Мор Йокаи - Сыновья человека с каменным сердцем
– Ты не собираешься навестить родные края?
– Быть может, если наш полк отправится на маневры в Пешт.
– Мог бы испросить отпуск, если пожелал бы побывать дома.
– А что мне там делать?
– Там тоже идут грандиозные маневры. Правда, это не боевые маневры и не лихие гусарские подвиги, но ты мог бы узреть, как видные государственные мужи страны соперничают и состязаются в доблести друг с другом. Ты понял бы, что бои идут не только на полях сражений. И в этих мирных битвах испытывается истинная вечность и преданность нашему делу.
– Вот как? Сражаетесь, значит, палками с оловянными набалдашниками? Снова за старое?
– Нет, милый мой. Мы сражаемся оружием духа и правды, тем самым оружием, которым твой покойный отец доблестно боролся за торжество истинно великой цели. И продолжать эту борьбу призваны вы, его сыновья.
– Для этого у меня ни денег нет, ни ума.
– Бог даст, сыщется и то и другое. А до тех пор, пока вы, славные наследники своего благородного отца, сможете занять то почетное место, которое в столь бурное время осталось свободным после его смерти, до тех пор я заменю вас в этой священной битве. И хотя руки мои не столь сильны, как у вас, молодых, зато я обладаю железной волей, которая поможет мне выдержать все испытания. Adieu,[26] милый Рихард. Я уезжаю нынче ночью. Я передам твоей матушке, что ты вполне здоров. То будет первое слово, которое, я скажу ей по приезде в Немешдомб, даже если я прибуду туда в полночь. И я уверен, что она непременно призовет тебя к себе. Она тебя очень любит. Adieu, милый Рихард.
Вельможа еще раз потряс руку Рихарда и, улыбаясь, отошел от него с таким довольным видом, словно все это время вел с офицером любезную дружескую беседу.
В самом начале разговора Рихарда с вельможей, Енё скромно отошел в сторону, чтобы не быть свидетелем их натянутой беседы. Он сделал вид, будто занят светской болтовней с одной из барышень – любительницей секретов. Когда же краешком глаза он заметил, что угловатый господин удалился, Енё поспешил к брату.
– Нечего сказать, хорошую штуку выкинул ты с этим господином!
– Какую еще штуку? – с недоумением спросил Рихард.
– Прежде всего стал говорить ему «ты».
– Но он первый обратился ко мне на «ты»!
– Неужели ты его не знаешь? Это же Ридегвари.
– Что мне до того? Ридегвари, Мелегвари – не все ли равно!..
– Это – ближайший друг нашего дома, ты не раз видел его у нас.
– Разве могу я помнить все физиономии, которые видел в нашем доме будучи ребенком? Ведь меня восьми лет отдали в военную школу!.. Я не рисовальщик, у меня нет альбомов, где можно запечатлеть разных Берегвари, или как их там зовут… Впрочем, лицо этого человека не трудно зафиксировать на бумаге с помощью простой линейки.
Енё увлек брата в укромный уголок: он не хотел, чтобы их разговор мог кто-нибудь услышать.
– Но, помилуй, – горячо зашептал он ему на ухо, – ведь это очень известный человек.
– Возможно. Но мне-то что?
– Он – главный администратор нашего комитата. – Это уж забота комитата.
– И еще одно… Он наш будущий отчим.
– А это уж решит мать.
Бросив последнюю реплику, Рихард резко повернулся спиной к брату.
Енё хотел сказать еще что-то, но Рихард замотал головой.
– Оставь меня в покое со своим господином Чертоввари, Не для этого мы пришли сюда. Ступай, поухаживай за Альфонсиной. Возле нее сейчас как раз никого нет, если не считать унылого статс-секретаря. Ну, его-то ты сможешь спровадить. Но помни историю о «pesce canella» и большой рыбине.
Енё шутливо толкнул брата в бок.
– Перестань, несносный! Кто же из нас «pesсe canellа» и кто рыбина?
– В данную минуту «pesce canella» – это господин статс-секретарь, а большая рыбина – ты. Однако стоит появиться более крупной рыбе, и ты сразу же превратишься в «pesce canella».
Покачав головой, Енё отошел от брата, не на шутку обидевшись на него.
Целый час проскучал Рихард, танцуя в залах дворца Планкенхорст. В довершение всего, карт в этом доме не признавали. Рихард был вне себя. Правда, на балу собралось много молодых женщин, а за гусарским офицером утвердилась слава великого сердцееда, но при виде всех этих дам Рихарду становилось еще скучнее, ибо он не любил ничего, что легко давалось. Все особы прекрасного пола на один манер!
Рихард был совершенно уверен в том, что по нему сходят с ума все женщины Вены: красивые и дурнушки, молодые и те, что постарше. Стоит ему только пожелать. и ему ответят взаимностью!
