаянно теребил корабельных, слал гонцов навстречу тем, кто столь долго везли челигов, изругал прибывших наконец кметей.
Не было Настасьи, умевшей в трудный миг утишать князя. Бесила новая ссора с Васькой Косым, который почти перекинулся к Софье и стал против отца своего. Порою глубокой ночью, лежа без сна, понимал князь – подступает старость! И тогда недобрые мысли одолевали его, помнились слова духовных, отговаривавших от спора с племянником. Ежели бы Софья не зарилась, ко всему прочему, на его, Юрьевы, владения, ежели бы у него не отобрали Дмитрова, который после смерти брата Петра по праву принадлежал ему, Юрию! Он силился вызвать тень покойного Сергия Радонежского, вопрошая, как бы посоветовал ему поступить угодник Божий? И единожды Сергий в самом деле приснился ему. Шел по двору своего монастыря, оглядывая белокаменный, в поясе резного камня храм, а на Юрия взглянул лишь раз, но строго, сдвигая брови. И не сказал ничего. И так и не понял Юрий, угодны ли покойному его, Юрия, труды по украшению обители? Или другое что? Или гневается на его спор о власти? Витовт умер! Витовт умер, и угроза покорения Руси литвинами отпала на какое-то время. «А как же католичка?» – хотел вопросить князь.
