Палестинский роман - Уилсон Джонатан
В дверь громко постучали. Кирш кинулся было зажечь свет, но Картрайт уже входил, не дожидаясь приглашения. Позади него в дверях маячил Харлап. Картрайт остановился перед столом Кирша, оставив дверь нараспашку — жидкий зеленоватый свет коридорной лампочки обрисовывал могучую фигуру Харлапа.
— Мы его взяли. Лампард его нашел — он прятался у своего дяди, в чане из-под кунжутного масла.
Кирш посмотрел на двух своих сержантов. Один англичанин, другой — палестинский еврей, но одеты оба неряшливо, как принято у местных. Картрайт в мятой рубашке с закатанными рукавами, у Харлапа на гимнастерке не хватает двух пуговиц, волосы на груди торчат как войлок из матраса.
— Парень здесь? — спросил Кирш.
— Доставляют.
— Хорошо. Как только он будет здесь, переправьте его в резиденцию губернатора.
— Так поздно? Зачем?
— Поздно, не поздно — делайте как я сказал.
Харлап тотчас удалился. Картрайт еще помедлил — видно было, что он недоволен. Кирш знал, что Картрайту не нравится, что им командует офицер лет на десять его моложе, вдобавок еврей.
— Ступайте же. Чего вы ждете?
— Стало быть, высадить его у дверей, а потом?
— Люди губернатора встретят его. Допрос будет проходить в резиденции.
— Ладно.
Вряд ли Картрайт знает, что про допрос он выдумал, и все же Кирш был уверен, что тот догадался.
— Если вам будет угодно, сэр, мы можем выведать все, что нужно, прямо в машине по пути туда.
—: Нет, мы этого делать не будем.
— Нет, сэр, конечно нет.
Машина, зеленый спортивный «моррис» — одна из четырех, имевшихся в распоряжении полиции, лихо промчалась мимо монастыря клариссинок, а когда Доббинс свернул на объездные улицы, чуть притормозила, чтобы не напороться на гвозди — таксисты продолжали разбрасывать их на главных магистралях. Сауд сидел на заднем сиденье, зажатый между Лампардом и Картрайтом. Доббинс вел машину молча, только однажды выругался, когда чуть не задавил козу, не спеша переходившую дорогу. Возле проселка, ведущего к учебной ферме, он снова вырулил на шоссе и прибавил газу — теперь они ехали в направлении Государственного арабского колледжа.
Картрайт ткнул Доббинса в спину:
— Давай поскорее.
— Отстань, — ответил тот, — скоро доедем.
— Вот упрямый козел, — буркнул Картрайт, и тотчас стекло пробили пули — одна угодила Доббинсу в руку, другая в голову Картрайта. Машину занесло, но Доббинс кое-как удержал руль и справился с управлением.
— Гони, гони же! Черт…
Пуля, слегка задевшая голову Сауда, попала Лампарду в правое плечо. Парень все еще машинально придерживал на коленях голову Картрайта — под ней натекла лужа крови.
— Он мертв. Мертв. Чертовы арабы, чертов сукин сын.
Лампард хотел ударить Сауда раненой рукой, но не смог — только застонал от боли. Из раны над ухом Картрайта сочилась густая темная кровь, заливая ноги Сауда, пол в машине. Доббинс рыдал — одной рукой вцепившись в руль, он на полной скорости въехал в ворота губернаторской резиденции. Въехав во двор, он затормозил и уронил голову на рожок — и так и сигналил, пока дежурные охранники не вышли забрать — троих живых и одного мертвого.
В кабинете Кирша зазвонил телефон.
— Берите Блумберга и везите сюда. Экспедиция в Петру отправляется прямо сейчас.
Судя по голосу, Росс был вне себя.
— Что происходит? Почему такая спешка?
— Господи! Вы что, ничего не слышали? По машине стреляли. Один рядовой убит и двое ранены — один в руку, другой в плечо.
— Кого убили?
— Вашего Картрайта.
Кирш закрыл ладонью глаза. Росс на другом конце провода молчал.
— А парень?
— Жив-здоров. Везунчик.
— А кто?..
— Кто стрелял? Откуда мне знать? Это ваша работа — узнавать. Я полагаю, евреи. Это может быть абсолютно не связано с нашим неприятным грузом. Месяц назад кто-то стрелял в эту же машину, когда мы были в Хевроне — капот поцарапали. Не боюсь показаться нескромным, если скажу, что, вероятно, охотятся за мной. Или, может, за вами? Думаю, местные сионисты не в восторге от того, чем вы занимаетесь.