Девушка-служанка, которая ударила его по руке, когда он пытался потрепать ее розовую щечку, показалась ему редким исключением, ранее неизвестным в его практике.
До сих пор ему не приходилось встречать в жизни мужчину, который одержал бы над ним верх в поединке, и женщину, которая отказала бы ему в любви.
В разгаре бала он вновь неожиданно столкнулся лицом к лицу с Енё.
– Не хочешь ли пройти со мной в буфет выпить чашку чая? – спросил тот.
– Ничего не имею против.
Лицо Енё сияло от счастья. За это время он значительно преуспел в своем ухаживании за Альфонсиной.
– Смотри, – воскликнул Рихард, едва переступив порог буфетной комнаты, – вон моя кошечка! Она разливает ром и лимонад гостям.
– Несчастный! – зашипел Енё» – Ты совершаешь одну глупость за другой. Это не служанка, это мадемуазель Эдит, родственница хозяйки дома.
Потрясенный таким открытием, Рихард застыл от изумления.
– Как? Она родственница госпожи Планкенхорст? И ее оставляют одну на лестнице, да еще требуют, чтобы она обслуживала гостей в буфете?
Енё пожал плечами.
– Она очень бедна, и ее держат здесь из милости, И потом она еще совсем дитя. Ей лет четырнадцать – пятнадцать, нельзя же считаться с ней всерьез.
Рихард смерил брата суровым взглядом.
– Ну, знаешь, видно, твоя баронесса ничего общего не имеет с аристократией.
– А как прикажешь поступать с бедной родственницей? Все равно баронессы из нее не сделать.
– Тогда незачем брать на воспитание. А то, что ж получается? Дворянин не возьмет ее в жены, потому что она на положении служанки, а бедняк не посмеет и думать о ней, потому что она благородного происхождения.
– Все это правда, дорогой Рихард, но, поверь, меня лично эта история нисколько не занимает.
Рихард оставил брата и направился к буфетной стойке, где барышня Эдит предлагала гостям конфеты и апельсины.
Эдит и в самом деле была совсем еще девочка: круглолицая, румяная, живая и подвижная, с горящими, как уголь, глазами и смеющимся коралловым ртом. Она носила высокую прическу, и в ее густых, блестящих черных волосах не было никаких украшений. Черные тонкие брови, изящный, словно точеный, носик, смелый открытый взгляд – все это придавало ее лицу более серьезное выражение, чем она, быть может, сама того желала.
В той роли, которую на нее возложили, она чувствовала себя превосходно. Ей нравился беспечный, веселый и непринужденный тон, с каким гости обращались к ней, ей правилось, что на нее смотрят как на ребенка, или, если угодно, как на хорошенького котеночка. Она могла по крайней мере вволю царапаться.
Когда Рихард приблизился к девушке, она и не подумала отворачиваться от него, хотя имела на это полное право после их первой случайной встречи. Напротив, она с дерзкой улыбкой насмешливо взглянула на него сверкающими глазенками и сказала:
– Ну что? Теперь вы меня, верно, боитесь?
Она была недалеко от истины. Рихард и в самом деле испытывал что-то вроде страха.
– Мадемуазель Эдит! Я приношу тысячу извинении. Но как вы решаетесь одна расхаживать по лестнице, где можно бог знает с кем столкнуться?
– Ведь меня тут все знают. А потом я шла по делу. Вы меня приняли за горничную, не так ли?
– В свое оправдание я действительно собирался привести этот довод.
– А разве со служанками можно так обращаться?
Этот вопрос поставил Рихарда в тупик, и он промолчал.
– Ну, а сейчас скажите, что вам подать, и ступайте в зал: там вас ждут.
– Мне не нужны эти яства, мадемуазель. Но я прошу дать мне мизинец вашей руки в знак прощения.
– Ступайте, ступайте, я ничего вам не дам, потому что вы даете волю рукам.
– Если вы так непреклонны, я завтра же схвачусь с кем-нибудь на дуэли и нарочно дам отрубить себе руку по плечо. Скажите лишь слово, и завтра у меня не будет руки, которая так обидела вас. Молчите? Все равно завтра вы увидите меня одноруким.
– Перестаньте! Не говорите глупостей. Уж лучше я не буду на вас сердиться, – сказала девушка и протянула Рихарду белую, теплую, трепетную ручку.
Вблизи не было никого, кто мог бы их заметить.
И тогда Рихард сказал:
– Клянусь, что больше никогда не обижу вас даже взглядом.
Он, видно, твердо решил сдержать свое слово, ибо, отпустив руку девушки, он потупил глаза и распрощался с нею.
Уже далеко за полночь братья сели в карету и направились восвояси. Енё заметил, что Рихард целиком погружен в свои думы и не обращает на него ни малейшего внимания.
