Исаак Фильштинский - Мы шагаем под конвоем
На следующий день, утром, возвращаясь в зону после ночной погрузки, я вновь встретил Точилова.
— Ты, что же, не уехал? — спросил я.
— Вчера поздно выпустили, сегодня поедем. Тут у одной старухи в поселке ночевали.
Вид у Точилова был несколько помятый, но держался он бодро и даже казался веселым.
— А что это за женщины с тобой у вахты были?
— Жена с дочкой. Тут такая потеха приключилась. Попахал я их ночью правильно. Сперва старху, потом молодую. Дорвался. Четыре года баб не видел.
— А они как же? — не понял я.
— Лежали, смотрели, смеялись. Потом две бутылки очищенной вылакали. Девка завелась и крепко мать пришибла. Та еле ходит. Из-за меня подрались. Не поделили. Ну ничего, как-нибудь до дома доберемся. Дело житейское.
Маленький человек смущенно улыбался, но казался довольным. Он как будто немного стыдился того, что произошло, но вместе с тем испытывал также и чувство гордости.
Законопослушный
4 июля 1949 года в Москве, в правительственном санатории Барвиха, скончался главный участник процесса 1933 года о поджоге Рейхстага в Берлине, один из руководителей Коминтерна — Димитров. Вероятно, сообщение об этом появилось в центральной прессе, но до меня, равно как и до других обитателей лагпункта, оно не дошло, а если кто случайно о нем и слышал, то не придал ему большого значения. На нашей судьбе оно явно не могло никак отразиться. И уж, конечно, никому в лагере и в голову не могло прийти, что между появившимся в нашей зоне высоким, упитанным, с холеным барским лицом человеком лет сорока и смертью Димитрова возможна какая-либо связь.
Сразу же после выписки из карантина вновь прибывший появился в нашей бригаде. Произошло это несколько необычным образом: лагерный нарядчик об этом ничего не знал и бригадиру не сообщил, а просто, когда всех заводских вывели на работу, на лесобиржу позвонил секретарь начальника завода и передал приказ о зачислении новичка.
— Полковник С. Федор Михайлович, — объяснил новичок, протягивая бригадиру руку.
Бригадир, старый лагерник из уголовников, пораженный таким обращением, механически пожал протянутую руку.
— Что, товарищ полковник, докладываетесь по случаю прибытия на новое место службы? — не удержался я от язвительного замечания при виде этой, совершенно неправдоподобной в лагере сцены.
Но тут, опомнившись от шока, бригадир заорал:
— Здравия желаю, Укроп Помидорович! С приездом вас! Благополучно ли изволили добраться? Как жена, дети? Не желаете ли откушать кофе или какаво? Видишь, падло, в углу лесобиржи трехметровый штабель? Ты туда доски подавай, а Шакалис будет их укладывать.
Маленькому, юркому, с большой головой литовцу Шакалису едва стукнуло восемнадцать лет. Еще в сороковом году он вместе с родителями-хуторянами был выслан из Литвы в Казахстан, а после войны за попытку бежать из места ссылки на родину получил лагерный срок. Русскому языку он обучился только в лагере и поэтому обильно оснащал свою речь соответствующей лексикой, едва ли толком понимая ее значение.
— Маршал, бля буду, не смогет он подавать доски, ронять будет, наебусь я с ним.
— Ладно, заткнись. Шакал, делай, как сказано. А если полковник туфтить будет — ты, что, дрына не найдешь? — уже более примирительно ответствовал бригадир. — Не сумеет — научим, не захочет — заставим. Ты и сам чудик, вот я тебе в обучение еще одного чудика даю.
В обеденный перерыв полковник появился в курилке. От непривычной работы он устал и даже как-то осунулся. Я пожалел, что встретил его злой шуткой и подсел к нему.
— Какая статья у вас? — спросил я.
— Пятьдесят восьмая, пункт десять, срок — три года, — отрапортовал полковник, видимо, за время тюрьмы и этапа привыкший отвечать на вопросы надзирателей традиционной формулой.
— Три года?! — с изумлением воскликнул я. — Первый раз встречаю человека, получившего три года по нашей статье. За что же, позвольте спросить, вам оказали такую честь?
Полковник задал мне встречный вопрос:
— Тяжело мне работать с досками. К кому я могу обратиться, чтобы мне дали работу полегче? Во мне вновь вспыхнуло раздражение.
— Видите ли, профсоюзной или партийной организации здесь нет. Так что вам придется привыкать.
— Но есть же тут оперуполномоченный МГБ, как мне к нему обратиться?
