Тонкая зелёная линия - Дмитрий Конаныхин
Закурим? Нет? Я тоже бросил. Неважно… Такая ночь, когда мучительно хочется влюбиться, напиться до бесчувствия или застрелиться. Всё, что есть в душе тёмного, прищуривается и ухмыляется. С детства в себе это чувствуешь. Когда впервые замечаешь коленки Насти Гавриловой. Или случайно находишь забытый отцом томик Куприна, который сразу раскрывается на «Гранатовом браслете». Читаешь оглушённо, пьяно, головокружительно, сердцем нащупывая ту грань, с которой обрываются души. И бессонными часами целуешь руки купринским женщинам. А потом, уже под утро, просыпаешься от непонятного, тягуче-знойного сна. Лежишь весь в поту и слушаешь, как сердце выташнивает кровь ядовитых сновидений, в которых маму целовал.
Или…
Впрочем, это всё лирика, вряд ли нужная просвещённому читателю, привыкшему читать лучшие образцы переводной литературы и явно лучше меня разбирающемуся в творчестве Юнга и Фрейда. К разговору, подслушанному нами в ресторане, явно необходимо сделать парочку разъяснений.
Разъяснение первое. Младший лейтенант Санечка Козин
Если не считать его отца, «сталинского сокола», втыкавшего любимцев рейхсканцлера в пыльные пригорки Гранады, как окурки в переполненную пепельницу, подполковник Александр Ростиславович Козицын был, вне всякого сомнения, одной из чувствительнейших заноз в задах высшего политического руководства Большой страны.
Как и пропавший без вести отец, он с детства блестяще говорил по-испански и по-немецки. Поэтому ещё в девятом классе в неописуемой наглости своей Санечка продавал иностранным гостям Фестиваля молодёжи и студентов права сфотографироваться у Царь-пушки и Царь-колокола. Редкие друзья семьи, случайно выжившие ленинские звездочёты, всматривались в расположение рубиновых звёзд над зубчатыми башнями и пророчили Санечке громкую судьбу – и не зоны Мончегорска, и не пахнувшие красным деревом и кожей кабинеты Центрального комитета, а что-то совершенно непостижимое.
Но отъявленный стиляга постоянно играл по своим правилам. К совершеннолетию он умудрился довести до «интересного положения» дочку лица столь заслуженного и выдающегося, что за головы схватились и синхронно поседели директор и парторг школы.
Расправа была мгновенной.
Санечке сделали предложение, от которого он не смог отказаться. После года службы сержантом в погранвойсках Козицын прошёл курсы младших лейтенантов в родной Москве – и двадцать пять лет пьянства и отупения в дальних гарнизонах были ему гарантированы.
Но всё случилось по-другому – он исчез.
Вообще.
Ни письма, ни весточки.
Вернее, немного не так. Сначала Эльза Казимировна Козицына получала два письма в неделю – нечётные на испанском, чётные на безупречном немецком, – в которых Санечка очень подробно писал дорогой мамочке о горах, ущельях и прочих красотах Азии. Через полгода его почерк испортился, письма стали сухие, какие-то неталантливые, что ли. Эльза Казимировна наизусть заучивала куцые строчки, в которых с болью обнаруживала совершенно нелепые ошибки. Потом писем стало совсем мало. Несколько открыток – с 8 Марта, с Новым годом, с днём рождения. Ещё была пара каких-то совершенно безликих телеграмм. И тишина.
Прошёл год.
Несчастная мама Эльза все глаза проплакала, обращалась «куда надо», но до Сани так и не дозвонилась.
Жестокосердый глупец…
Внучка старого большевика Людочка Захарова, потеряв последнюю надежду дождаться Санечки, чуть не наложила на себя руки, но была очень вовремя и благополучно выдана замуж. Очень перспективно мысливший внешторговец прозорливо женился на Людочке с двухлетним ребёнком. Солидный мужчина обеспечил молоденькой супруге достойное семейное счастье, а себе – полную приятных излишеств карьеру. Ну а сама Людмила Иосифовна, нимало не сомневавшаяся в расчётливом благородстве супруга, всю жизнь брезгливо украшала его чело изощрённо-ветвистыми рогами.
