Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев, т.2
А 28 числа получили известие, что означенный тиран Пугачев был в Алаторе и многое множество казнил господ. А потом и в Саранск прибыл и тут господ и приказчиков, купцов, старост, выборных казнил, что и числа нет. И как в Саранске оная штурма производилась, то черный народ во всех жительствах своих господ ловил и возил в Саранск для смертной казни. А вашего сиятельства крестьяне в те дни имели поголовные сходы. И в то же число, как приказчица Варвара Ивановна Марецкая уехала, ее мужа в нощи крестьяне сковали. Узнав об этом в дороге, приказчица вернулась домой в Царевщину. Она пришла на сход и стояла пред крестьянами на коленях с сыном своим Дмитрием, и оба просили со слезами, чтоб из желез отца и мужа выпустили. Стояли они на коленях и предавались плачу и неутешному рыданию – женщина и отрок, мать и сын. И тут, смотря на них, никто из крестьян не мог удержаться от слез. И тут свирепствующие злодеи из крестьян вашего сиятельства не умилосердились и сказали, что-де «мужу твоему так и должно быть».
А на другой день сам приказчик Марецкий обще со своею хозяюшкой Варварой Ивановной и с Митенькой сошед скованный на сход и говорил крестьянам:
– Помилуйте! За что меня безвинно сковали? В чем я пред вами виноват?
А крестьяне стали навстречь ему доказывать:
– Как же ты не виноват, что ты на барской работе всех крестьян помучил.
А он им ответил:
– Не от меня это, а единственно по строгости его сиятельства законов.
Да притом же они, крестьяне, ему говорили:
– Самолично ты, Марецкий, мирских наших покосов по два года отдавал помещице Жердинской и за каждый год брал с нее по шестьдесят рублей в свою пользу.
На что приказчик Марецкий им сказал:
– Истинно напрасно! Ведь я отдавал покос с вашего же мирского приговора.
Они на то сказали:
– Мы отдавали покосы, убоясь тебя.
Он говорил:
– Чего вам меня бояться? Просили бы господина своего князя.
На что они сказали:
– Господин нас не послушал бы, он делал все по-твоему, что тебе было надобно. А ты нас завсегда бил и плетьми стегал.
И так приказчик продолжал просить крестьян, стоял со всей семьей на коленях, семья плакала, он говорил:
– Ну пусть я виноват во всем и делал где по воле, где по неволе... Простите меня, мои батюшки!
Они сказали:
– Нет тебе прощения.
С тем он, бедный, от них и пошел в свои покои и стал со всеми своими домашними прощаться. И сколько тут народу ни было, все стояли в превеликих слезах, кроме тех злодеев, которым надобно было везти его в Саранск.
Итак, пред вечером, схватили его, посадили в кибитку, повезли в Саранск на убиение. Домашние да и знакомые великому плачу предались.
И путем-дорогою, подъезжая к селу Исе, навстречу им злодейской толпы казаки. И говорят:
– Кого везете?
Они сказали:
– Приказчика.
Казаки говорят:
– Каков был?
Мужики сказали:
– Добрых сковавши не возят.
Казаки им говорят:
– Ну, бейте его.
Мужики сказали:
– Нет, помилуйте! Мы его бить не можем: мы так от него настращены, что и мертвого-то станем бояться.
Казаки прочь отъехали. При том случае на степи под селом Исою народу было множество: крестьяне везли всех своих господ на смертную казнь. А мужики вашего сиятельства, те, которые везли приказчика Марецкого, увидали, что невдалеке впереди них на дороге убивают помещиков: Авдотью Жердинскую, барина Слепцова с женою, барина Пересекина с женою, Авдотью Шильникову и прочих. Видя сие смертоубийство и слыша вопли, на всю степь испускаемые, мужики вашего сиятельства, их пятеро, очерствев сердцем и Господа Бога позабыв, стали убивать приказчика Марецкого: один вдоль боку обухом, другой – дубиною, а третий, подскоча, саблей срубил голову.
С тем оные злодеи и приехали ко двору в Царевщину и сказывают приказчице, нечаянной вдовухе Варваре Ивановне с сыном ее Митенькой, что-де муж твой Михайло Юрьич Марецкий приказал долго жить.
– А ты, приказчица, отдай нам деньги, сто двадцать рублей, которые муж твой взял себе с помещицы Жердинской за покосы. А не отдашь, и тебя отвезем.
Которые она и отдала. Да тут же Панька Кожинок взял шесть рублев за свои побои: когда был пойман с соломою вашего сиятельства, с четырьмя возами, за что и сечен кнутьями по приказу Марецкого. Яковом Пряхиным взято десять рублев за побои от того же приказчика Марецкого в бытности в старостах в 772 году. Васильем Дреминым, по оказавшемуся на нем начетному меду семнадцать рублев – взято им обратно.
