Виталий Полупуднев - Восстание на Боспоре
– Не надо.
Он не чувствовал страха перед незнакомыми ребятами, но не знал, что он должен говорить, как отвечать на их вопросы. К тому же в груди его все еще ходили волны гнева и скорби, разбуженных воспоминаниями о смерти деда. Кто-то щипнул больнее. Рука, пропахшая луком, попробовала потянуть его за длинный нос. Он отшатнулся, недоумевая, зачем все это, и довольно резко отшиб озорную руку прочь.
– Ох ты! – захохотали вокруг, – огрызается, как деревенский щенок!
Та же рука схватила за ухо. Запах лука напомнил Савмаку, что неплохо бы поесть чего-нибудь, но боль в ухе и догадка, что над ним издеваются, вызвали досаду и быстро нарастающее раздражение. Он резко повернулся и увидел перед собой высокого пария с козлиными, насмешливыми глазами. Парень, как видно, был по возрасту значительно старше Савмака.
– Чего ты? – с упреком спросил Савмак, желая, чтобы его оставили.
Но против воли в его голосе прозвучала угроза, в щеки ударила кровь.
– Смотри, Атамаз, не дразни его, – подшутил кто-то, – он сердитый, еще в драку полезет.
Все опять рассмеялись. Но Савмак видел лишь острые, козлиные глаза и искривленный насмешливо рот.
– Да вот хотел пощупать твои уши – печеные они у тебя или сырые?
– Печеные или сырые? А ну я пощупаю твои – может, у тебя вареные?
Никто не ожидал такой сметки и быстроты от деревенского увальня, новичка. Савмак мгновенно схватил насмешника за ухо и дернул довольно чувствительно. Оскорбленный Атамаз не мог снести такой обиды и унижения от новенького. Тем более что смех усилился. И хотя за драки больно наказывали палками, он ударил новичка в грудь. Толпа расступилась. Савмак покачнулся, но не упал. Теперь ому стало ясно, что он должен делать. С яростью, может излишней для такого случая, он склонил голову и ринулся вперед, как дикий вепрь. Меткий удар умелой руки сбил его с ног под хохот окружающих. Но все качества неукротимой натуры, которые потом Савмак показал школьным товарищам и руководителям, разом проснулись в нем. Упав, он и не подумал плакать или бежать. Почти звериная взъяренность его привела в смущение самого обидчика. Атамаз любил подшутить, иногда зло, над более слабыми, но совсем не хотел затевать большую драку, зная, что за нарушение порядка полагается наказание.
С перекошенным лицом новичок кинулся на обидчика и, не обращая внимания на встречные удары, сумел нанести ему ответный удар головой в живот. Тот попятился, более встревоженный скандалом, чем полученной сдачей. Савмак использовал момент и до крови разбил ему скулу кулаком. Дело неожиданно приняло серьезный оборот. Товарищи хотели вмешаться, но Атамаз разбросал их. Из его носа лилась кровь, под глазом набежала шишка. Он дал подножку обезумевшему противнику, и тот, падая, ухватился за его рубаху и разодрал ее до самого ворота.
Обозленный обидчик навалился сверху и стал бить кулаками, но покатился на песок, получив удар пятками, жесткими, как копыта трехлетнего жеребца.
Пораженные воспитанники разинули рты. Драка происходила так быстро, что никто не мог сообразить, что делать. Хотя после все признавали, что могли сообща предупредить неприятный случай и его последствия.
Савмак ничего не видел, кроме врага. С быстротой степного кота он оказался сверху и метил выбить зубы ненавистному забияке, дико вскрикивая в исступлении. Если бы ему подвернулся в эту минуту камень, он не задумался бы опустить его на голову Атамазу.
Последний наконец вышел из состояния замешательства и двумя рассчитанными ударами уложил дикаря на землю. Того подняли в бесчувственном состоянии. Однако было поздно. Уже слышались торопливые шаги и ругательства старших. Гроза, которой можно было избежать, готова была разразиться – и через минуту действительно разразилась.
4
Немало было работы палкам и гибким хворостинам, что прогулялись по спинам нарушителей порядка закрытой, похожей на тюрьму, школы молодых воинов.
Впрочем, школа лишь сохраняла свое наименование с былых времен, во многом изменив свою первоначальную сущность.
В прошлом здесь готовили основной состав царской дружины из молодежи разного происхождения, среди которой не последнее место занимали молодцы-сатавки. Это было в те времена, когда еще не поколебалось относительное единение городов и земледельческой туземной хоры, связанных общими интересами.
