Нина Молева - Княгиня Екатерина Дашкова
— Это сущие пустяки, монсеньор. Бирону пришло в голову ограничить безумные траты придворных на выезды и туалеты, и потому он потребовал, чтобы ткань на платьях стоила не дороже четырех рублей за аршин, иначе сказать, не было бы парчи, атласов, шелка.
— Бог мой! Комментарии здесь излишни. Как скоро последовало падение этого регента?
— Спустя двадцать дней, восьмого ноября.
— Логично и поучительно. Бирон, не касаясь старых его деяний, сделал все, чтобы быть немедленно свергнутым. Русские проявили редкий темперамент.
* * *…Мой дворец. Мой. Ее королевского высочества правительницы Российской империи. Королевское высочество — не сумела тетка титула отнять, а радости нет. Какая радость? Откуда ей взяться? Кабы делать что хочешь, видеть кого хочешь, запереться на семь запоров от немилого света. Принц Антон-Ульрих постылый. Дети… Любить не любит, а дело свое знает. Куда деваться? Где защиты искать? Кабы без него, кабы с Линаром… Одной Менгден открыться можно. Юлия не выдаст. Вместе поплачет, вместе роман прочтет. Да где же это она? По дворцовым залам шаром кати — ни души. Не прибрано. Не метено. Пыль кругом. Окна не развешены. Никому дела нет. Разве к вечеру порядок наведут. Линару не нравится, а что правительница может? Слуги сами должны свой долг помнить. Придворные чины тоже…
— Куда же вы запропастились, Юлия? Вас теперь всегда приходится ждать. Это становится невыносимым!
— Ваше королевское высочество, я нехотя вас прогневила? Боже мой, но вы не назначили мне часа.
— Какая разница, назначала — не назначала. Вам лучше знать, как мне скучно, а вас нет.
— Но, ваше королевское высочество…
— Никаких «но». Мы давно могли бы сесть за карточный стол, а вместо игры я вынуждена выслушивать этих надоедливых стариков.
— Карты с утра… Кто же эти докучавшие вам посетители?
— И где Линар? Мне необходим его совет. Господь Вседержитель, неужели надо было столько пережить с арестом Бирона, стать правительницей империи, чтобы ни в чем не принадлежать самой себе?
— Граф Линар, ваше королевское высочество!
— Вы не в духе, ваше королевское высочество? Вас кто-то сильно раздосадовал?
— Ее королевское высочество возмущалась надоедливыми стариками.
— Да, да, вообразите, граф! Вчера это был Остерман. Он, видите ли, недоволен, что отстранен от внешних дел государства, в которых будто бы фельдмаршал Миних ничего не смыслит. Сегодня это Головкин, который лишился в пользу Миниха управления внутренними делами. И к тому же целыми днями брюзжит принц Антон. Ему кажется, что чин генералиссимуса он получил от Миниха или что-то в этом роде. У меня совсем кругом идет голова. Знаю только, что обещала все эти права Миниху и должна сдержать слово, не правда ли?
— О, конечно. Слово правительницы должно быть свято, но…
— Вот видите, а они продолжают настаивать. Положительно, Линар, надо поспешить с вашим переездом во дворец, чтобы все дела просто перешли в ваши руки.
— Я попытался изъяснить некоторые особые обстоятельства…
— Никаких особых обстоятельств, Линар! Юлия, пойдите распорядитесь картами и откажите всем, кто дожидается, в приеме. Я не склонна сегодня заниматься делами. Да идите же!
— Ваше королевское высочество…
— Нет, Линар, нет! Мы одни. Не надо никакого высочества — просто Анна. Ваша Анна. Наша разлука стоит мне слишком дорого.
— Но, ваше королевское высочество, осмелюсь напомнить, рядом с вами ваш супруг и соправитель. Что же касается меня, то, как подданный другого короля, состоящий к тому же на государственной службе, я не вправе заниматься делами вашей державы. Это ставит меня по меньшей мере в двусмысленное положение.
— Значит, следует что-то сделать. Придумайте, что необходимо. И прошу вас, не будем тратить столь дорогих минут: Юлия может вернуться с минуты на минуту.
Франция. Версаль. Людовик XV, кардинал Флёри.
— И на этот раз цесаревна Елизавета оказалась за бортом судьбы. Досадно. И за наших дипломатов, и за очаровательную женщину, которую лишь голый расчет не сделал повелительницей в Версале.
— Да, сир, розыгрыш состоялся без ее участия. А после свержения власти герцога Бирона правительницей себя объявила принцесса Анна Мекленбургская.
— Я решительно ничего не знаю о ней и не помню ваших докладов. По всей вероятности, она сумела обмануть нашего министра и остаться вне поля его зрения.