Ещё через пару лет о Санечке вспоминали лишь изредка – как о комете-предвестнице, скоропостижно и роскошно засиявшей на небосводе, но исчезнувшей тихо и безвременно в глубокой, бесконечно холодной темноте.
Но звездочёты не ошиблись.
Раздражённо дочитывая глупый донос военного советника Крючкова, пытавшегося оправдать бездарную корректировку гаубичного огня в районе Байя-де-Кочинос, генерал Захаров, всемогущий первый заместитель самого Андропова, обратил внимание на совершенно не относившееся к делу описание встречи заместителя командира кубинских ВВС и симпатичного молодого человека. Подробно описывая антураж бывшего притона американских империалистов и явно гомосексуальные наклонности лучшего авиатора Острова Свободы, Крючков однозначно указал на ценность полученной им лично информации. Однако советник не предполагал, что за информацию он раскопал.
К счастью, никто никогда так и не услышал, как может орать по закрытой связи великий и ужасный генерал Захаров:
– Миша! Миша, родной! Ты понимаешь, что ты натворил?!
– Совершенно так, товарищ генерал, понимаю, – с бесподобной невозмутимостью ответствовал не менее великий и ужасный Маркус Вольф, генерал-полковник государственной безопасности Германской Демократической Республики. – Это отец и сын. Это правильно.
– Миша! Мишенька, ты не понимаешь! Я же Ростислава знаю как тебя! Лучше знаю, с голопузов!! Зря он, что ли, «Хьюстон» потопил? А теперь, после встречи с сыном. Миша! Головой отвечаешь!
– Твой меч, моя голова с плеч? – раздалось из трубки довольное хихиканье.
Захаров помолчал. Потом вздохнул:
– Маркус, ты заварил кашу.
– Я и выхлебать, – генерал Вольф, когда хотел, шутил шутки с бесподобным швабским акцентом. – Совершенно так. Все будет хорошо, Коля.
Николай Степанович положил трубку. Постепенно сердце успокоилось. Он ещё довольно долго оставался в кабинете, без особого удовольствия цедил подаренный Фиделем ром и задумчиво улыбался…
Через год после того, как передовицы «Правды» и грязных рупоров империалистической пропаганды в унисон протрубили о победоносном окончании Карибского кризиса, в Иманский отряд Дальневосточного округа Пограничных войск КГБ СССР прибыл к месту службы слишком молодой и чрезвычайно смуглый майор Александр Козин. За три года майор последовательно довёл до нескольких нервных припадков «особняка» Синенко, начштаба Павлинова и самого начотряда полковника Аристарха Леонидова. Неугомонный юнец гонял погранцов, как сидоровых коз, на стрельбище требовал совершенно невероятной меткости, рисовал схемы строительства систем круговой обороны на заставах, а в ответ на справедливые замечания старших офицеров что-то шипел по-испански. Короче, высовывался. Леонидов пытался узнать, откуда ему такое горе, но обнаружил лишь сплошной туман. Друзья в столице шепнули, что мальчишка был протеже самого Зырянова. Леонидов посоветовался с Павлиновым, и они решили наплевать на Москву и загнать Козина в самый глухой угол – в Киргу, где не то что медведи – даже староверы не живут, или ещё куда, но тут воодушевлённые подстрекательской пропагандой китайцы решили немного повоевать за исконные земли.
Пригодились и козинские схемы укрепрайонов, и его планы боевых стрельб. Так майор мог запросто стать слишком молодым подполковником. Хитроумный Синенко надоумил Леонидова сплавить неугомонного замбоя от греха подальше –
