Владимир Малик - Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

Но больше всех разъярился Игорь. В душе он чувствовал, что и сам виноват в том, что случилось. Разрешил бы Владимиру с его полком идти впереди — и ничего этого не было бы. Переяславцы погромили бы хана Туглия, захватили бы полон, табуны да узорочье половецкое и теперь, спокойные и довольные, возвращались домой. А так… И всё же злость и обида на Владимира брала верх надо всем. Мало ли что кому хочется? В походе есть старший — и его должны слушаться все! Ныне верховенство в походе принадлежало ему, а не Владимиру. Как же Глебович мог ослушаться его и тем более напасть на его волость? За что? Нет, он этого так не оставит! Не потерпит обиды и позора! Отомстит! Огнём и мечом пройдётся по Переяславской земле, чтобы знал этот юнец, как задирать Игоря Северского, как обижать Ольговичей! Они никому никогда обид не прощали!

Сердце его бешено колотилось.

— Что будем делать, братья? — спросил побледневшими губами. — Как покараем наглеца?

Все молчали. Решать должен он. Он здесь старший.

— Идём на Переяславль! — воскликнул Игорь. — Я не прощу Мономаховичу такого коварного нападения! Я покажу ему, как трогать северских князей, как начинать борьбу с Ольговичами! Я возьму приступом Переяславль и разорю его дотла!.. Всеволод, ты пойдёшь со мною?

Тот угрюмо уставился взглядом в землю, нахмурил густые черные брови, выдвинул тяжёлый подбородок. Его крупное, твёрдое, словно вытесанное из дуба лицо сейчас явно выражало растерянность. Как это ему идти против князя переяславского? Родного брата своей жены, княгини Ольги? Против шурина?

— Игорь, как же я могу? Ну, сам подумай! — он беспомощно развёл руками. — Не прошло и пяти лет, как я женился на Ольге, его сестре…

Игорь усмехнулся… Всеволод и сейчас остался верен себе — честный, добрый, прямой. Не тронешь его — будет покладистый, как ребёнок. А зацепи — разъярится, как дикий тур, его тогда не остановишь.

Игоря охватила досада, что Всеволод отказывается от похода на Переяславль. Но он очень любил младшего брата и не захотел даже сейчас огорчать его. Потом сказал:

— Ну, как хочешь. Не иди… Забирай полон и направляйся домой, а мы с Владимиром, сыном, повернём на Переяславль. Проучим зазнавшегося Мономаховича!

Игорь тут же приказал поднимать войско и выступать в путь.

— Ждан, коня мне!..

Три дня и три ночи Игорь неистовствовал. Не зная сам покоя, не давал его и другим — гнал рать вперёд и вперёд. Быстрей! Быстрей! Словно его опаляло огнём, словно боялся, что Владимир Глебович сбежит под защиту Рюрика или ещё дальше — во Владимиро-Суздальскую землю, под крыло своего могущественного дядьки Всеволода.

Ему так хотелось встретиться со своим обидчиком с глазу на глаз. В поединке! И Бог свидетель, не сдержал бы он руки! О нет, не сдержал бы!

Сначала думал было разорить все села и города Владимира, забрать людей, добро… Но не встретил ни одного села, ни одного городка, где можно было местью облегчить душу — после половецких наездов вся восточная часть Переяславщины лежала в руинах и пепелищах.

Игорь задумался: куда идти? На Переяславль? Сгоряча решил осадить и штурмовать столицу Владимира. Но здравый смысл подсказывал, что осада может затянуться на много дней и недель, настанет весна, бездорожье, бескормица… Так и поражение можно потерпеть. Тогда повернул на Глебов, небольшой молодой город, заложенный отцом Владимира — князем Глебом, сыном Юрия Долгорукого.

Ждан выехал из леса следом за князем, ведя в поводу запасного коня. Глянул — и сердце замерло. Это же Глебов! А там жилище деда Живосила, там и Любава…

Игорь остановился неподалёку от города, поднялся на стременах и мечом указал вперёд.

— Дружина моя! Воины! Вот перед вами Глебов — вотчина Владимира, вашего обидчика! Возьмите его! Не жалейте никого — ни мужчин, ни женщин, ни детей! Все, что там добудете, ваше! Вперёд — и пусть дрожит и плачет князь переяславский!

Грозный боевой клич донёсся в ответ на эти слова:

— Вперёд, северяне! За князя!

И в следующий миг задрожала и застонала под копытами коней земля. С гиком, свистом, криками двинулись на Глебов сотни Игоря, охватывая полукругом притихший посад.

На деревянной церковке вдруг гулко забил в набат колокол, заметались по дворам и по улицам люди, безысходным отчаянием взвился в небо детский визг и душераздирающие крики женщин. Напавшие промчались к крепости и, пока стража не пришла в себя, ворвались в ворота, как вихрь. Падали в снег, под ноги коней, немногочисленные защитники города, они никак не ждали нападения, а за ними начали падать, как скошенная трава, и мирные жители.

Захваченный могучей лавиной, Ждан невольно оказался на одной из улиц. Что тут творилось! Северяне набрасывались на глебовцев, как на своих злейших ворогов, топтали конями, рубили мечами, кололи копьями, вязали арканами. Ни детский плач, ни женские мольбы, ни мужские проклятья не останавливали их.

А что же станется с Любавой? Что с дедусем Живосилом? Ведь смертельная опасность им угрожает!

Ждан с трудом выбрался из полыхающего пекла и стремглав помчался к околице посада. Вот и знакомая хатка. Возле двора пара осёдланных коней. Значит, северяне добрались и сюда! Тяжкое предчувствие сжало сердце юноши. Неужели опоздал? Накинул на забор поводья коней — своего и княжеского запасного, птицей слетел с седла, распахнул ногой калитку.

Вбежал во двор — и ужаснулся: поперёк протоптанной в снегу тропинки лежал навзничь дед Живосил. Из его рассечённой головы тонкой струйкой стекала кровь. Лёгкий ветерок ерошил седую бороду, а худая жилистая рука сжимала топор, которым старик, видимо, оборонялся. Над ним склонился лучник из молодшей дружины и стягивал с мёртвого сапоги.

Не помня себя, Ждан вырвал из ножен меч и плашмя огрел грабителя по крестцу, тот застонал и свалился, пропахав носом снег.

— Мерзавец, я прибью тебя!

Тот, вскочив, схватился и сам за меч, но узнав княжеского конюшего, взмолился:

— Не убивай меня! Не убивай! Князь же сам дозволил… Да и отпор чинил старик… Если б молчал, не тронул бы я его…

Но тут вдруг из хатки донёсся отчаянный девичий крик. Любава! Ей тоже угрожает опасность! Ждан опрометью вскочил в распахнутые двери. По хате летал белый гусиный пух, а среди него, как в метелице, виднелась невысокая, но коренастая фигура ещё одного грабителя, тот острием меча тычет в угол, где, закрываясь подушкой и отбиваясь рогачом, забилась Любава.

— Оставь дивчину! Прочь отсюда! — рванул его за плечо Ждан.

Низкорослый остроносый лучник ошалело вытаращился на неожиданного противника. Видел, что свой, но не узнал.

— Ты кто? Не мешай! Эта девка моя!

Сильный удар в лицо оглушил его. Но и разозлил. Он отступил от Любавы, видя перед собой далеко не безопасного противника.

— Ты что, не сдурел часом? Или жить надоело? Выходи на двор — там поговорим, а тут и мечом не замахнуться!

Второй, ещё более сильный удар откинул его в сени. Там он налетел на лестницу, свалил на себя полку с мисками и горшками и, ругаясь, проклиная незнакомца, выскочил во двор и поднял меч.

— Ну, выходи! Тут я тебя и порешу!

Но к нему подбежал его товарищ и потащил со двора.

— Тикаем, Степура! Ты знаешь, с кем дело имеешь? С княжим конюшим! Дознается князь — беда будет! Будь он неладен! Лучше не связываться!

— Да он же меня первый ни за что ударил, Гаврилка! И ещё как! За какую-то девку! Я ему этого не прощу! — вопил обозлённый Степура.

Но более сообразительный Гаврилка вытащил его на улицу, принудил сесть на коня, и они мгновенно скрылись в кривых закоулках.

А Ждан бросился к Любаве. Но девушка его не узнала и, подняв перед собою окровавленные руки, закричала:

— Не подходи! Не трогай меня!

Ждан остановился.

— Любава! Любавонька! Ты ранена? Ты не узнала меня? Я Ждан… Помнишь?

Любава замолчала, внимательнее посмотрела на своего вызволителя. В её расширенных от боли и ужаса глазах вдруг что-то дрогнуло, из них потекли слезы, лицо разгладилось, просветлело, и она с криком бросилась из своего угла к Ждану.

— Жданко! Неужто это ты?.. Откуда?.. Ты спас меня от этих нелюдей… Что ж это делается, Жданко?.. Свои рубят! Как дикие звери… Дедусю зарубили… А-а-а!..

Она покачнулась и тяжело осела на пол. Левый рукав сорочки потемнел, набух от крови.

Ждан перенёс её на лавку, куском полотна, что висело на жердине, перевязал рану, брызнул холодной водой на лицо. Любава открыла глаза и, не совсем понимая, что с нею, долго лежала неподвижно. Ждан тоже молча смотрел на неё. Перед ним теперь возник вопрос: а что же дальше? Куда податься с раненой девушкой? Кто им поможет? Кто вылечит? Где найти знахаря или знахарку, чтобы остановить и заговорить кровь? Сначала, когда мчался к этой хатке над лугом и когда расправлялся с грабителями, главное было — спасти. Вот теперь спас. А дальше? Оставить в Глебове? Взять с собой? Ни то, ни другое невозможно. Если б не ранили её…