Вера Крыжановская - Фараон Мернефта
Я ушел в бешенстве. Дома я застал мать вне себя от гнева: несмотря на принятые предосторожности, крысы проникли в дом и изгрызли мешок муки. Кермоза кричала и вопила, призывая на голову Мезу и Эноха все проклятия неба. Я успокоил ее, и после того, как собственноручно покурил везде, алчные грабители исчезли.
Удалившись в свои комнаты, я стал размышлять обо всем случившемся. Меня утешало, что любовь не царствовала в палатах Мены и блестящий возничий фараона был далек от обладания сердцем Смарагды. Но кого она любит?
Я тщетно ломал голову над этим вопросом и, не выдержав, обратился к невидимым существам.
К моему удивлению, они сообщили, что предмет ее любви — Омифер, очень богатый и красивый молодой человек, за которого ей было бы трудно выйти замуж, в особенности с согласия Мены. Старая вражда, длившаяся уже несколько поколений, разделяла их семьи. Неприязнь, возникшая из-за соперничества в любви и царской милости, до того обострилась, что два врага, забыв всякое приличие и уважение к монарху, побранились в присутствии фараона, а от слов мгновенно перешли к действию, причем один из противников был убит ударом кинжала. Разгневанный фараон приговорил убийцу (предка Омифера) к ссылке в каменоломни и хотя через несколько лет простил его, приняв во внимание его прежние заслуги, но ненависть между двумя фамилиями укоренилась глубоко. Она пережила действующих лиц этой драмы и укрепилась в их потомстве рядом интриг и преступлений. Только властное слово великого Рамзеса прекратило ее официально: представители двух враждующих кланов должны были в присутствии царя пожать друг другу руки, дать клятву простить и забыть прошлое. Но под пеплом примирения продолжала тлеть яростная злоба. Враги раскланивались между собою, встречаясь в обществе, делали друг другу церемонные посещения, но вступить в родственную связь сочли бы чудовищным.
А еще отец Омифера, нарушив слово, данное знатной египтянке, женился на красивой невольнице, захваченной им в плен во время войны, — это обстоятельство возмутило и оскорбило многих из знати. Его сын должен был заплатить за этот грех, посвятив себя управлению обширными поместьями, не занимая должности ни при дворе, ни в войске. Он стал бывать в доме Мены всего около года тому назад. Брат Смарагды терпел эти посещения, но не любил Омифера и никогда бы не согласился выдать за него свою сестру. В настоящий момент возлюбленный Смарагды терпел муки ревности наравне со мною, эта мысль была бальзамом для моего разбитого сердца.
В следующие дни я мало выходил из дома, но узнал от Эноха, что перепуганный народ умолял фараона отпустить евреев. Мернефта упорствовал, хотя сам был встревожен. Он созвал на совещание мудрецов, но неожиданный случай разрушил расчеты Мезу и доставил торжество египтянам.
Один из офицеров гвардии, тот самый Нехо, который был моим школьным товарищем в Фивах, видя еврейские дома свободными от нашествия крыс, заподозрил, что тут что-то кроется. Ворвавшись силою в один из домов и найдя евреек, занятых окуриванием, он захватил коренья, порошки, семена, все, что ему попалось под руку, и предъявил эти припасы фараону. Мудрецы попали на верный путь к открытию истины и без труда освободили страну от постигшего ее бедствия.
Мезу выходил из себя. Он объявил в тайном собрании, что Иегова, раздраженный столь упорным сопротивлением Его воле, намеревается поразить Египет еще более страшными язвами. Он сделал различные распоряжения, и мы с Энохом получили приказание оставаться при нем.
Когда собрание разошлось, он повел нас в пустой хлебный амбар. Отверстие в крыше было закрыто кожаной занавеской, несколько тусклых ламп слабо освещали здание. По приказанию повелителя мы развязали два больших мешка с какими-то семенами светло-серого цвета и высыпали эти семена в длинные деревянные корыта с землей, смешанной с белым порошком. Потом мы прикрыли семена навозом, смоченным горячею водою, — Мезу стал простирать руки над каждым корытом, пристально устремив на него глаза, горевшие как угли, и бормоча непонятные слова. Нам было запрещено выходить из амбара. Энох время от времени поливал навоз водою, я помогал Мезу. Аарона не было.
На третий день в корытах проявились движение, легкий шум и шорох, которые усиливались с каждой минутой, — вдруг с навоза поднялись густые облака. Мы невольно вскрикнули, Мезу сорвал кожаную завесу, — оказалось, что эти черные облака были тучами саранчи, которые, привлекаемые свежим воздухом, с шумом вылетали из амбара в отверстие крыши. Мезу был великим магом.
