Жорж Бордонов - Кавалер дю Ландро
Вернувшись в Сурди, шевалье пересказал состоявшийся разговор. Элизабет на глазах матери бросилась ему на шею, расцеловала, обливаясь слезами и задыхаясь от душивших ее чувств.
— Ты был совершенно прав! — взволнованно повторяла она. — Не всегда же обстоятельства будут против нас. После поражений придут победы. Господь услышит мои молитвы и вернет нам Нуайе. Судьба не может все время быть несчастливой. Она повернется к нам и своей хорошей стороной. Ах! Как я рада, что ты поставил на место этого бывшего священника, этого цареубийцу!
На следующий день ее посетил аббат Гудон. Он был поражен торжествующим видом Элизабет.
— Дитя мое, — спросил он с удивлением, — что случилось?
— Господин аббат, вы не знаете новости? Юбер был в префектуре. Он говорил с Каволо и отказался от всех его предложений!
— Он был у Каволо? А, это другое дело. У меня снова появилась надежда.
Шевалье тем не менее получил небольшую сумму для своих ферм: это была маленькая приманка, показывающая, что мосты еще не сожжены.
— Ты видишь, — торжествующе заявил он Элизабет, — они здесь уступили. С этими канальями надо держаться построже.
Но через несколько дней в Сурди остановился блестящий генерал с бантом ордена Почетного легиона на груди, огромными эполетами и позолоченными галунами. Это был граф де Шаффо, отпрыск старинного вандейского рода. Он возвращался из Испании после легкого ранения. Его форма так сияла, что все вокруг по сравнению с ней казалось тусклым, бледным и как бы покрытым пылью. Гостиная мадам Сурди стала казаться еще более скромной. Шаффо перед Элизабет распустил хвост, всем своим видом показывая, какой он бывалый, бравый вояка. Мадам Сурди он покорил, галантно поцеловав ей ручку.
— Что ты здесь делаешь? — говорил он Юберу. — Как ты проводишь время? Бери пример с меня. Я пошел служить к императору в чине майора, а в тридцать пять лет уже командую дивизией. И ничто не сможет меня остановить на этом славном пути.
Элизабет с тревогой ждала реакции шевалье на это заявление.
— Может быть, — с иронией ответил Юбер, — но я еще не решил, стоит ли рисковать своей шкурой ради этого коротышки в шляпе.
— Речь не о нем. Настал звездный час Франции. Ее солнце восходит над Европой. Мы должны принять участие в этой великой эпопее. Иначе все для нас закончится падением в бездну!
— Знаешь, что мне больше всего у тебя нравится? Не твой кивер с перьями, не твои великолепные сапоги, а твое седло из шкуры леопарда. Если у тебя будет еще одно такое же лишнее, не забудь обо мне.
— От тебя зависит иметь такое же или нет…
Раздался странный смех Ландро, и Шаффо посчитал, что шевалье «удручен». Весь вечер Элизабет была весела и возбуждена, немного даже чрезмерно, она чувствовала себя успокоенной решительным и твердым настроением шевалье, словно с души ее свалился камень.
— Мне хочется петь! — воскликнула она. — Заказывай любую песню, какую ты хочешь!
Юбер сидел задумчивый, глядя на кресло, в котором восседал тридцатипятилетний генерал. Мадам Сурди, счастливая от того, что видит свою дочь счастливой, сказала:
— О! Я знаю, Юбер, о чем ты думаешь. Наше самое лучшее кресло хуже всего украшено. Это была моя первая вышивка. Я тогда еще не набила руку. Эти левретки похожи на кроликов в садке и на короне на две лилии больше!
А шевалье думал: «Какое большое дело можно совершить с женщиной на руках? Можно ли вообще что-нибудь начать? Все разойдется, растечется по мелочам, в повседневных заботах. Меня ждут бесцветные, похожие один на другой дни, вкусные обеды и партия в буйот после ужина длинными зимними вечерами. А в это время кто-то скачет в атаку впереди своих полков… И перья развеваются над его головой…»
Вскоре Сурди посетил еще один гость, неожиданный и нежданный. Из-за своего скромного происхождения он оставил лошадь у конюшни и подошел к парадному входу пешком. Он поприветствовал дам и спросил Юбера, представившись его старым товарищем. Шевалье был на охоте, и гостю предложили пройти в дом и подождать. Когда шевалье вернулся, он оглядел приехавшего с головы до ног, затем улыбнулся и заключил его в объятия.
— О, Десланд, как ты изменился! Я тебя поздравляю. Рассказывай, как ты?
И, повернувшись к Элизабет, сказал:
— Мы вместе тащили жребий. И вот — ты уже лейтенант!
— Гусарского полка, мадемуазель, всегда к вашим услугам.
Элизабет присела в реверансе. Юбер кусал губы: «Сын пастуха стал гусарским лейтенантом! — ревниво думал он. — Что там ни говори, а в революции есть смысл. Одни потеряли, другие приобрели. А кто были первые бароны на заре феодализма? Более умные простолюдины, бывшие землепашцы, у которых просто кровь была горячей, чем у остальных».
