Вера Морозова - Женщины революции
— Пришлось принарядиться — так конспиративнее! — Людмила Николаевна виновато оглядела платье, и улыбка, которую она пыталась всё время удержать, осветила её лицо.
Комната, тесно заставленная мебелью, ей понравилась. Людмила Николаевна присела на венский стул, сложив маленькие руки на коленях. Посреди комнаты продолговатый стол, заваленный конвертами, банками с клеем, пачками прокламаций, пахнувших скипидарам. В углу газеты в аккуратных стопках. Людмила Николаевна сразу узнала — «Искра»! Именно из-за «Искры» она и сделала вынужденную остановку в Мюнхене, где в эти месяцы 1901 года печаталась газета, из-за неё и разыскала Алексея Ивановича, занятого транспортировкой нелегальной литературы в Россию. Кажется, его временно отстранили от закупки оружия. В эмиграции он не первый год, тяготился разлукой с родиной, но пока ему не разрешали вернуться в Россию — за ним значились громкий судебный процесс, каторга и редкостный по мужеству побег. Вот и кочует по Европе по партийным делам. А в России — жена, дети, товарищи…
— Продолжим наш старый разговор. — Алексей Иванович деловито натянул чёрные нарукавники и начал рассовывать прокламации по конвертам. — Нельзя игнорировать опыт народовольцев в доставке литературы в Россию. Вспомним Дейча, Клеменца, Морозова, Фигнер. Правда, доставка нелегальщины тогда не имела такого массового характера, но метода та же… Ильич требует, чтобы «Искра» как можно больше и чаще попадала к рабочим.
— Мне кажется, что мы с вами в Париже, — всё те же заботы. — Людмила Николаевна с доброй усмешкой посмотрела на Своего собеседника. — Вот именно, размах доставки литературы в наши дни стал иным, а посему давайте мне транспорт «Искры», да не жадничайте. В «Искре» каждое слово созвучно моим чувствам. Обрадовалась, когда впервые в. Париже увидела газету, сразу домой заторопилась. Явку в московскую организацию получила — теперь дело за вами, дорогой Алексей Иванович!
— Явка явкой! — Алексей Иванович потеребил редкую бородку. — А вот как быть с литературой?
— Отвезу — я не боюсь!
— Да разве дело в боязни? Нет, голубушка, как доставить литературу целёхонькой!
— Я удачливая! — Людмила Николаевна подсела поближе к столу и, подперев красивую голову руками, не отводила глаз от собеседника.
— Молодость… Молодость… — не то шутливо, не то неодобрительно проговорил Алексей Иванович, продолжая раскладывать прокламации по конвертам.
— Какая там молодость — двадцать восемь! — с лёгким вздохом ответила Людмила Николаевна. — Провезу литературу так, что комар носа не подточит. Только давайте побольше — обидно доставлять по чайной ложке. Рабочие так ждут газету…
— Нужно всё взвесить, — с некоторой ворчливостью проговорил Алексей Иванович. — Берите, голубушка, банку с клеем и начинайте помогать раскладывать запрещённые издания по конвертам — это тоже скажется на количестве отпущенной вам литературы.
Людмила Николаевна, засмеявшись, натянула нару-кавники и, раскрыв конверты веером, начала их смазывать клеем. Работала ловко, быстро.
— Из Парижа я частенько отправляла в Россию листовки в письмах. Бывало, ночи напролёт надписывала конверты. Только эффективность такого способа невелика. Хотя помню, как в бытность в Екатеринославе мы радовались, когда приходили такие письма. Старшая сестра дала одному студенту адрес, по которому потекла нелегальщина ручейком. — Людмила Николаевна тряпкой осторожно проводила по конверту. — Волновались, читали, спорили до хрипоты, а потом пожаловала полиция… Обыск… Неприятности… Оказывается, в жандармском управлении на заметку брали всех, кто получал корреспонденцию из-за границы. Вызвали отца и приказали приструнить дочек. Дольше всех в городе продержался страховой агент общества «Нью-Йорк» — в ворохе деловой корреспонденции терялась нелегальщина. Но потом и он провалился. Начались аресты, всевозможные кривотолки. Даже не хочется вспоминать.
— Но благодаря этим письмам вы и ваши сёстры приобщились к революции, — возразил Алексей Иванович, и редкие кустики его бровей взлетели вверх.
— Дело не только в письмах — в доме у нас частенько собирались «неблагонадёжные», велись политические споры, да и старшая сестра рано вовлекла меня в круг социальных вопросов. Но и письма, безусловно, делали своё дело. — Людмила Николаевна взяла ридикюль и вынула надушённые листки. — Совершенно забыла, в поезде строчила письма по соннику. Пригодятся для шифровки — написаны по всем правилам, расстояние между строк приличное, тайнопись будет удобно разместить. Ну и тягомотина: «Милостивая сударыня, видеть во сне чёрную кошку в пятницу не такое уж несчастье, как могло показаться на первый взгляд…» Удивительно: жандармы любят читать эти глупости.
