Морис Дрюон - Александр Великий или Книга о Боге
Всем жрецам ведомы такие волшебные превращения, когда какой-нибудь ткани или предмету придается аромат розы, мирта, жасмина, однако гораздо труднее пропитать ароматами живое тело.
Александр обучался науке красноречия, но так и не стал таким краснобаем, как Филипп; его голос был другого свойства, отличался низким тембром, и только гнев или волнение могли подвигнуть его на вдохновенную речь.
Обычно он ходил быстрым шагом, как учил его Леонид и как позднее сам он учил ходить своих воинов. Всем известно, сколь искусен был он в верховой езде. Отличался он в метании копья, да и в обращении с другими видами оружия.
В шестнадцать лет он был крепок, как спартанец, образован, как афинянин, мудр, как египетский жрец, тщеславен, как варвар. Все им восхищались, и когда он шел мимо, трудно было не поверить в то, что он божий сын.
Однажды в Мизу прибыл гонец из Геллеспонта. Царь Филипп просил сына приехать к нему под Перинф, город, который он осаждал. Юноша заехал в Пеллу, чтобы взять с собой свиту, попрощаться с матерью и вместе со мной совершить жертвоприношения. Затем он отправился на войну – в сторону восхода.
Часть вторая
I. Пророчество о фараоне
В то время как в роще нимф Аристотель завершал обучение Александра, а на берегах Геллеспонта Филипп Македонский пытался захватить последнюю греческую колонию, персидский царь Артаксеркс III Охос бросил войска на землю египетскую, захватил дельту Нила, из которой тысячелетиями распространялись по всему свету высокие знания, вынудил сдаться священный город Мемфис и учинил бесчисленные святотатства в храмах Амона. Фараон Нектанебо II, последний в чреде трехсот пятидесяти властителей, бежал, спустившись вниз по священной реке, и, достигнув Эфиопии, исчез бесследно и навсегда.
Некоторое время спустя первый прорицатель Амона огласил послание оракула: «Фараон ушел, но он вернется на землю Египта не в облике старца, а в расцвете молодых сил и изгонит с нашей земли персидского завоевателя».
Это было произнесено и услышано людьми в храмах, когда Александр покидал Мизу. Северное солнце вот-вот должно было выйти из-за туч.
II. От Перинфа до Регентства
Прибыв в Перинф, Александр нашел Филиппа сильно изменившимся, постаревшим. В последних походах он получил два ранения: один удар пришелся по лопатке, другой по руке с той же стороны; уже будучи кривым, теперь он стал почти калекой и с трудом пользовался одной левой рукой.
Он отяжелел, пил все больше и больше. В то время он стал нетерпелив и вспыльчив, так как устал многие месяцы топтаться перед этой прекрасно укрепленной крепостью, которую он мог лишить лишь наружного оборонительного кольца, но не был способен отрезать от моря; персы снабжали население продовольствием, греки – войсками.
Тяжелым взглядом смерил Филипп юношу, так и не сказав, зачем вызвал его в войско. Он выделил ему палатку по соседству со своей, однако не передал ему командования ни над каким отрядом. «Ты останешься подле меня», – сказал Филипп сыну.
И Александр стал жить лагерной жизнью, среди грубых и разнузданных военачальников, привыкших к разным вольностям, каким предаются победители. Для своих удовольствий они использовали не только похищенных или продажных женщин, но и своих подчиненных, солдат и рабов: любовь между мужчинами процветала в этом войске, созданном по образу фиванской рати, основой которой был героический Священный фиванский отряд – входившие в него воины сожительствовали, как любовник с любовницей или как муж с женой, поклявшись, что ни один из них не переживет другого.
Иные из окружения Филиппа слишком нарочито подражали фиванцам (что, впрочем, не умаляло их бойцовских качеств): надушенные, облаченные в роскошные ткани, украсив драгоценностями волосатые руки и груди, они так ухаживали за своими бородами, как обычно женщины ухаживают за волосами, и, не стесняясь, ходили при всех в обнимку; стороннему наблюдателю эта когорта показалась бы сборищем шутов.
Александр, только что прошедший обучение у Аристотеля и познавший лишь целомудренную любовь, соединившую его нежными узами с Гефестионом, был всем этим крайне шокирован. Сцены пьянства, при которых он присутствовал каждый вечер, не присоединяясь к бражникам, вызывали у него чувство отвращения и сурово осуждались им. Отклоняя домогательства куртизанок в мужском обличий и разбитных вояк, он дожидался, пока вино одурманит всех, чтобы, удалившись в палатку, предаться чтению Гомера и мечтам об Ахилле и Патрокле, Ахилле и Бресииде. Филипп, глядя на этого молчаливого блюстителя нравственности, говорил, пожимая плечами: «Клянусь богами, не пойму, отчего мальчик ходит грустный. Зачем мне в войске второй Антипий?!».
