Николай Дмитриев - Казна императора
— Я так и думала, вы офицер! — и тут же деловито добавила: — Сапоги тоже стаскивайте. И не стесняйтесь, я знаю, они раскисли.
Тешевич замялся, но предложение выглядело так заманчиво, что, чувствуя себя несколько стесненно, поручик все же разулся. Оставшись в носках, он странным образом ощутил себя по-домашнему раскованным и уже без приглашения сел к столу.
— Как я понял, пани Ирена, вам для чего-то нужен именно офицер?
— С вашего позволения, я отвечу позже…
Ирена скрылась за занавеской и через минуту вышла оттуда в яркой домашней хламиде, оставлявшей руки открытыми и чем-то неуловимо напоминавшей одежду прошлого века. Потом она заглянула в какой-то шкафчик, и перед Тешевичем возникла тарелка с бужениной, хлебом и ложкой горчицы.
— Еште и без церемоний, — приказал Ирена. — Считайте это авансом.
— Хорошо, — поручик кивнул и покорно принялся уписывать за обе щеки.
Не успел Тешевич справиться с последним куском, как из того же шкафчика появилась высокая бутылка, а рядом с тарелкой возник бокал тонкого стекла, наполненный искристо-желтым вином. Поручик ощутил, как сжатая где-то внутри пружина постепенно отпускает и сама собой растет симпатия к женщине, усевшейся напротив и так и не спускавшей с него глаз.
— Похоже, пани художник? — Тешевич пригубил бокал.
— Да, свободный… — внезапная гримаса исказила лицо Ирены, и она зло добавила: — Не надо, пан Алекс, не притворяйтесь. Вы прекрасно понимаете, кто я… Впрочем, за комплимент спасибо.
— Да нет, ничего такого я в виду не имел. Эта революция нас всех вываляла в дерьме, так что чего уж там…
— Это верно, — Ирена горько усмехнулась и вдруг спросила: — Хотите, я расскажу вам правду?
— Если считаете нужным… — поручик ощутил странную неловкость.
— Нужно, — тряхнула гривой волос Ирена. — У меня ведь раньше тоже все было. А жить хочется… Ну и пошла… А как все начиналось… Я же из патриотических побуждений в госпитале сестрой милосердия год прослужила. Зато теперь пригодилось. Конечно, можно и в клинику, трудиться, как пчелка, и принца ждать. Только принцы, они ведь в сказках, так что, куда пойдешь, там и останешься… А если всякая сволочь и рвань сейчас наверх лезет, то почему шлюхе нельзя?
Странный надрыв в ее голосе заставил Тешевича увести разговор в сторону.
— Ну а я вам зачем?
— Не знаю… Пригреть захотелось. Я ж видела, как вы чашкой кофе спасались. И что-то в вас есть… От прошлого… Вот и ждала у выхода.
Интонация, с какой Ирена произнесла последнюю фразу, сразу притушила злость, чуть было не рванувшуюся наружу, и Тешевич, взяв себя в руки и одновременно чувствуя, что с ним говорят откровенно, а может, именно поэтому, притих и негромко сказал:
— А я то думал, тебе избавиться от кого-то надо…
— Правда? — Ирена порывисто встала, так что в разрезе хламиды мелькнули голые розовые колени, шагнула к поручику и, охватив руками его голову, жарко зашептала: — Ну не сердись на меня! Не сердись… Ну жалко мне тебя. Жалко… А почему, и сама не понимаю…
Не в силах противиться охватившему его чувству, Тешевич обнял Ирену и, прижимаясь к ней, ощутил лицом и ладонями, что от томно-жаркого тела женщины его отделяет лишь тоненький шелк яркой хламиды…
Когда Тешевич проснулся, утро было в разгаре, и через легкую кисею оконной занавеси в комнату проникали солнечные лучи, создавая вполне весеннее настроение. Рядом, прижавшись к нему всем телом, спала Ирена, и поручику, чтобы привстать, пришлось осторожно высвободить руку. Самочувствие его было совсем не вчерашним, мучившая неопределенность куда-то исчезла, а во всем теле ощущались покой и умиротворение.
Внезапно взгляд поручика остановился на согнутом пополам газетном листе. На развороте была воспроизведена карта Польши с новыми границами государства, наконец-то определенными мирным договором.
Тешевич так и впился глазами в нижний, густо обозначенный черным выступ, затем вскочил и начал лихорадочно выворачивать карманы своей брошенной кое-как одежды, кидая на столик и револьвер, и портсигар, и часы, и еще остававшиеся у него марки[14]…
— Что случилось? … — разбуженная возней Тешевича Ирена села и первым делом принялась закалывать волосы.
— Вот! — Тешевич ткнул пальцем в газету. — Вот!… Отцовское имение теперь в Польше! Ты понимаешь?
