Виктор Андриянов - Полынь чужбины

10. VII. Вчерашний день был посвящен воспоминаниям. Под рев бушующего ветра, под его плач и завывания приходили в голову мысли-воспоминания о пройденном жизненном пути, полном страданий, тоски и надежд. Воскресли картины трех эпических моментов — трех катастроф: ростовской — отхода за р. Дон, новороссийской — оставление Кавказа, крымской — самой ужасной из всех, по своей простоте и неожиданности необъяснимой. В начале октября 1919 г. занят и вскоре оставлен г. Орел — корниловские полки, обуреваемые жаждой наживы, внезапно к моменту занятия Орла очутились все в нем, оставляя участки на флангах...

Грабеж и насилие сопровождали армию...

Появились слухи о появлении конницы Буденного, срочно брошенной из района г., Брянска, появились эстонские и латышские части... Непрерывные, кровопролитные бои у Кром, Ельца, Касторной и др. обескровили армию... Армия таяла, преданная и проданная интендантами, спекулянтами, политиканами, провокаторами, приспособленцами, прихлебателями.

18. VII. Томительны безумные, бессонные лунные ночи в изгнании —сил нет заснуть, проводишь всю ночь напролет, не смыкая глаз, в разговорах с такими же неприкаянными, мятущимися людьми. Воздух звенит от беспрерывного стрекотания полевых сверчков, цикад... Вчера я не мог заснуть, я был слишком расстроен, подавлен, угнетен — незаслуженно я был оскорблен человеком, от которого никогда подобного не ожидал... Разговор шел между нами в повышенном тоне, разговор на жгучую, больную тему — о России, армии и патриотизме... Началась переоценка ценностей, приведшая к роковому... В подполковнике Кочергине вспыхнул невоздержанный характер и, закусив удила, он начал лить грязь на все — не забыта была и русская интеллигенция, «виновница нашего пребывания в Галлиполи», и «гнилая профессура», пристегнуто было и «еврейское влияние» — вдруг неожиданно сорвалась фраза, которой я не могу простить ни за что. Затронута моя честь —грубым, хамским образом. Слова были вскоре взяты им обратно, но ранение нанесено одновременно в мозг и сердце — я не могу забыть, я никогда не прощаю в таких случаях...

20.VII Перед самым пробуждением приснился сон, будто я получил два письма от любимой. Н. пишет, что все родные живы-здоровы, ждут новой премьеры в театре. Переехали в Литву. Только ничего не слышно от Евдокии и Марфы. Н. любит меня по-прежнему и ждала от меня писем весь 1920 год... Снилось то, о чем постоянно думаешь, что неотвязно гложет душу, чем живешь, что дает силы жить и бороться. Нет дня, нет положительно часа, чтобы мог забыть прошлое и забыться!)

10

Между этой и следующей записью дневника Кости Найди-ча были заложены несколько вырезок. Газетные репортажи. Без указания числа. Без названия издания. Почему они привлекли взимание Найдича? Все они были под одним заголовком: «Забытые люди». Возможно, он собирал материал для своей статьи, а может быть, разыскивал кого-то. Читаем. Снова провал во времени — прошло ведь шестьдесят лет.

В июне этого года мы отправились к миссис Анне Н., бывшей драматической актрисе, 90 лет, живущей в одном из пригородов. Мы остановили машину возле особняка типа итальянской виллы. Громадная плакучая ива у крыльца, отцветающая сирень. Навстречу нам вышла седая, немного сутулая и сильно накрашенная старуха в черных бархатных панталонах и белой вязаной кофточке. Она курила из длинного мундштука.

— Что вам угодно? — высокомерно осведомилась она.— Кто вы такие и зачем вы здесь?

Мы объяснили миссис Н., что ее родные беспокоятся о ней и обратились к нам.

— Все это вздор,— рассердилась старуха.— Пусть они меня оставят в покое.

Комнаты миссис Н. были в плачевном виде: со стен осыпалась штукатурка, повсюду груды хлама, на полу кипы книг и газет, пепельницы переполнены окурками.

— Мы слышали, что вы играли на сцене. Давно ли вы оставили свою профессию?

— Давно. К тому же я была великим драматургом. Под моей фамилией писались пьесы театральными талантами.— Она кокетливо поджала губы. Это был уже какой-то бред.— За определенную мзду, разумеется. Я была помоложе. И не все мной брезговали...

— Можно узнать, какую роль вы играли в последний раз?

Старуха выпрямилась и протянула руки вперед, принимая театральную позу.

— «Я из шатра услышала твой голос,— продекламировала она приподнятым, великолепно поставленным голосом, отчетливо скандируя слова.—Привет тебе, морской богини сын!»

