Владислав Глинка - Жизнь Лаврентия Серякова
Эта странная фигура не показалась Лаврентию смешной: так много было в ней сосредоточенности, а в мелодии, которую играл, — грустной задушевности.
«Вот как сочиняют стихи, — думал он почти благоговейно. — Или, может, он и музыку тоже сочиняет?»
— К вам пришли-с! — бесцеремонно громко доложил Тихон, становясь рядом с барином и независимо заложив руки за спину.
Серяков почувствовал, что камердинер перед ним «выказывается» — вот, мол, как у нас вольно.
Кукольник ответил не сразу — казалось, он не слышал Тихона — и не спеша доигрывал мелодию.
— Кто? Чего сюда не пускаешь? — спросил он наконец, сняв руки с клавиатуры, и, повернувшись вместе с табуретом, увидел Серякова за порогом.
Писатель встал, театральным жестом провел рукой по лбу и, шлепая стоптанными туфлями, направился в прихожую. И тогда Лаврентий заметил, что корпус у него похож на грушу: плечи покатые, под собравшимся складками бархатным жилетом круглился объемистый живот.
Серяков, вытянувшись по-строевому, подал письмо. На миг обдав его тем же крепким винным духом, что исходил от Тихона, и повернувшись к свету, Кукольник начал читать.
— Ошибается князь: есть в Петербурге граверы на дереве, — сказал он, не отрывая глаз от бумаги, — и все работают в моей «Иллюстрации».
Сердце Лаврентия дрогнуло. «Не возьмет!» — подумал он.
Кукольник дочитал письмо и сунул его в карман куртки.
— Однако искусные художники мне всегда нужны, — сказал он и, положив руку на плечо Серякова, возгласил: — Пойдем и объяснимся!
Едва ли не треть небольшого кабинета, в который они вошли, занимал широчайший турецкий диван, покрытый темно-красным ковром. На нем в беспорядке были разбросаны несколько подушек и шкура какого-то рыжего зверя. Возле, на низком столике, виднелись бутылка, стакан и нарезанный лимон на блюдце.
Нестор Васильевич усадил Серякова сбоку узкого и длинного, диковинной формы письменного стола. Обращенная к стене сторона его состояла из двух этажерок, между которыми протянулось горизонтальное зеркало, отражавшее сидевшего за работой хозяина. На этажерках были наставлены статуэтки, печатки, лежали перочистки, разрезательные ножи. На столе двумя горами высились листы бумаги, запыленные конверты, валялись обгрызенные, давно не чиненные перья. Как видно, Тихон не утруждал себя частой уборкой барского кабинета. Книг было немного — один небольшой шкаф между столом и диваном.
То переглядываясь с собой в зеркале и приглаживая обмусленными пальцами непослушные волосы на затылке, то дружелюбно посматривая на собеседника мутновато-коричневыми сонными глазками, Кукольник расспросил Лаврентия о том, как стал гравером. Потом бегло просмотрел работы.
— Тут князь Владимир Федорович не ошибся: вы и точно можете совершенствоваться в искусстве, — подвел он итог. — Как вас зовут?.. Лаврентием? Красивое, звучное имя. Так звали моего земляка, ученого попа Лаврентия Тустановского, издавшего двести пятьдесят лет назад славянскую азбуку и грамматику. Не слыхали? У нас в Прикарпатской Руси его память почитают. А про Лаврентьевскую летопись, уж наверное, знаете?.. Тоже нет? Ее пятьсот лет назад писал инок Лаврентий для князя Суздальского. Да ведь и мой патрон, Нестор, тоже был летописец. Вот мы и потрудимся вместе. Ха-ха! А во Флоренции есть собор Святого Лаврентия. В нем почивает прах Лаврентия Медичи, по прозванию «Щедрый», покровителя наук и художеств. Умер он в 1492 году и был братом папы Льва X. Наконец, в Канаде именем вашего святого зовутся река, залив и остров… — Кукольник глянул в зеркало, потом вновь обратился к Серякову, ошеломленному потоком новых сведений, и продолжал — Так вот, любезный мой Лаврентий, я сейчас же закажу вам три гравюры. Можете немедленно взяться?
— Так точно, Нестор Васильевич! — по солдатской привычке встал было Серяков.
— Сидите, сидите, я здесь не начальство, — остановил его Кукольник и, не без труда сыскав нужный конверт, быстро разбросал на столе десяток лежавших в нем картинок. — Ну вот, на первый раз… — Он подал Лаврентию два литографированных вида Финляндии и гравюру на меди — портрет Петрарки в венке из лавров и с пером в руке. — Сроку даю три недели. За пейзажи по десяти, а за портрет двенадцать рублей. Размеры сзади подписаны. Согласны?
И, когда Серяков открыл было рот, чтобы благодарить, Кукольник, взмахнув рукой широко и плавно, сверкнул бриллиантовым перстнем.