Не знаю, каким образом он устроил, что процесс вывода саранчи был произведен одновременно в нескольких местах. По всей вероятности, за этим наблюдал Аарон.
Как бы то ни было, а легионы зловредных насекомых распространились по окрестностям и опустошили поля. Несмотря на ропот народа, фараон продолжал упорствовать и тянуть дело. В тот момент, когда он был готов уступить, на помощь пришел счастливый случай: поднялся сильный ветер и погнал тучи саранчи к морю и болотам, где они исчезли.
На этот раз я готов был подумать, что Иегова совсем отвратил свое лицо от нас, но посланник его не допускал подобных сомнений.
Он объявил старейшинам, что Предвечный по своему милосердию удалил саранчу, видя намерение фараона покориться Его воле, но новый обман со стороны Мернефты получит двойное возмездие.
Итак, однажды Мезу приказал привести различных домашних животных: лошадь, осла, овцу, козу, верблюда и корову. Каждому из них он сделал надрез на коже и впрыснул в ранку какое-то вещество из маленькой фляжки, после чего велел запереть животных. В тот же вечер тело их покрылось язвами, — и я убедился, что они заболели чумой.
Наутро весь подопытный скот околел. Тогда, по приказанию Мезу, в закрытых сосудах принесли множество живых мошек, которых сначала высыпали на зараженную падаль в запертом сарае, а затем открыли дверь и выпустили на свободу.
Кроме того, Мезу велел изрезать трупы чумных животных на куски и подбросить последние во все колодцы, из которых египтяне поили свой скот. Затем мы стали ждать последствий.
Ожидание было непродолжительным. Не прошло недели, как со всех сторон поднялись горестные вопли и жалобы на страшный падеж скота.
Я упоминал про одного моего старого школьного товарища, Нехо, который теперь служил офицером в гвардии фараона. Он посетил меня один раз, но, мало интересуясь моими учеными занятиями, больше не являлся.
Падеж скота, опустошавший наравне с прочими и его кошелек, заставил его вспомнить о моих познаниях, и в одно прекрасное утро он прибежал ко мне, умоляя открыть ему способ предохранить от чумы его стада. Я, конечно, отказал, не желая изменять Мезу. Нехо ушел взбешенный, но, к большому моему удивлению, через несколько часов вернулся с прежнею просьбою. Когда я решительно ответил, что ни под каким видом не могу ее исполнить, он многозначительно посмотрел мне в глаза и сказал:
— Я не один: со мной прибыла одна знатная египтянка, которая хочет обратиться к тебе с такой же просьбой.
— Женщина? — воскликнул я с неудовольствием. — Я не знаю ни одной, имеющей право требовать от меня услуги.
— Я предвидел этот ответ, — сказал Нехо, — и бегу сейчас сказать сестре Мены, что ты не можешь принять ее.
Кровь бросилась мне в голову.
Смарагда явилась ко мне с просьбой. Оттолкнув выходившего Нехо, я бросился во двор, где увидел носилки, в которых сидела женщина под покрывалом. С почтительным поклоном я высадил ее и провел в свою комнату.
Сердце мое страшно забилось, я заранее опасался за тайны вождя Израилева, если Смарагда устремит на меня свой прекрасный, умоляющий взор.
Войдя в комнату, она села, сняла покрывало и, с потупленным взором, дрожащим голосом изложила мне свою просьбу: указать средства спасти ее стада и тем избавить ее от разорения.
Я отвечал отказом. Она встала с оскорбленным видом и направилась к двери, но Нехо преградил ей дорогу и, наклонившись к самому ее уху, шепотом сказал ей несколько слов.
Смарагда покраснела, потом побледнела и вернулась назад. Подойдя ко мне так близко, что дыхание ее касалось моего лица, с жаром стала умолять меня исполнить ее просьбу и дать желаемое средство.
Я молчал, завороженный близостью любимой женщины, слушал музыку ее голоса и страстно вдыхал аромат ее волос и одежды. Блаженство, смешанное с горечью, переполняло мое сердце. Мне хотелось то прижать к груди, то оттолкнуть коварную, которая, зная мою страсть к ней, рассчитывала ею воспользоваться для своих выгод.
Я еще не знал тогда, что она просила меня ради Омифера. Вдруг в голове моей блеснула одна мысль.
— Смарагда, ты злоупотребляешь своим влиянием на меня. Но если я соглашусь помочь тебе, то с условием, что ты позволишь мне трижды поцеловать тебя.
