Милий Езерский - Марий и Сулла. Книга первая
— Вождь, дозволь мне ехать в лагерь противника!
— Зачем?
— Я хочу захватить Югурту. Марий пожал плечами.
— Ты безрассуден, квестор, но ты не ребенок и сам знаешь, какая опасность грозит тебе! Что ж, поезжай, но если погибнешь — не обвиняй меня в Аиде, не говори, что виною твоей смерти был Марий!
— В Аид я не собираюсь, но если мне суждено умереть, меня не спасет даже отъезд в Рим…
На другой день Сулла выехал с царевичем и несколькими всадниками. Его бесстрашие и настойчивость поразили Мария.
Нахмурившись, консул смотрел на облако пыли, вздымаемое лошадьми, и зависть обуревала его мятежную душу. Он желал от всего сердца, чтобы квестор не вернулся, потому что возвращение его с пленным Югуртой возвысило бы Суллу.
XXVI
Узнав о приезде римлян, Югурта, хитрый и крайне подозрительный, тотчас же стал собираться тайком в путь, приказав сыновьям зашить драгоценные камни и часть золота в одежду, а остальное золото везти открыто. Сам же он зашил все свои ценности в барашковую шапку, надеясь в случае погони откупиться.
В сопровождении сыновей и отряда нумидийских конников он выехал из дворца, откуда расходились три дороги: одна — ко дворцу Бокха, другая — к ближайшему городу, а третья, узенькая, как тропинка, бежала, извиваясь, в горы. Он выбрал последнюю и помчался впереди всех. За ним ехали сыновья, а сзади следовал отряд.
Уже светало, и красные лучи, как кровью, обагряли вершины гор.
Лошади бежали быстро. Вдруг низкорослый жеребец Югурты навострил уши и заржал. Выхватив меч, царь приказал людям быть наготове и замедлил шаг лошади.
Утесы остались позади. Впереди подымалась круча. Беглецы ехали гуськом, поминутно озираясь.
— Засада! — крикнул Югурта, указывая обнаженным мечом на кустарник, из которого вынырнула одна, за ней другая и третья лошадиные головы.
— Мы окружены! — воскликнули сыновья. Спереди, снизу и справа с воем мчались на них мавританские наездники.
— В путь! — приказал Югурта. Он видел впереди небольшой отряд и думал пробиться. Но число мавританцев увеличивалось; скоро их стало так много, что сопротивляться было бы безумием.
— Проклятый Бокх! — заскрежетал он зубами. — О, если бы мне спастись! Я бы с радостью вонзил меч в твое предательское сердце!..
Наездники ударили в тыл и спереди. Югурта видел гибель своих конников и сражался с диким мужеством, Вдруг лошадь пошатнулась под ним, осела и мягко упала на бок, придавив его своей тяжестью. Ом хотел освободиться, но уже набежали мавританцы, обхватили его, вырвали меч; грубо связав ему руки, они, срывая с него одежду, нащупали в шапке золото и радостно завизжали.
Отряд Югурты был перебит. Царь видел полураздетых сыновей, привязанных к лошадиным спинам, и скрежетал зубами в бессильной ярости.
Когда Югурту и его сыновей вводили во дворец Бокха, придворные молча расступались. Югурта увидел по их глазам, что они не одобряют предательства, и воскликнул:
— Измена! Подлый Бокх нарушил освященный бога ми обычай гостеприимства!
Ропот пробежал по рядам царедворцев, перекинулся к страже. Но появился Бокх — и все затихло.
— Ведите его в комнату приема послов, — распорядился он, не отвечая на оскорбления Югурты, и первый прошел туда.
Югурта упирался. Его вели насильно, грубо подталкивая, и он со слезами на глазах думал о непостоянстве судьбы.
На возвышении сидел золотоволосый римлянин с холодными голубыми глазами, бледным лицом, усеянным красными пятнами. Он что-то .говорил стоящему рядом с ним центуриону, а тот смеялся. Значки манипулов шевелились. Римские воины, черноволосые, смуглые, коренастые, показались Югурте жуками, поедателями зелени в садах.
— Иди! — толкнул его в спину сам Бокх.
Лицо Югурты исказилось. Он бросился на царя, но его схватили и удержали. Тогда он плюнул Бокху в лицо, крича:
— Продажный гад! Собака! Так же, как меня, ты готов продать врагам свое царство и подданных!
Бокх вытер заплеванное лицо и приказал:
— Поставьте злодея перед лицом римского военачальника! И пусть римлянин возьмет его и поступит с ним, как ему угодно!
Сулла взглянул на Югурту. В голубых холодных глазах врага пленник увидел беспощадность и не удивился, когда римлянин резко сказал:
— Не пора ли, варвар, ответить за все зло, которое ты причинил римскому сенату и народу?
И приказал заковать Югурту в цепи.
Зависть разъедала сердце Мария. Он не находил себе покоя. Сулла захватил Югурту! Сулла не побоялся отправиться в пасть льва и вырвать у него добычу!
Опасался, что квестор, хвастливый по натуре, будет превозносить свои подвиги, и не ошибся.