Да тут же, по приезду, в ту ночь зачали приказчиковых овец бить и стряпать – ждали своего злодея и тирана Пугачева, называя его батюшкой Петром Федорычем, третьим императором. Причем и попам отдали приказ, чтоб всем собором встретили со святыми иконы.
А 31 числа июля ехал злодейской толпы казак, который признан вотчины полковника Бекетова Пензенского уезду крестьянин, который сослан был господином своим на собственные его, Бекетова, Каинские сибирские железные заводы. Который в тою злодейскую толпу и попался. И ехал он побывать к родственникам чрез ваше село Царевщину. Которого встретили с колокольным звоном, с образами, с хлебом и с солью и с вином. И тут оный казак, а имя его Костянтин, который им сказал, что в Пензу идет батюшка наш Петр Федорыч. И тут мужики, стоя, все собравши, большие и малые, перекрестились и от вашего сиятельства отложились. Да не только от вас, но и совсем – от милостивой нашей монархини Екатерины Алексеевны.
А первого числа августа прибыла ввечеру злодейская партия, составленная из дворовых людей сел Исы, Сытинки и Кошкарева и из разной сволочи. И тут господский дом и приказчиков дом весь ограблен. Которые злодеи тем же вечером и уехали.
Второго августа, то есть в субботу, еще прибыла злодейская толпа человек до шести, пограблен табун вашего сиятельства, да не столько теми разбойниками, сколько вашими крестьяны.
А третьего числа, то есть в воскресенье, прибыло еще злодеев человек до ста, которыми достальные стоялые жеребцы, и в погребах вареные конфеты, и в житницах самые тонкие холсты пограблено и поедено все без остатку. И письменные дела сколько разбойниками, вдвое того крестьянами – все подраны. Да тут же с фабрики ткачей, конюхов и человек семьдесят из крестьян набрали и погнали с собой, много пошло и по охоте.
А крестьяне как в житницах, так и в полях хлеб, а на скотных дворах скот и на пчельнике пчел – все разделили. И фабрика вся разорена фабричными ткачами, а тальки розданы тысяч до шести, все по крестьянам.
Сего августа 4 числа милостию Бога в город Пензу четыре эскадрона уланских прибыли, и за злодеем учинена погоня. А его сиятельство князь Голицын, сказывают, своею армиею его встретил, и, что Бог совершит, не знаемо. Наших два человека охотников убито. Слыша такие тревоги, крестьяне вашего сиятельства называют князя Голицына злодеем. А разделенную вашу рожь хотят с трусости все посеять на ваши десятины. А в гублении приказчика хотят приносить вашему сиятельству винность и говорят тако: «Наш князь милостив, простит». Вашего сиятельства всенижайший и покорнейший слуга рабски земской Афанасий Болотин, купец Елатомский. От 6 августа 1774 году».
Подобных донесений своим господам от их служащих и крепостных сохранилось довольно много.
Глава III
Долгополов действует. В царских чертогах. Смятение среди дворян
1
Улучив время, когда Пугачев прогуливался вдоль берега попутной речонки, ржевский купец Долгополов подошел, поклонился, молвил:
– Царь-батюшка, ваше величество. Приспела мне пора-времечко в Петербург возвращаться, наследнику престола, а вашему сынку богоданному отчет отдать. Сделайте Божескую милость, отпустите...
– Нет, Остафий Трифоныч, – возразил Пугачев, прищуриваясь с недоверием на прохиндея. – Ты еще мне сгодишься.
Пугачев не без основания опасался отпускать от себя такого выжигу: «Учнет там невесть чего плести». А тут, в обозе, он вовсе безопасен.
Долгополов, согнав с лица подобострастную улыбку, прикрякнул, сказал:
– Я бы вам, царь-государь, из Нижнего много пороху прислал. У меня там девять бочонков зелья-то оставлено у купца Терентьева в укрытии, у дружка. В подвалах его каменных. А чтобы незнатно было, что это порох, я сверху-то толченым сахаром засыпал. Под видом сахара и подсунул купцу-то.
– Коли не врешь, так правда...
– Как это можно, ваше величество, чтоб государю облыжно говорить!.. – воскликнул Долгополов, всплеснув руками и отступив на шаг. – В молодости не вирал, а уж под старость-то...
– Ладно, пущу, – подумав, ответил Пугачев, – только не прогневайся: своего человека с тобой отправлю...
– Да хоть двух! Еще мне лучше, сподручней ехать будет. Твоему доверенному и тот порох передам с рук на руки.
Дня через два, тихим летним вечером, Долгополов выехал из стана Пугачева. Провожатый, илецкий казак Осколкин, проехал с ним не больше полсотни верст, затем в попутном селе напился и отстал.