— Они любят читать не только письма по соннику, — ответил Алексей Иванович. Не прерывая работы и показав глазами на край стола, попросил: — Положите их там.
— Нет, отправка литературы багажом — дело стоящее. Сразу везёшь пуд нелегальщины! Честь и слава! А так письма, бандероли — сколько невидимых миру слёз: то бумага разных цветов, то формат брошюры не соответствует формату книги. Однажды в каталог Луврской картинной галереи заделывала брошюру Плеханова… Бог ты мой, думала, поседею от страха! Конечно, заботишься не о себе — малейшая твоя оплошность стоит свободы товарищам…
— Да, оплошности в подполье не прощаются! — понимающе кивнул головой Алексей Иванович и, прервав работу, закурил папиросу. — Здесь, в Мюнхене, как-то непривычно чувствуешь себя после российского подполья. Первые месяцы по ночам вскакивал при каждом шорохе.
— Вы давно в Мюнхене?
— В Мюнхене? Нет, сравнительно недавно.
— Верно, первый раз мы встретились в Париже, — сказала Людмила Николаевна. — Значит, кочуете по Европе?
— А мы не в Стокгольме встретились?
— Нет, нет… В Париже! — поспешно заметила Людмила Николаевна и, как всегда при смущении, покраснела.
— В Париж завернул, случайно. Оружие самое дешёвое в Бельгии. — Алексей Иванович ещё раз с жадностью затянулся и, с сожалением загасив папиросу, принялся за конверты. — Там произошёл трагикомический случай. На пароходе «Генерал Тотлебен» ночью начался обыск. Слышу, поднялась беготня, грубая брань. Закрылся в каюте: пароход утром уходил в Россию, и через знакомых матросов я отправлял партию наганов. На пристани кто-то убил полицейскую собаку — подозрение пало на русских. Вот так петрушка, а у меня полный чемодан оружия! Закупил в Льеже — в городе несколько оружейных фабрик, дешевле не придумаешь. Сначала решил не открывать каюту, но потом понял: бесполезно. Постучали. Здоровый полицейский ввалился в каюту, а на палубе — второй, с овчаркой. Полицейский вытягивает мой чемодан и требует ключи, Поволынил, поволынил, а потом откинул крышку. Наганы, чёрные, воронёные, лежат один к одному. Думаю — конец. Полицейский равнодушно поглядел на моё богатство: «Хотите в торговле попробовать? Желаю удачи — некоторым везёт». Едва на ногах устоял от удивления. Полицейский начал прощаться и вдруг кинулся ко мне диким зверем. Что такое? Какая беда приключилась? В руках у меня перочинный нож, будь он неладен. Подарили, когда сделку завершал.
— Перочинный нож?! — От удивления у Людмилы Николаевны округлились серые глаза.
— Да, самый обыкновенный перочинный, нож. В Бельгии законы строгие: если оружие является товаром, то пожалуйста, имейте при себе целый чемодан, а если оружие предназначено для защиты, то хранение его карается тюрьмой. — Алексей Иванович прищурил карие с хитринкой глаза и опять потянулся за папиросой. — Спасибо, хорошо язык знал. Долго спорил с полицейским, отказывался идти на берег, объяснял, что нож — подарок. Выручил кок — посоветовал запрятать нож в чехол. Тут полицейский успокоился — в чехле нож становился товаром.
— И как же закончилось дело в Бельгии? — спросила Людмила Николаевна, ошеломлённая такой своеобразной логикой.
— Закончилось обычно — меня выслали из страны, но произошло это позднее. В последний раз был в Льеже в мае. Арестовывал всё тот же здоровый полицейский, который производил на пароходе ночной обыск.
Он признал меня и сказал: «Вы, месье, скупаете оружие — это не противоречит нашим принципам торговли, по нас заставляют преследовать русских революционеров…» А потом в полиции подсовывали переводчика, какого-то типа из охранки, ссылаясь на закон, якобы запрещающий вести допрос иностранца без переводчика. Я отказался. Но мучили долго. — Алексей Иванович посмотрел на Людмилу Николаевну грустными карими глазами, сделал глубокую затяжку. — Теперь занимаюсь транспортировкой «Искры»…
— Ну и дела! — восторженно отозвалась Людмила Николаевна, серые глаза её лучились. — А я торчала в Париже на этих проклятых фельдшерских курсах! Кругом такие события, борьба… Нет, скорее в Россию!
