Ночная ведьма - Малаваль Шарлин
Времена изменились, я уже не тот испуганный малыш, который не отрываясь смотрел в телевизор, потому что мать рядом с ним непрерывно пила и плакала.
Павел закусил губу. Ответить ему нечего, лучше промолчать.
В общем, когда вернемся в Ростов, я смоюсь, с денежками той девчонки уеду в Москву или в Питер, а с этим психом уж точно не останусь.
Павел умел пудрить мозги не только окружающим, но и самому себе, показывая положение дел в выгодном для себя свете. Теперь он утешался размышлениями о том, действительно ли дядя сердит на него за «ту фигню» или просто злится, что племянник ворвался в его логово волка-одиночки.
А тебе не надо было быть таким идиотом. Ты знал, что это может случиться. Это должно было случиться.
Павлу было не по себе. Он всегда легко располагал к себе людей, а тут, поди ж ты, эти двое не желают поддаваться его чарам: дядя и Ирина.
Он включил телефон. Ирина так и не написала. Павел старался не читать оскорбительные сообщения друзей и поздравления подписчиков, все еще убежденных, что это была не трагедия, а гениальная постановка. Он набрал сообщение той, кто — если он честен сам с собой — столь же прочно занимала его мысли, что и Сашина гибель. «Мне нужно провернуть одно дельце. Вернусь через несколько дней». Подумав, Павел добавил: «Не бойся, я скоро вернусь, займусь Владимиром, отдам ему деньги». Затем он стер сообщение. Потом снова набрал то же самое, отправил и сразу выключил телефон, будто тот жег ему руки.
Они проехали Волгодонск и через час уткнулись в завал на дороге. Василий остановился, сделал несколько снимков, сверился с двумя картами — новой и допотопной, на толстой побуревшей бумаге. Молча сел за руль и поехал по узкой разбитой дороге, давно не ремонтированной. Павла бросало на выбоинах из стороны в сторону. Затем Василий свернул на грунтовку, которая внезапно вывела к бетонному мосту с проржавевшими перилами. Под ним струился тонкий мутно-зеленый ручеек. Проехали еще несколько сотен метров, и Василий остановил машину на обочине.
— Приехали.
Павел видел только огромные деревья с глянцевой, необычайно зеленой листвой, дрожащей на ветру. Телефон больше не ловил. Павел понятия не имел, куда они приехали и что здесь будут делать. Интересно, успела Ирина прочесть его сообщение?
Глава 17
Авиабаза в Энгельсе,
май 1942 года
— На этой войне сражаться будут не только мужчины, — чеканил нежный голос, так не вязавшийся с властными чертами лица той, что держала речь перед 122-й частью в полном составе. — На полях ее сражений найдется место и женщинам, — добавила летчица, повернувшись к Ивану Голюку, перед которым открывалась блистательная военная карьера, его широкая грудь уже была увешана наградами.
Девушки столпились в столовой, вскоре к ним присоединились мужчины, пилоты и штурманы, чтобы послушать Марину Раскову, отличную летчицу, гордость Советского Союза, агента НКВД — органа, созданного в 1934 году и занимавшегося среди прочего государственной безопасностью. Девушки уже слушали ее речь в Москве на Маросейке, когда проходили отбор, но сегодняшний день был поворотным в их судьбе. Тренировки закончились, и летчицы были готовы идти в бой.
— Я счастлива и горда, что вижу перед собой отважных женщин, будущих летчиц, штурманов и механиков, — продолжила Раскова. — Раз вы стоите здесь, можно не сомневаться, что вы оправдаете надежды Родины и ваших семей. Для меня огромное счастье собрать вас перед отправкой на фронт Великой Отечественной войны. Летчицы, женщины-штурманы, женщины-механики, Советский Союз ждет вас! Вы ему нужны!
Все девушки вспомнили тот день, три месяца тому назад, когда они проходили отбор. Тогда они робко жались друг к дружке, с замиранием сердца приближаясь к той, что стала идеалом для всякой советской девушки. Сегодня же они расправили плечи и гордились своими достижениями: хоть они и женщины, на них теперь смотрят как на настоящих солдат, которые плечом к плечу с мужчинами пойдут бить фашистов, чтобы спасти Родину.