— Понимаю… — медленно протянула Ирена и, глядя на вываленное кучей содержимое карманов, улыбнулась. — Это все, что у тебя есть?
— Угу, — Тешевич кивнул и взвесил на руке часы, явно прикидывая, сколько за них могут дать.
— Подожди, — Ирена встала и, даже не притронувшись к хламиде, которая так и осталась висеть на спинке стула, прошла к столику, вытащила из шкатулки тугую пачку купюр и положила деньги перед поручиком. — Вот, возьми. Кто знает, что там сейчас творится…
Тешевич дернулся, но она, так же как и прошлый раз, охватила руками его голову и нежно, а потом со все возрастающей страстью начала целовать щеки, глаза и губы пытавшегося возражать поручика…
* * *В гостиничном номере Шурка Яницкий проживал недолго. Вскоре после ресторанного сиденья Чеботарев вручил ему весьма приличную сумму, и поручик тут же снял комнату, уплатив, по совету того же полковника, сразу за три месяца.
Почуяв выгодного постояльца, хозяйка квартиры прониклась к Шурке доверием, и он ежевечерне приглашался «к чаю», где неизменно выслушивал скорбный рассказ о трех пьяницах-офицерах, очень приличных с виду, но настолько непорядочных, что, прожив несколько месяцев, они так и съехали, не заплатив ни гроша.
Конечно же Шурка с тем же постоянством утверждал, что в отношении его не может быть и тени сомнения, отчего начал получать к чаю еще и свежевыпеченный домашний коржик, собственноручно приготовленный благодарной хозяйкой. Правда, поймав однажды на себе слишком заинтересованный взгляд дамочки, Шурка заподозрил ее в далеко идущих намерениях и, сославшись на кучу неотложных дел, постарался как можно меньше бывать вечерами дома.
Днем Шурка шлялся по Харбину, придерживаясь в основном района Нового города. В китайские районы поручик даже не заглядывал, во-первых, он совершенно не понимал китайского языка, не говоря уж о иероглифах, а во-вторых, его нынешний патрон, скользко-вежливый господин Мияги, не рекомендовал это делать, всячески ориентируя Яницкого на общение с эмигрантами самого разного толка.
Полученную Шуркой инструкцию полковник Чеботарев разъяснил поручику в своей прямой и весьма грубоватой манере, причем полностью встал на сторону японца. По его словам, в теперешней неразберихе даже японцы нуждаются в самой разнообразной информации, а что касается китайцев, то тут полковник предпочел выразиться вообще матерно, смачно заключив напоследок:
— Это раньше они были «ходя»[15], а теперь скажи так, их косоглазое сиятельство сразу ляпнет: «Теперь твоя ходя, а моя капитана».
КВЖД был слишком лакомый кус, и само собой, после крушения России слишком многие стремились наложить лапу на стратегическую железную дорогу. Правда, китайские стремления при всей их агрессивности на самом деле выглядели несерьезно. Иначе зачем было афишировать МЖК[16], куда вошли не только японцы с американцами, но и вездесущие англичане, и даже французы с итальянцами. Впрочем, с Чеботаревской помощью Шурка уже неплохо ориентировался и точно уяснил себе: японцы, захватив еще в девятьсот пятом половину дороги, сделают все возможное, чтобы заграбастать КВЖД целиком…
А пока он, Шурка Яницкий, лазил по городу и совал свой нос куда только можно. Как он понял, господин Мияги был всеяден по части информации, да к тому же она сама просто шла в руки. Вот и позавчера Шурка провел шумный вечер в особнячке на Артиллерийской, 6, где собралась офицерская молодежь.
Как было заявлено, цель собрания ни больше ни меньше чем «Спасение России», отчего, несмотря на избыток водки, многие удержали себя в рамках. Было много говорено, причем высказывания конечно же отличались радикальностью, но дальше слов, как почти сразу уяснил Шурка, никто не пошел. Да и куда было идти, поскольку у собравшихся если и были деньги, то в лучшем случае карманные…
Сам Шурка предпочитал помалкивать и больше поддакивал наиболее рьяным ораторам, создавая себе репутацию, и одновременно запоминал наиболее сочные высказывания, которые, что там ни говори, создавали иллюзию полной готовности и решимости немедленно приступить к действиям.
Если же быть откровенным, то Шурка и сам отлично понимал, что для нищих эмигрантов на данном этапе гораздо важнее не такие собрания, потрясающие воздух словесами, а деятельность Комитета беженского объединения, работа столовой Союза земств и городов и прочих организаций того же толка, тем более что во главе всего этого в качестве дамы-патронессы стояла сама Камилла Альбертовна, супруга генерала Хорвата, у которой за Сунгари уже было реальное скотоводческое хозяйство, птичник, огороды, а на станция Яблоня даже пасека.