— В лагере не принято давать непрошеные советы, но я вижу, что вы не очень опытны в здешней жизни, и придется мне нарушить это правило. Никогда, никому и ни при каких обстоятельствах не говорите, что рассчитываете на помощь уполномоченного. Это к добру не приведет, а в отношениях с людьми очень даже повредит.
— Ерунда, — с апломбом заявил полковник, — я порядки знаю. Вы хоть фамилию начальника спецчасти Каргопольлага знаете?
— Ничем не могу вам помочь, ибо с таким высоким начальством не общаюсь, — сухо сказал я, уже раскаиваясь, что затеял этот разговор, и под каким-то предлогом вышел из курилки.
Шакалис слышал наш разговор и отреагировал соответственно:
— Дятла нам подсадили в бригаду, в рот меня толкать, — сказал он, выходя со мной.
— Да нет, он, видно, птица слишком большого полета, чтобы на нас стучать, — успокоил я Шакалиса.
Работа возобновилась, но уже примерно через час на биржу позвонили и велели мне зайти в контору.
— Филыптинский, — встретил меня начальник, — у вас в бригаде новенький. Будет учетчиком в лесоцехе. Введешь его в курс дела, покажешь, как обращаться с кубатурником, различать сортность, ну и вообще, всю технику дела.
— Да это же невозможно, — растерянно сказал я, — он же в лесе ничего не смыслит.
— Я и сам знаю, что не смыслит, — с раздражением сказал начальник, — для того я тебя и позвал. Так надо! — и он почему-то указал пальцем на потолок.
Я рассказал о задании бригадиру, и тот кивнул головой:
— Ну и хер с ним, вытолкнем его в лёсопех, пусть они там с ним разбираются, воздух чище будет.
В курилке меня уже ожидал полковник. Я отправился с ним на сортплощадку и стал объяснять сравнительно несложную технику дела. Полковник тупо смотрел на быстро движущуюся ленту конвейера, на работяг, скатывавших доски с ленты и укладывавших их в сани, на шмыгающие взад и вперед лесовозы с готовой продукцией.
— Что же, это я, выходит, должен в каждых санях доски пересчитывать? — с недоумением спросил он. — Это же невозможно успеть!
— Опытные учетчики довольно точно определяют кубатуру на глаз, — ответил я. — Вы, разумеется, этого сделать не сможете. Придется на первых порах точковать каждую доску, вести документацию и делать все по возможности точно, потому что погрузка ведется строго по данным из лесоцеха. Сколько напилили, сколько и погрузили. Будете ошибаться, на завод потекут рекламации на недогруз, будут неприятности, и в первую голову, конечно, у вас.
На следующий день полковник приступил к новым обязанностям. Шла большая погрузка, сани из лесоцеха перевозились прямо на железнодорожную эстакаду. А в конце дня на лесобиржу прибежал весь черный от злобы начальник погрузки, заключенный, и, увидев меня, заорал:
— Что вы делаете, мать вашу? Мы погрузили в двадцать вагонов больше пятисот кубометров пиловочника, а в документах записано меньше трехсот. На завод мне наплевать, но вы бригаду грузчиков на штрафной посадите!
Минут через десять прибежала женщина, главный бракер завода:
— Вы, что, с ума посходили, что ли? Все сорта перепутали! Из-за ваших учетчиков первый и второй сорта автостроения погрузили в пилообычные необрезные. Что же теперь ЗИСу отправим, шахтовку, что ли?!
Пришлось спешно спасать положение, перегружать вагоны, на глазок определять кубатуру и сочинять вымышленные спецификации.
Полковника отстранили и заменили кем-то из смысливших в этом деле работяг.
Меня заинтересовала психологическая сторона происходившего. Похоже было, что полковник, не пересчитывая досок и не следя за сортностью, наугад писал в документах и на санях первую пришедшую ему в голову цифру. Но почему он всегда занижал кубатуру? Из разговора с ним я понял, что сам был тому виной. Я ведь сказал ему, что в случае недогруза придут рекламации от потребителя и он схлопочет всякие неприятности. Вот он и решил, что надежней кубатуру занижать и чуть не нагрел завод на несколько сот кубометров сортового пиломатериала.
— Да что же вы не точковали доски? — с недоумением спросил я его.
Я ожидал, что полковник признает свою вину, сошлется на неопытность или посетует на слишком быстрый темп работы лесоцеха, но он неожиданно сам перешел в нападение.
— У вас здесь, на заводе, бардак, рабочие швыряют доски как попало, сани разваливают, и никто за этим не следит. Я, что ли, обязан за ними сани поправлять? Вы тут, наверно, блефуете, завышаете показатели и наносите ущерб советскому народному хозяйству.