Отбор был суровым, а тренировки еще суровее. Тысячи кандидаток устремились со всех концов страны, чтобы попытаться поступить в заветную 122-ю авиачасть, которая по окончании тренировок будет разделена на три полка: дневной бомбардировочный, ночной бомбардировочный (588-й, оказаться в котором не хотел никто) и 586-й истребительный, о котором все мечтали.
— Дорогие товарищи! Маяки нашей Родины! Будьте безжалостны с фашистским врагом, который теснит нас и душит… Но он не знает, что такое великая русская душа! — чеканила Марина Раскова.
Ее речь окончилась громом аплодисментов.
В глубине зала мужчины, слышавшие слова летчицы, тоже ожидали напутствия. Всех охватили и общий трепет радости, что они достойны возложенных на них надежд, и общая тревога. Завтра вражеские снаряды, бомбы и самолеты станут для всех реальностью. Сейчас все напряженно ждали распределения по полкам.
А в самых задних рядах, за командирами, инструкторами и политруками, стояли музыканты из числа летчиков и штурманов. Их оркестру предстояло открыть бал, пальцы музыкантов нетерпеливо поглаживали бока скрипок и пробегали по клавишам аккордеонов.
Накануне женщины 122-й авиачасти при свете тусклых ламп допоздна мастерили себе наряды из пришедшего в негодность парашютного шелка. Одни повторяли свой любимый классический крой: приталенное платье ниже колена; другие шили прямое, с воланами. Оксана снова отличилась.
— Где ты откопала эти блестки? — спросила Вера с вымученной улыбкой и плохо скрываемой завистью.
Оксана, очень довольная своей находчивостью, провела кончиками пальцев по декольте кремового платья, эффектно украшенного каким-то черным искристым веществом.
— Это порох, я его добыла из ружейных пуль, — прошептала она, не сводя глаз с командира Семенова, речь которого подходила к концу.
Аплодисменты еще не отзвучали, когда заиграли музыканты, и тут же стали составляться пары. Огромный зал, в котором до сих пор только наспех глотали пищу, заполнился раскованным смехом и улыбками.
Вера и Оксана выжидали момент, чтобы атаковать Семенова. Софья от души смеялась. Татьяна отплясывала так, будто не было никакой войны.
Галина пила, бранилась и старалась овладеть вниманием двух изрядно набравшихся пилотов; энергично жестикулируя и повышая голос, она рассказывала им какой-то из своих бесчисленных анекдотов. Один из летчиков уже не мог сфокусировать взгляд, и его глаза бегали из стороны в сторону.
— В Москве один мужик идет поздно вечером домой. Милиционер остановил его и спрашивает документы. Мужик так перепугался, что уронил их. Милиционер подобрал и читает: «Анализ мочи… Вот черт! Иностранец! Шпион!» Приставил дуло пистолета к виску бедолаги и читает дальше: «Протеины: отсутствуют. Сахар: отсутствует. Соли: отсутствуют». Вы свободны, товарищ пролетарий!
Был канун лета, и Ане хотелось воскресить в душе волшебные мгновения этого времени года. Ее переполняла радость, подпитанная ностальгией, когда в веселый гомон праздника ворвался резкий голос:
— Минуту, пожалуйста! Минуту, пожалуйста!
Музыка смолкла.
Это был Голюк. Он выждал, когда все разочарованно утихнут, и объявил:
— Я просто хотел сказать несколько слов о 122-й части, первых советских летчицах, которые отправляются на фронт! А знаете, что сказал наш любимый Толстой? — начал политрук и выдержал паузу. — «Когда я буду на три четверти в могиле, то скажу, что думаю о женщинах, и сразу захлопну крышку гроба!»
Договаривая последние слова, Голюк не смог удержаться от смеха.
— Вот идиот! — вздохнула Софья, возводя глаза к потолку.
— А я ведь так люблю Толстого, — расстроилась Татьяна.
— Обойдемся без продолжения его глупостей! — шепнула Вера на ухо Оксане и подмигнула скрипачу Алеше, не сводившему с нее глаз.
Алеша заиграл, и зал вновь наполнился смехом. За скрипачом вступил аккордеонист Ваня, и вот уже все музыканты играли мазурку.