В лагере обсуждалось последнее событие. Военные трибуны, родом патриции, говорили у костров, сидя рядом с Суллою, что Нумидию завоевал Метелл, а кончил войну он, Сулла, захвативший в плен Югурту, и посмеивались над Марием, который будет праздновать чужой триумф.
— Трое должны участвовать в триумфе, если есть справедливость на земле, — волновались трибуны. И центурионы поддерживали их:
— Неуклюжий Марий никогда бы не взял царя в плен!
Слухи проникли в шатер полководца. Сперва он чуть было не сошел с ума от зависти: метался, ломая вещи; крича и ругаясь, рвал на себе волосы и не отвечал на вопросы легатов. Все для него опостылело. Слава? Она рассеялась, как дым. Тридцатилетний неженка, пьяница и развратник втерся к нему в доверие, обманул его и, похитив у него самое дорогое — удачу, умалил его подвиги и теперь похваляется у костров, что не консул, а квестор кончил войну.
— Он льстил мне, притворялся, а сам… Furcifera! Я не потерплю этого!
Кликнул легата:
— Позови Суллу!
Квестор вошел, остановился у входа в шатер:
— Ты меня звал, консул?
— Скажи, почему ты возбуждаешь воинов? Ты кричишь, что не я, а ты кончил войну!
— Позволь, — перебил Сулла, и глаза его засверкали. — Нумидию покорил Метелл, а Югурту взял я.
— Но это ложь! Кто военачальник — ты или я? Кто послал тебя к Бокху?
— Ты не соглашался… Ты снял с себя ответственность перед лицом Аида…
— Mehercle![11] Ты… ты… Уходи! Завтра поедешь с до несением сенату…
— Мое присутствие как квестора необходимо здесь…
— Молчать! Завтра едешь — собирайся! Сулла вышел из шатра, дрожа от негодования. «Мы посчитаемся когда-нибудь, — подумал он, — и я не посмотрю на твою миловидную Юлию… А она просила — ха-ха-ха! — чтобы я, патриций, оберегал тебя, батрака! Хорош бы я был! Нет, плебея нужно поставить на свое место».
XXVII
Марий, заочно избранный консулом второй раз, въехал в Рим на триумфальной колеснице.
Впереди шел в царской одежде и в цепях Югурта с обоими сыновьями. Лицо его было серо, а в глазах — никакой надежды.
Изредка он поглядывал исподлобья на толпившихся римлян. А кругом шептали: «Смотрите — царь…» Он слышал шепот, но делал вид, что не понимает по-римски.
Сулла шел почти рядом с ним, как бы подчеркивая, что взял царя в плен не Марий.
Стоя на колеснице, полководец дрожал от ярости.
Смертельная вражда возрастала между обоими мужами. Марий ненавидел Суллу, от не мог спокойно смотреть на него, и ему казалось, что квестор насмехается над ним. Сулла же презирал Мария как плебея и негодовал, что по римскому закону он, патриций, должен подчиняться бывшему батраку. Но как ни велика была его злоба, он умело скрывал ее под притворной веселой улыбкой и кивал друзьям и знакомым, стоявшим в толпе.
После триумфа Сулла лично отвел Югурту в Мамертинскую темницу. Они спускались, боясь поскользнуться, по узкой каменной лестнице с неровными ступенями. Тюремщик шел впереди с факелом в руке. Сыростью и затхлостью пахнуло им в лица. С мокрых стен сочилась струйками вода. Вскоре они очутились в подземелье, разделенном стеной на два помещения. Несколько человек, прикованных к столбам, подняли, гремя цепями, головы и уставились на них безумными глазами. Один что-то кричал на варварском наречии. Югурта подвернулся к нему и дико засмеялся.
Под этим подземельем находилось второе — черная яма. Лесенка была еще уже, факел шипел, готовый потухнуть от недостатка воздуха.
— Пришли? — спросил Сулла.
— Почти пришли, — ответил тюремщик. — Еще ниже находится Туллианум.
— Делайте свое дело.
Сулла смотрел с любопытством, как тюремщики тащили нумидийского царя к ледяному колодцу.
С Югурты сорвали одежду, и желтое нагое тело, костлявое, вызвало жалость даже у тюремщиков (они растерянно переглянулись и опустили глаза).
Югурта умоляюще взглянул на Суллу.
— Жить… жить.. — бормотал он, и вдруг перед ним пролетела вся его жизнь — походы, бои, дворец, жены, дети, родная Нумидия, и так захотелось свободы, что он в отчаянии заломил руки и воскликнул по-гречески: — О, спаси меня во имя всех богов! Ты можешь… Ты меня взял и имеешь право отпустить… Ты скажешь Марию так: «Югурта умер». А я буду жить… И если ты меня спасешь, я отдам тебе половину Нумидии, всех жен и детей… Мало?! Тогда бери всю Нумидию, земли вероломного Бокха, только отдай мне одного Бокха, чтобы я насытился местью и потом умер… Молчишь? Смотри, меня сейчас заживо похоронят, как согрешившую весталку! — захохотал он. — Но разве я виноват, что народ требовал от меня войны с Римом?