— Мне повезло, — рассказывал Десланд. — Если бы аббат Гишто не научил меня читать и писать, не видеть бы мне никаких эполет! Господин шевалье, вы представляете, для того, чтобы быть офицером, требуется только знать буквы, а смелость, само собой, всегда при нас.
Юбер кивнул. «Я представляю, — думал он, — какой я в его глазах дурак». Он попросил Десланда остаться на ужин. Они проговорили допоздна. Элизабет даже пополнила свой репертуар новой песенкой. Эту песню любили петь наполеоновские солдаты как на марше, так и на привале:
Когда поешь обжаренного лука,Понятней станет военная наука!Я ничего не знаю, лучше лука,Обжаренного в масле на костре!
Мадам Сурди мирно орудовала иголкой, и ее очки поблескивали на кончике носа. Глядя на нее, шевалье внезапно подумал, что она уже совсем старая, и острая жалость пронзила его сердце.
Березина
Решительно, судьба шевалье проходила под знаком снега! Лошадь, которая была под ним с 30 июня, только что упала, чтобы никогда больше не подняться. Она в последний раз вытянула шею, тряхнула гривой, ее ноги конвульсивно загребли воздух. Из ее горла вырвалось короткое предсмертное ржание, голова дернулась, ударившись о припорошенный снегом лафет разбитой пушки, и несчастное животное затихло. Все было кончено. Ландро едва успел выскочить из седла и теперь стоял рядом, равнодушно наблюдая за агонией измученного животного, не выдержавшего ужасов русской зимы. Когда солдаты с ножами и саблями жадно набросились на еще не остывшее и, может быть, живое тело, это не вызвало у него никакой реакции. Десланд, остановившийся рядом, уже обнажил саблю с намерением разогнать обезумевших-от голода и мороза людей.
— Оставь! — остановил его Ландро. — Не стоит, это уже падаль. Эй вы! Кусок окорока, самый лучший, принадлежит владельцу!
Некоторые уже вгрызались в сочащиеся темной, густой кровью куски мяса. Ландро растолкал солдат, снял с лошади попону, отвязал от седла сумку из серого грубого полотна. Его движения были так уверенны, что никто не осмелился возразить, когда он потребовал свою долю. На кончике штыка ему протянули большой, дымящийся на морозе кусок мяса. Положив его в сумку, он присоединился к Десланду.
— Господин шевалье, я знаю свой долг. Берите мою лошадь.
— Господин лейтенант, — ответил Юбер, — мы с вами равны. По какому праву один лейтенант должен уступать свою лошадь другому лейтенанту?
— Тогда бросим жребий.
— Какой жребий? Разве мы дети?
— Как же быть?
— Я пойду пешком, как «маленький капрал». Каждый теперь сам за себя.
— Возможно, но я вас не оставлю. Вот и снегопад усиливается.
— Как каждый вечер.
Снег падал не вертикально, мягко опускаясь на землю. Он также не был похож на летящий пух из детской сказки или с рождественской картинки. Его хлопья величиной с кулак неслись почти горизонтально в беспорядочном вихре. Злой завывающий ветер, ледяной и обжигающий, яростно бросал его на бесконечную серую колонну еле бредущих людей. День или то, что от него осталось, был еще более мрачным и неопределенным, чем ночь! Все потеряли счет времени. Каждый старался только не отстать от впереди идущего товарища, не уступить смертельной усталости. На этот счет барон Лари, главный хирург Великой армии, издавал приказы и распространял инструкции и рекомендации. Но кто после 6 ноября, когда повалил этот проклятый снег, тысячами убивавший людей и лошадей, выполнял приказы и прислушивался к рекомендациям? Только горизонт впереди, только сгорбленная спина товарища перед глазами занимали внимание людей. Войска перемешались. Полки брели в полнейшем беспорядке, несмотря на окрики и угрозы офицеров, правда, все более и более редкие. Озлобленность или полнейшая апатия — только эти два состояния испытывали люди. Солдаты понимали, что офицеры также уже ни на что не надеялись. Из колонн неслись проклятья «большим эполетам», единственной заботой которых было спасти свои набитые золотом и другими «трофеями» кареты, — их московские «сувениры», свою личную долю военной добычи. Война должна кормить армию, чем выше чин, тем больше доля — такова логика генералов. Но тысячи и тысячи простых солдат, неисправимых патриотов, верных приверженцев Наполеона, бредущих в этой заметаемой снегом нескончаемой колонне, несли в своих ранцах не маршальские жезлы, а только воспоминания о десятках кровавых сражений. Они замерзали в бескрайних русских просторах. Некоторые, самые предусмотрительные, завернулись в купленные или украденные в Москве шубы. У других была только их летняя форма и шинели, слишком легкие, чтобы защитить от лютых морозов. Бороды и усы солдат смерзлись и покрылись инеем. Ветераны стали похожи на стариков, молодежь — на ветеранов. Снег перестал падать, ветер стих, но мороз стал еще сильнее с приближением ночи.