Сообразив, что, возможно, перегнул палку, Росс чуть сбавил тон:
— Послушайте, берите Блумберга и тащите его сюда. Подвезете к черному ходу. О планах никому ничего не говорите. И ни слова о том, что произошло. Чем меньше Блумберг будет знать — тем ему спокойнее, а к тому времени, когда кто-нибудь проболтается, они уже будут далеко в пустыне.
— А Лампард и Доббинс?
— Лампарду размозжило плечо. Доббинс потерял много крови, но он выкарабкается.
— Картрайт. Надо дать телеграмму…
— Утром дадите.
Щелчок на другом конце провода. Кирш повесил трубку. То, как Росс объяснил засаду, было явной натяжкой. Что-то Кирш не слыхал об инциденте в Хевроне. Насколько ему было известно, уже год не случалось ни одного покушения на жизнь британского офицера или рядового, причем в последний раз это была пьяная выходка, а не покушение. Такой сценарий маловероятен, разве что обстановка в корне изменилось, а он, Кирш, это каким-то образом проглядел. Что возможно, особенно потому, что в последние несколько дней он особо не держит руку на пульсе. Едва заметная перегруппировка политических сил — и не успеешь оглянуться, как у тебя под боком бунт. Бедняга Картрайт. Жаль парня. Как-то раз, непонятно с чего вдруг расчувствовавшись, Картрайт показал Киршу семейную фотографию: мама, папа и сестричка возле крохотного домика в Бермондси[38]. Все, кроме лысеющего отца, светловолосые, как Картрайт. Сестра хорошенькая, милая девочка, улыбчивая, лицо в веснушках.
Кирш встал из-за стола и вышел во внутренний двор, где стоял его мотоцикл. Хотел было завести мотор, как вдруг сообразил, что и Блумберг, и его багаж на заднем сиденье не поместятся. А больше ни мотоциклов, ни машин свободных не было. В отделении меж тем царила тревога: ночная смена уже узнала о смерти Картрайта. Каким-то образом — наверное, по взглядам, какими его провожали, когда он шел в свой кабинет, Кирш чувствовал, что по крайней мере двое из британских полицейских винят во всем его. Но, может, ему помстилось.
Пришлось ждать целый час, пока не приехала машина, и, когда он отправился в Тальпиот, на часах было уже почти девять. Сначала он ехал с закрытыми окнами, точно боялся пуль, но вскоре опустил стекло на водительской дверце — и тотчас, словно только того и ждали, на него набросились тяжелые запахи ночного Иерусалима: запах верблюжьего и ослиного навоза, жимолости и жасмина. Но Кирш в эту минуту весь ушел в воспоминания и слышал только запах, который стоял в их общей с братом спальне, когда они детьми сидели на полу у камина в одних кальсонах и сушили промокшие фуфайки, держа их перед огнем и поеживаясь от холода: запах тела Маркуса, резкий запах пота от подмышек.
Скрипнули шины на каменистом проселке, который вел к домику Блумберга. Свет фар на повороте выхватил из темноты густую стену каперсника с белыми цветами-звездами — на рассвете они увянут. Остановился, выскочил из машины, с силой хлопнув дверцей, чтобы предупредить хозяев. Не хотелось бы ему застать Джойс в постели с Блумбергом.
— Эй! Есть кто-нибудь дома?
В темноте звякнуло стекло, и Кирш направился на звук.
Блумберг сидел под деревом в дальнем углу сада, в одной руке стакан вина, в другой — початая бутылка.
— Меня Росс послал. Боюсь, вам придется уехать раньше, чем предполагалось. На самом деле прямо сейчас.
Блумберг поставил на землю стакан и провел пятерней по густым, черным с проседью, кудрям. Он был без рубашки, и Кирш с удивлением отметил, какой у него мощный торс. Он почему-то считал Блумберга тощим — может, ему хотелось видеть его слабаком.
— Сейчас? Ну, это действительно скорее, чем я думал. К чему такая спешка?
— Обстоятельства изменились. Некие бюрократические сложности, которых Росс хочет избежать. Думаю, это связано с парнем из Арабского легиона, который должен вас сопровождать.