На меня вдруг «нашло», подаю ей реплику, по наитию переводя текст «Ифигении в Авлиде» в переводе Иннокентия Анненского на английский язык.

— «О честь святая, кто передо мною? Сколь благороден, царственен твой вид!»

Старуха удивленно подняла брови, но ответила репликой:

— «Дочь Леды, Клитемнестера, пред тобою. Ее супруг— державный Агамемнон». Но откуда вы знаете Эврипида?

— Мы видели фильм с гениальной Иреной Папас.

Луиза смотрела на нас, вытаращив глаза.

— Что здесь происходит? — шепнула она мне.—И кто из вас сумасшедший?

Но чтение Эврипида не сделало старую актрису более гостеприимной. Она объявила, что чувствует себя утомленной, и нам пришлось уйти.

Через несколько месяцев мы стояли возле закрытой двери отдельной палаты одного из госпиталей. У миссис Н. был удар, и мы доставили ее сюда на машине «скорой помощи». Она лежала под кислородной палаткой без сознания. Когда дверь палаты открылась и оттуда вышла дежурная сестра, мы услышали отчаянный мужской крик:

— Мама! Мама! Это я, Джон, твой сын! Скажи, что ты меня любишь, мама! Посмотри, мама, вот твоя внучка Мари, моя дочь. У тебя также есть правнук Билли! Мама! Мама!

Дежурная сестра оказалась хорошей знакомой. Вот что она нам поведала:

— Миссис Н. с детства была помешана на сцене и драматургии. Она очень любила деньги, складывала их в чулок, была до исступления жадной. Она вышла замуж за влиятельного человека, имела сына. Но вдруг оставила мужа и ребенка и уехала с какой-то труппой. Она больше никогда не вернулась к семье. Переменила имя, фамилию и жила самостоятельно, играя в театре. Она имела поклонников. Один из ее обожателей купил ей дом и обеспечил на старости лет. Она состарилась, ушла со сцены. Ее бывший муж умер. Сына она никогда не видела. Он жил в Нью-Джерси, разыскивал мать, писал ей, пытался с ней встретиться, но она отказывалась его видеть. Наверное, у нее был комплекс вины, и это ее мучило. А может быть, она была просто дурная женщина, эгоистка. Ее сын вышел в отставку, недавно у него был коронарный тромбоз. Вот теперь он узнал, что его мать при смерти, и не отходит от ее постели. Она его покинула ребенком, но он продолжал ее помнить и тосковал о ней. Говорит, что собирал все ее портреты. Странный человек, правда?

— Может ли миссис Н. поправиться? — спросили мы.

— Ей почти 90 лет, и у нее общий рак. Она не приходит в сознание после удара и может умереть в любую минуту.

— Мама! — слышалось из палаты.— Мама, это твой сын Джон! Мама!

Мы опрометью выбежали из госпиталя. На следующий день нам сообщили, что миссис Н. умерла, не приходя в сознание.

Холодным ветреным ноябрьским утром мы безуспешно звонили и стучали в дверь трехсемейного кирпичного дома с кровлей теремком. Здесь живет Анна Д., родом из Литвы.

— Пойдем к соседке,— решили мы.—У нее есть ключ от дома Анны.

Соседка, Дженни Т., тоже литовского происхождения, с добрым и приветливым лицом, очень обрадовалась нашему приходу.

— Помогите этой бедняжке,—говорила она, волнуясь.— Я слежу за ней, но у меня семья на руках. Знаете, если я не накормлю Анну, то она будет сидеть голодной. Ей привозили «обеды на колесах», но она не отпирала дверь, и развозка уезжала. У Анны есть средства, этот дом принадлежит ей, здесь живут квартиранты, но вокруг нее прахом все идет. Муж Анны недавно умер в госпитале, она не могла дать распоряжений о похоронах мужа, за телом никто не приходил, и Джона Д. зарыли на нищенском кладбище.

— Мы бы хотели повидать Анну.

— Пойдемте, но ведь она не поймет, что вы от нее хотите. Ее нужно просто отвезти в приют.

Мы объясняем этой доброй душе, что Анну нельзя устроить до тех пор, пока город не найдет для нее опекуна.

— Это ужасно,— говорит соседка.— Везде препятствия, везде формальности, а человек пропадает.

Под предводительством Дженни мы входим в квартиру. За порядком следит Дженни:

— Не могу я допустить, чтобы она жила в свинушнике.

Возле окна гостиной сидит на диване рыхлая седая женщина в махровом халате. Лицо у нее круглое, безмятежное, глаза стеклянные. Наш приход не производит на нее никакого впечатления. Дженни начинает говорить с ней по-литовски. Анна с широкой улыбкой протягивает нам руку.

— Она совсем забыла английский язык,—говорит Дженни.— Но и по-литовски она часто отвечает мне невпопад.