— О сир, простите за такое поэтическое сравнение, но принцесса всегда представлялась сорванным листком, послушным любому ветру. У нее действительно нет характера.
— И своей партии, хотите вы сказать. Тем удивительней ее победа.
— Одержанная старым фельдмаршалом Минихом.
— В спальне регента. Кстати, как решилась судьба Бирона?
— Как ни странно, довольно благополучно. Специальный суд приговорил его через пять месяцев после переворота к смертной казни, а Алексея Бестужева-Рюмина даже к четвертованию.
— Им обоим повезло: после стольких месяцев утихают любые страсти и сглаживаются обиды.
— Просто, сир, приходят новые и не менее чувствительные. Для регента все обернулось ссылкой на далекий Север, для Бестужева-Рюмина — в отцовскую деревню. Его собственное имущество подверглось конфискации.
— Все довольны, и наступило всеобщее спокойствие.
— Думается, это не совсем так, сир. Присылка саксонским курфюрстом в качестве своего посла графа Линара рассчитана на то, чтобы расстроить семейную жизнь правительницы. Она действительно отдалась старому чувству и совершает один неосмотрительный поступок за другим, как будто рядом нет ее супруга.
— Поразительно! Принц может быть безразличен принцессе, но существуют еще и определенные нормы поведения.
— О которых эта дурно воспитанная женщина не хочет знать.
* * *…Граф будто ждет возвращения Юлии. Не может быть. Но он старается не оставаться наедине, уверяя, что печется о достоинстве правительницы. Моем достоинстве! Но ведь для того и существует самодержавная власть, чтобы все делать по своей воле. А принц! Боже праведный, не случайно он был мне неприятен со дня приезда в Петербург. Прошедшие годы только утвердили меня в моей неприязни. Впрочем, надо отдать ему справедливость — он не искал моего расположения, но и ничем не скомпрометировал себя. Решительно ничем. Иногда кажется, он жил монахом, чтобы потом обрушить на меня свою страсть, которую бы легко удовлетворила любая девка…
— Хотите ли вы переезда во дворец, Линар? Хотите ли так, как я? Мне кажется, вы совсем не тот, что были семь лет назад. Я жду откровенного ответа, и никакой другой мне не нужен.
— Мое уважение к вам, ваше королевское высочество, и восхищение перед вами остались неизменными. Но теперь, благодарение Богу, вы стали у кормила правления целой державы, и было бы нелепо не понимать разницу между юной прекрасной девушкой и мудрой государыней, матерью все растущего семейства.
— Ваше королевское высочество, ради Бога, извините меня. К вам граф Миних, и я не сумела его удержать. Кажется, он очень раздосадован и разгневан.
— Нет, Юлия, нет, я не хочу его видеть!
— Ваше королевское высочество, разрешите мне вставить единственное слово: вы не можете отказать столь почтенному и доверенному человеку.
— Но тогда вы и говорите с ним, Линар! От моего имени. А чтоб вы не ссылались на то, что не имеете отношения к русскому двору и его делам, жалую вас чином обер-камергера. Сейчас же! Юлия, распорядитесь, чтоб указ был составлен немедленно. Я подпишу его еще до обеда. Так будет лучше для нас всех. А пока, граф, вы будете присутствовать при аудиенции фельдмаршала.
— Но это неудобно, ваше королевское высочество.
— Достаточно, что я так хочу.
…На кого положиться? Кому довериться? У правительницы были Миних, Манштейн да восемьдесят гвардейцев. Восемьдесят. А тут и пяти не сыскать. Какое там, ли одного нет! Шуваловых да Михаилу Воронцова в мундиры не оденешь. Роман Воронцов — ин и Бог с ним. Ему и говорить не надо. Разве Маврушку мужиком обрядить? Опять же одной кареты во дворец ехать мало. Если у Романа вторую взять, на козлы кто сядет? Своего человека нужно. А где он, свой-то? Алексей Григорьевич — его разве в карету для пущей важности посадить? На козлах с перепугу с лошадьми нипочем не справится.
Как Бирона скинули, никому верить не стала. Ведь с каждым мог столкнуться, каждого подкупить. Вот разве Салтыков Василий Федорович — ему поверить. На него никто не подумает — из прямой императрицы Анны Иоанновны родни, а правительницей обижен. Крепко обижен. Сам сказывал — за язык не тянула, — что цесаревну на престоле видеть был бы рад. Для красного словца ляпнул? Да нет, стар выдумывать-то. Седьмой десяток не вчера разменял. Детей два короба — всех не перечтешь. Может, захочет? Самой если потолковать, на особности. О братцах двоюродных толковать не приходится. Все по углам сидят, опасятся. Такие и предать первые, Бог с ними.