— Полно, друг мой Лауренций! Я и ты — мы оба люди, посвятившие себя искусству. — Он встал, встал и Серяков. Опять рука Нестора Васильевича покровительственно легла на плечо собеседника. — Знай и говори всем, пусть все знают: мое издание не для коммерции! Цель его — облагородить художественный вкус общества. Цель эта, согласись, высока и благородна! Так могу ли я заниматься мелким расчетом, как иные издатели? Средства к жизни посылает мне дарованный богом талант!..
Серяков вышел из дома на Гороховой несколько ошеломленный.
«Вот и получил заказ, вот и получил заказ! — повторял он, чуть не пританцовывая. — Буду резать для журнала, для хорошего журнала, для отличного журнала!.. — и так забылся, что чуть не пропустил сделать фронт встречному полковнику, который за секундное опоздание свирепо на него глянул. — Тридцать два рубля за три гравюры. Вот так удача! Что ж, выходит, и мне «средства к жизни дает богом данный талант». Ай да Кукольник! Ай да Нестор Васильевич! Пейзажные я сделать, пожалуй, сумею после своей географии, а вот портрет потруднее будет…»
Тут Лаврентий остановился и, подумав, повернул в противоположную сторону. Нужно зайти к Вагнеру купить досок, нынче же начать резать… Но неужто все писатели такие чудные?..
Немало квартир перевидел Серяков за годы петербургской жизни, со многими разными господами приходилось говорить, но таких, как Одоевский и Кукольник, не встречал. «Однако, — тут же подумал, — равнять их, пожалуй, нельзя. У князя — черепа стоят, приборы среди книг, сюртук особенно длинный. Ну, значит, ученый, мало ли чем занимается? Но держит себя просто, доверчиво. И писания его такие же добрые, задушевные. А Кукольник совсем иной — говорит торжественно, ровно трагедию читает:
«Посвятивши себя искусству…», «Пойдем и объяснимся…», «Цель его высока и благородна». Имя сразу на иностранный манер переделал — Лауренций. Куртка яркая, атласная, поминутно в зеркало смотрит. Днем, в будень, а вином как от них с Тихоном несет. Беспорядок ужасный в кабинете — видно, холостой, не обращает на это внимания. Но и он очень добр! И до чего ж образован! Попа Лаврентия какого-то стародавнего вспомнил, собор во Флоренции, залив… Ох, как мало я знаю! Надо учиться, читать серьезные книги, как только время будет…»
Серяков вступил в новую полосу жизни. Гравюрные работы для «Иллюстрации» шли одна за другой, расчет следовал немедленно. От переписки отказывался — знай режь да носи на Гороховую.
Кукольник всегда сам принимал заказанное, сам давал новое. Хотя в журнале работало еще двое господ, но они больше ездили в типографию, за готовыми статьями к авторам, ведали рассылкой журнала подписчикам и по магазинам, а Нестор Васильевич был подлинной душой редакции. Очень скоро Лаврентий почувствовал, что у Кукольника есть, что называется, «глаз» и знание журнального дела. Несмотря на то что в любой час суток от него чувствительно попахивало вином, он безошибочно умел найти размер заказываемой гравюры, чтоб не было чрезмерно мелко или, наоборот, как он говорил, «излишне размазано». Определяя величину рисунка, он тут же прикидывал, как скомпонуется страница, порой советуясь с Серяковым, к которому неизменно благоволил и называл на «ты» и Лауренцием. Обладая разносторонними, хоть, может, и неглубокими познаниями, он сам просматривал французские, английские, немецкие издания, подобные «Иллюстрации», из которых часто черпал статьи, связанные с юбилейными датами всемирной истории, новости в искусстве и технике, путешествия и научные открытия. Он непрерывно сочинял что-то свое для «Иллюстрации», вел всю корректуру, придумывал новые темы статей, заказывал авторам, редактировал. Память его и работоспособность были удивительны.
Скоро Лаврентий увидел, что во всей квартире Кукольника царствует истинно холостяцкий беспорядок, уборка делается редко и небрежно. В зале стояли колченогие стулья, на рояле пыль лежала толстым слоем. Постоянно, как в трактире, приходили и уходили какие-то господа, болтали с хозяином, пили, ели, даже спали где-то в задней комнате. Но если кто-либо из таких гостей бывал в кабинете, когда Серяков приносил свои гравюры, Нестор Васильевич говорил без стеснения:
— Ступай, брат, мы делом займемся…
К работам Лаврентия Кукольник относился доброжелательно, не упуская, однако, случая указать и на их недостатки. Бегло взглянув на первую же принесенную доску — портрет Петрарки, — он тотчас заметил, что перо оказалось в левой руке поэта. Но, когда сконфуженный Серяков — черт знает, как такое вышло! — предложил вырезать портрет заново, Нестор Васильевич сказал:
