Филиппа Грегори - Дочь кардинала
– Я приказываю вам помочь мне! – цежу я сквозь стиснутые зубы. – Я, Анна Невилл, дочь создателя королей, приказываю вам!
– Да ну, придется ей обойтись без воды, – отвечает он, будто бы потеряв ко мне интерес. Пока он это говорит, судно в очередной раз резко кидает, и дверь в камбуз распахивается. Вода врывается внутрь и заливает печь.
– Дайте мне полотенец! – настаиваю я. – Тряпок… чего угодно! И ложку, чтобы она могла ее зажать в зубах.
Взяв себя в руки, он опускается под стол и вытаскивает оттуда корзину выбеленных полотенец.
– Подожди, – говорит он. Из другого ящика он достает деревянную ложку, а из шкафа – бутыль темного стекла. – Это бренди, можешь ей дать его. Сделай и сама глоток, славная помощница, по крайней мере утонешь веселой.
Я беру из его рук корзинку и иду к ступеням, ведущим из камбуза. Очередной скачок судна побрасывает меня вверх, и вот я уже снова на палубе, только уже с занятыми руками, и я бегу в сторону каюты моей сестры, стараясь успеть до того, как на корабль обрушится очередная волна.
В каюте я вижу, что мать склонилась над Изабеллой, которая теперь стонет без остановки. Я вваливаюсь внутрь и захлопываю за собой дверь. Мать выпрямляется.
– На камбузе так и не зажгли огня? – спрашивает она. Я молча качаю головой. Корабль взмывает на гребень волны и обрушивается. – Садись. Это надолго. Нас ждет долгая и тяжелая ночь.
Всю эту ночь я могла думать только о том, что если мы выживем в этом шторме, если проберемся через бушующее море, то в самом конце путешествия нас будет ждать вытянутая полоса стены, ограждающей порт Кале, и там мы найдем укрытие. Там нас ждет знакомая пристань, на которой будут стоять люди, внимательно вглядываясь в горизонт в ожидании нашего корабля и уже приготовив горячие напитки и сухую одежду. И когда мы подойдем к берегу, они заберут нас с корабля и опрометью доставят нас в замок. Изабеллу отнесут в ее спальню и позовут повитух, и она сможет повязать свой благословенный поясок поверх своего многострадального живота и прикрепить знаки пилигримов к своей одежде.
И тогда она сможет удалиться в свои покои надлежащим образом, ее запрут в ее комнатах, и я буду вместе с ней. А потом она родит в окружении дюжины повитух и лекарей, и для ребенка все будет готово: и пеленальный столик, и колыбель, и кормилицы, и священник, чтобы благословить младенца, как только он родится, и освятить комнату.
Я сплю на кресле, Изабелла засыпает и просыпается, мать рядом с ее кроватью. Иззи время от времени вскрикивает – тогда мать встает и ощупывает ее живот, который сейчас особенно сильно выпирает и кажется угловатым. Изабелла плачет, говоря, что не вынесет этой боли, а мать держит ее сжатые кулачки и успокаивает ее, говоря, что боль пройдет. Потом все стихает, и Изабелла, тихо плача, снова ложится на кровать. Шторм немного стихает, но продолжает грохотать вокруг нас, разрывая сполохами горизонт, отражаясь грохотом от поверхности моря. Тучи висят так низко, что мы не видим берега, хотя и слышим, как волны бьются о французские камни.
Приходит рассвет, но небеса не наполняются светом. Волны становятся ниже и приходят все реже, продолжая толкать корабль то в одну, то в другую сторону. Команда постепенно, перебирая руками поручни, выбралась на нос судна, где оборвался парус, и срезала его, связав балластным узлом и вывесив за корму. Кок зажег в очаге огонь, выдал каждому по небольшой кружке горячего грога и послал Изабелле и всем нам подогретого эля. Три придворные дамы матери и наша сводная сестра Маргарита пришли к нам, принесли Изабелле свежую смену платья, чтобы она могла переодеться, и забрали окровавленное белье. Изабелла спит от одного приступа боли до другого, но она так устала, что теперь ее будят только самые сильные схватки. От усталости и боли она начинает путать сон с явью. Я кладу руку ей на лоб и понимаю, что у нее жар, а на бледных щеках – яркие пятна лихорадочного румянца.
– Что с ней? – спрашиваю я Маргариту. Она ничего не говорит в ответ, лишь качая головой.
– Она заболела? – шепотом спрашиваю я у матери.
– Ребенок застрял, – отвечает мать. – Как только мы пришвартуемся, позовем повитуху, и она его развернет.
Я смотрю на нее с раскрытым ртом, не понимая, что значат ее слова.
– Это плохо? – спрашиваю я. – Что ребенка будут поворачивать? Кажется, плохо.
– Да, – прямо говорит она. – Плохо. Я видела, как это делается, и это приносит нестерпимую боль. Иди спроси отца, сколько нам еще идти до Кале.
Я снова выбегаю из каюты. Сейчас с черных небес льется дождь, но это просто ровный ливень, а море под килем влечет нас в нужном направлении. Вот только ветер противится и сбивает нас с курса. Отец стоит на капитанском мостике рядом с рулевым и капитаном.
– Миледи мать спрашивает, как долго еще до Кале, – обращаюсь я к нему.
Он поднимает на меня взгляд, и я вижу, как шокирован он моим внешним видом: мои волосы непокрыты и растрепаны, платье порвано и покрыто пятнами крови. Я вымокла до нитки и стою перед ним босая. Конечно, на моем облике лежит печать отчаяния: я бодрствовала почти всю ночь и минуту назад узнала о том, что моя сестра может умереть. И единственное, что я для нее сделала за все это время, – это пробралась на камбуз и раздобыла деревянную ложку, которую она могла бы прикусить во время своей агонии.
– Еще час или два. Уже недолго, – отвечает он. – Как там Изабелла?
– Ей нужна повитуха.
– Через час или два она у нее будет, – говорит он мне с теплой улыбкой. – Передай ей это от меня. Даю слово. Она будет ужинать дома, в нашем замке, и оставшееся до родов время проведет с лучшими лекарями Франции.
Эти слова ободряют меня, и я улыбаюсь ему в ответ.
– И приведи себя в порядок, – резко добавляет он. – Ты – сестра королевы Англии. Обуйся и смени это платье.
Я кланяюсь и выбегаю из капитанского мостика.
И мы ждем. Это были очень долгие два часа. Я расправляю свое платье, потому что у меня нет сменного, расчесываю и заплетаю волосы и прячу их под головной убор. Изабелла стонет во сне, потом просыпается от боли, и тут я слышу, как впередсмотрящий кричит: «Земля! Правый карамбол! Кале!»
Я вскакиваю с кресла и выглядываю в окно. Перед моими глазами проплывают знакомые очертания высоких городских стен, сводчатой крыши Стэпл-холла и башни собора, а затем я вижу и замок на верхушке холма, зубчатые стены с бойницами и наши окна, в которых горит свет. Я прикрываю глаза рукой, заслоняя их от проливного дождя, но все равно вижу только окно в моей спальне, где горящие свечи и распахнутые ставни только и ждут моего возвращения. Я вижу мой дом. Я понимаю, что мы теперь в безопасности. Мы дома. Я чувствую колоссальное облегчение, будто бы с плеч падает тяжелый груз страха. Мы дома, и с Изабеллой теперь все будет в порядке.
До меня доносится металлический звон и дребезжание. Я смотрю на стены замка и замечаю, как вокруг огромной лебедки столпилось множество людей, и они вращают ее колеса. А перед кораблем из морских глубин медленно появляется цепь, преграждающая нам путь.
– Быстрее! – кричу я, как будто нам по силам надуть паруса и пересечь цепь еще до того, как она поднимется слишком высоко. Но нам ведь не нужно преодолевать этот барьер: как только они узнают нас, то тут же опустят цепь. Как только увидят герб Уориков, они нас впустят. Отец – самый горячо любимый капитан – защитник, который когда-либо был в Кале. Это его город, а не Йорков или Ланкастеров, город, верный ему одному. Это дом, в котором прошло мое детство. Я снова смотрю на замок и вижу, как в бойнице прямо под моим окном появляется пушка, потом в другой и в еще одной, словно замок готовился к защите.
Это какая-то ошибка, пытаюсь я себя убедить. Должно быть, они приняли нас за один из кораблей короля Эдуарда. Но потом я поднимаю глаза чуть выше. Над защитной стеной развевался не флаг отца: там было не копье, но белая роза Йорка и символ королевской власти, два флага вместе. Кале сохранил верность Эдуарду и дому Йорков, в то время как наша верность дрогнула. Отец провозгласил, что Кале верен дому Йорков, и Кале не отступил. Он не колеблется вслед за приливами и отливами и сохраняет верность присяге так, как сохраняли ее некогда мы, только вот теперь мы превратились для них во врагов.
Впередсмотрящий замечает опасность поднимающейся цепи и криком предупреждает о ней рулевого. Капитан на бегу кричит приказы матросам. Отец бросается на штурвал, помогая рулевому вращать его, чтобы вывести корабль из смертельно опасной западни – из цепи. Пока корабль разворачивался поперек ветра, паруса начинают опасно надуваться, угрожая опрокинуть корабль.
– Круче поворот, рифите парус! – кричит отец, и, натужно скрипя, корабль разворачивается. До нас доносится звук залпа, и рядом с бортом падает пушечное ядро. Разглядев корабль, они вычислили, какое расстояние нас разделяет, – они нас потопят, если мы не повернем вспять.