Однако под стенами Перинфа часто происходили стычки – когда осажденные пытались сделать вылазку либо когда македонцы проверяли силу неприятеля. Вскоре после своего приезда Александр смог впервые принять участие в бою. Эта маленькая стычка была так же важна для юноши, как большое сражение. Сражаясь рядом с отцом, он хотел показать ветеранам свою силу и удаль. Военачальники посмеивались над тем, что он не участвует в их грубых развлечениях, и он пытался доказать, что в ратном деле ни в чем не уступает им.
Среди разрушенных укреплений невозможно было сражаться верхом, а только в пешем строю – при помощи копья и меча. Александр ринулся на неприятеля со всей силой, ловкостью, отвагой, разя направо и налево, что вызвало восторг у всех, кто это видел. Казалось, что у него десять рук. Когда потом его спросили, что он тогда почувствовал, юноша ответил: «Не знаю, я в тот момент ни о чем не думал».
Вечером Филипп выказал по отношению к Александру те же чувства, то же внимание, что и тогда, когда увидел его верхом на Буцефале. Он сказал: «Ты мало пьешь. Но, тем не менее, ты достоин быть моим сыном».
Чтобы доставить ему удовольствие, Александр залпом осушил большой кубок вина.
В Перинфе Александр понял, что во время войны царь, сражаясь в течение двух часов, сто других часов проводит, заботясь о снабжении лагеря продовольствием, собирая сведения о противнике. Он должен выслушивать гонцов, управлять службами, сноситься с чужеземными государствами. Александр понял, что властитель может управлять своими владениями прямо из палатки, поставленной в поле, но при условии, что у него хорошо налажены связи и все издалека ощущают его грозную силу. В этом деле Филиппу не было равных. Он знал, что каждый день делает каждый управляющий его провинциями и отправлял им личные приказы при малейшем затруднении. Его регулярно осведомляли о происходящем в Афинах, где Демосфен постоянно призывал своих сограждан к войне, и дошел даже до того, что советовал заключить союз с их вечным врагом – Персией – против Македонии.
Когда Демосфен заявлял: «Не думайте, афиняне, что подданные Филиппа радуются тому, что радует его самого. Совсем наоборот – он стремится к славе, они же – к своей безопасности. В то время как он старается достичь цели, пренебрегая опасностью, они не хотят, чтобы их отрывали от дома, детей, родителей и жен…»; и когда он утверждал: «Не только в стане союзников Филиппа, которых он подозревает в измене, царит недовольство, но и в его собственном царстве нет единства и согласия, о котором столько говорят», – то он был не так уж далек от истины, и Филипп это знал. Довольно неприятные новости доходили до него даже из Македонии, где он прославился благодаря своим прошлым заслугам. Он правил страной уже девятнадцать лет, однако одиннадцать лет непрерывных – пусть даже и победоносных – войн не могли не утомить даже победителей. Филипп понимал, что в представлении своих подданных он, должно быть, превратился в далекий призрак, требующий себе все новых и новых воинов, которые никогда не возвращаются назад; он понимал, что нужно вернуться в Пеллу, чтобы в течение нескольких месяцев приструнить недовольный народ, успокоить его, а кое-кого и покарать. Но он не мог решиться отступить от Перинфа и следующего за ним Византия, не взяв их, потому что тем самым он признал бы свою первую неудачу. Нужен был кто-то, кто представлял бы некоторое время его власть в Пелле. А кто мог сделать это лучше, чем наследник престола, если, конечно, он был к тому способен? Вскоре Александр понял, зачем вызвал его Филипп. Пока Александр был в войсках, отец постоянно держал его подле себя, когда исполнял царские обязанности и, чтобы испытать его, все время спрашивал: «Как бы ты поступил в этом случае? Что, по-твоему, нужно сделать?».
И всякий раз Александр поражал его здравомыслием и зрелостью суждений. Филипп решил, что не стоит больше ждать, чтобы применить способности своего отпрыска, и через несколько недель отправил его обратно в Македонию, наделив полномочиями регента.
Возвращение Александра было пышно обставлено: слух о его отваге опережал его, и к миссии своей он отнесся весьма ответственно. Он расположился во дворце, из которого выходил всегда в сопровождении матери – никогда она столь полно не ощущала себя царицей, как в те месяцы.