Только с усилением власти Пантикапея и расширением вывозной торговли хлебом требования города к деревне становились все более настоятельными, нажим на крестьян усилился. В ответ на сопротивление хоры городские власти ввели наемные дружины. Народ оказался разоруженным, оружие перешло в руки наемников. Но последним надо было хорошо платить, и крестьяне получили дополнительную обузу – содержание собственных угнетателей, которые, по лицемерному разъяснению властей, призваны были освободить мирных тружеников от воинских тягот. Наемники, мол, охраняют мирный труд земледельца от скифских набегов.
Но школа воспитанников из крестьянских сынов продолжала существовать, хотя и в измененном виде. Теперь здесь готовились воины для подсобных целей, о которых будет сказано дальше.
Всего этого не знал и не понимал Савмак; избитый Атамазом и жестоко выпоротый лозами, он лежал в глубоком беспамятстве. Но его имя уже обошло всю школу. Только и говорили о драке, так неожиданно и глупо затеянной во дворе. В сарае вповалку на соломе лежали остальные наказанные, в том числе Атамаз. Избитые не могли подняться на ноги, стонали, просили пить. Некоторые к вечеру начали лихорадить и в бреду вспоминали родной дом, угрожали кому-то, плакали.
В полутемной трапезной за длинным столом безмолвно собирались воспитанники, которых миновала экзекуция, получали свои чашки с пшеном и лепешки. Свернув лепешку совком, выбирали кашу из глиняных чашек, потом съедали лепешки и чинно выходили из помещения, направляясь к колодцу испить воды.
С хворостинами и палками стояли дядьки – блюстители порядка. Воспитанники, опустив глаза, проходили мимо. Старались не встречаться взглядами со старцами и не привлекать на себя их строгого внимания.
Возле колодца тихо беседовали.
– Атамаз не прав, – говорил один, – зачем он стал задираться к этому степному парню! А тот, дикий, не понял шутки и полез в драку!
– За то и получил от Атамаза что надо!
– Ого! Атамаз хорошо дерется на кулаках!
– Как бы он ни дрался, а этот вахлак сумел дважды сбить его с ног и раскровянил ему нос и щеку!
– Да, злости в новеньком много! Может, избить его миром? Для науки!
– За что? Не он первый начал. А что проучил этого задавалу Атамаза, то и молодец!
Что думал обо всем этом Атамаз – неизвестно. Но Савмак очнулся среди ночи, поднялся и, сидя на соломе, долго соображал, где он и что с ним произошло. Постепенно вспомнил все. И когда перед ним предстало насмешливое, а потом обозленное лицо обидчика, то задрожал и заплакал. Но это были слезы досады и гнева.
– Убью! – вскричал он вне себя. – Все равно убью этого!
Вскочив на ноги, подбежал к окну и стал кричать что есть силы:
– Эй вы, слуги царевы! Ведите меня к царице, что с белыми волосами! Не к вам я приехал, а к царице!..
Но не выдержал напряжения. Он так ослаб после драки и порки, что вновь упал на пол и потерял сознание.
Воспитатели, войдя в подвал, нашли его в таком виде.
– Бредит, – пренебрежительно произнес один, втаскивая его за ногу на соломенную подстилку. – Откуда такого взяли?
– Сказывают, самым быстроногим оказался он у священного дуба. Сама царица заметила его.
– Ага!.. Ну, она не ошиблась. Воин из него будет хороший!.. Сотник Фалдарн таких любит.
Наутро, после завтрака, воспитанников гоняли до седьмого пота с вязанками кольев на плечах. Потом обучали загонять колья в землю, возводить палисады вокруг полевого стана. По сигналу старших молодые воины мгновенно выдергивали колья и опять бегали с ними, еле переводя дыхание.
Фехтовали деревянными мечами и кинжалами под руководством гопломаха. Треск и удары раздавались как град, ломались плетенные из прутьев шиты, мечи падали на плечи, даже головы обучаемых, оставляя кровавые полосы. Потом началось метание камней и стрельба из луков.
Савмак, еще слабый и безразличный ко всему, видел учение из узкого окна, прорезанного в уровень с землей, и плевался, когда облака пыли проникали в темницу.
Смотрел он на стены своего узилища и удивлялся их массивности. Тяжелые квадратные камни лежали один на другом. Потолок в виде уступчатого свода, заплетенный тенетами, навис, как скала, готовая вот-вот рухнуть и своей страшной тяжестью раздавить узника.
Тоска подступила к сердцу. Что-то непоправимое произошло в его жизни, и он понимал, что возврата нет. Вернее, чувствовал душой. Словно далекая солнечная греза, всплыли в памяти знакомый курган, пасека, переливы степных трав и стрекот кузнечиков. Кажется, все это было давным-давно… Мертвый сон после драки и мучительного наказания сразу отделил прошлое от настоящего. Оно ушло далеко-далеко за эти мрачные стены, как-то уменьшилось, стало походить на полузабытое сновидение.
