Ной Гордон - Лекарь. Ученик Авиценны
Однажды ночью Цирюльник, считая, что Роб спит, подошел к нему и поправил медвежью шкуру, чтобы та закрывала подбородок и мальчику было тепло. Он долго стоял над ложем, глядя на Роба. Потом вздохнул и отошел.
Утром Цирюльник достал из повозки кнут.
— Ты не думаешь о том, что делаешь, — упрекнул он Роба. Мальчик ни разу не видел, чтобы хозяин стегал кнутом лошадь, однако стоило ему снова уронить шарики — и кнут хлестнул его по ногам.
Было очень больно. Роб громко вскрикнул и заплакал.
— Подбери шарики.
Он подобрал, снова подбросил с тем же прискорбным результатом, и кнут снова прошелся по его ногам.
Отец много раз колотил Роба, но никогда не хлестал его кнутом.
Снова и снова он подбирал все пять шариков и пытался жонглировать ими, только ничего у него не получалось. После каждого промаха кнут обвивался вокруг ног, исторгая из него новый вскрик.
— Подними шарики.
— Ну, пожалуйста, не надо, Цирюльник!
— Это ради твоей же пользы, — ответил тот с посуровевшим лицом. — Думай головой. Поразмысли над этим. — Несмотря на холодный день, с Цирюльника лил пот.
Боль заставила Роба думать о том, чем он занимается, но тело тряслось от рыданий, а мышцы стали словно чужие. У него получалось даже хуже, чем обычно. Роб стоял и дрожал, лицо заливали слезы, сопли забивали нос и рот, когда Цирюльник хлестал его. «Я римлянин, — говорил он себе. — Когда вырасту, я найду этого человека и убью».
Цирюльник хлестал его, пока кровь не выступила на штанинах новых брюк, сшитых Эдитой. Тогда он бросил кнут и вышел из дома.
* * *Поздно вечером хирург-цирюльник воротился домой пьяным и замертво свалился на ложе.
Утром его глаза смотрели спокойно, но губы поджались, когда он увидел ноги Роба. Хозяин нагрел воды, смочил тряпку и стер засохшую кровь, потом принес горшочек медвежьего сала.
— Вотри его как следует, — велел он.
Сознание того, что он провалился, язвило Роба куда сильнее, чем царапины и рубцы от ударов кнута.
Цирюльник сверился со своей картой:
— Я отправляюсь в путь на Страстной Четверг и довезу тебя до самого Бристоля. Это богатый портовый город — может быть, там ты найдешь себе место.
— Да, Цирюльник, — ответил Роб чуть слышно.
Цирюльник долго возился с завтраком, а когда тот наконец поспел, он щедро выложил овсяную кашу, поджаренные лепешки с сыром, яйца и ветчину.
— Ешь, ешь, — угрюмо приговаривал он.
Сидел и смотрел, как Роб заталкивает в себя еду.
— Мне очень жаль, — сказал Цирюльник. — Я и сам ведь в детстве много бродяжничал, знаю, как жестока бывает жизнь.
После этого за все утро он сказал Робу лишь одну фразу: — Можешь оставить себе одежду.
* * *Разноцветные шарики были убраны, и Роб больше не упражнялся. Но до Страстного Четверга оставалось еще чуть ли не две недели, и Цирюльник заставлял его все так же много работать, велев выскоблить дощатые полы в обеих комнатах. Дома мама каждую весну мыла стены сверху донизу, а теперь Роб делал это здесь. В этом доме было не так дымно, как в родительском, но стены здесь, казалось, никто никогда не мыл, и когда Роб закончил, разница стала хорошо видна.
Вскоре после полудня, как по волшебству, выглянуло солнце, море посинело, засверкало, и воздух стал уже не таким соленым. Впервые Роб понял, почему кому-то может нравиться жить в Эксмуте. В лесу, начинавшемся за их домом, стали проклевываться сквозь мокрую палую листву первые зеленые ростки. Роб насобирал целый горшочек побегов папоротника, и они сварили ветчину с первой в этом году зеленью. В успокоившееся море отважились выйти рыбаки, Цирюльник встретил одну из возвращающихся лодок и купил устрашающих размеров треску и полдюжины рыбьих голов. Роба он засадил за нарезку свинины кубиками, а затем медленно зажарил жирное мясо на сковороде, пока оно не покрылось хрустящей корочкой. Потом сварил густую похлебку, положив туда мясо, рыбу, нарезанную дольками репу, топленый жир, цельное молоко и щепотку тимьяна. Они в молчании смаковали похлебку, заедая теплыми хрустящими лепешками, и оба думали о том, что совсем скоро Робу уже не придется так пировать.
Некоторая часть подвешенной к стропилам баранины уже позеленела. Цирюльник отрезал гнилье и унес в лес. Из бочки с яблоками, где уже мало что осталось, шла страшная вонь. Роб перевернул бочку, вытряхнул из нее все, проверил каждое яблочко, откладывая в сторону те, которые не испортились.
Такие плотные, кругленькие…
Вспомнив, как Цирюльник помог ему жонглировать яблоками и научиться ловить их не поранившись, Роб подбросил три яблочка — хоп-хоп-хоп.
Поймал. Снова подбросил, на этот раз повыше, и успел хлопнуть в ладоши, прежде чем поймать их.
Взял еще два яблока, подбросил в воздух все пять, но они — право, удивительно! — столкнулись и попадали на пол, немного забрызгав его соком. Роб застыл на месте, не зная точно, где сейчас Цирюльник. Он не сомневался, что снова отведает кнута, если хозяин увидит, как он портит продукты.
Но окрика из соседней комнаты не последовало.
Роб стал складывать крепкие яблоки обратно в бочку. Попытка удалась неплохо, сказал он себе. И время он, кажется, рассчитал лучше.
Он выбрал еще пять яблок подходящего размера и подбросил их вверх. На этот раз почти получилось, только он слишком сильно волновался, и яблоки полетели вниз, словно их сдуло с дерева порывом осеннего ветра.
Он поднял яблоки и снова подбросил. Роб метался по всему помещению, дергался, никакой приятной глазу плавности в движениях, но теперь все пять яблок взлетели и попали в его руки, и снова взлетели, будто их было всего три.
Вверх-вниз и снова вверх-вниз. И снова, и снова.
— Ах, мама! — воскликнул он с дрожью в голосе, хотя много лет спустя мог и усомниться в том, что она имела к этому отношение.
Хоп-хоп-хоп-хоп-хоп!
— Цирюльник, — позвал он, не решаясь кричать.
Дверь отворилась. Через миг он уронил все яблоки, и они рассыпались повсюду.
Подняв голову, он съежился, потому что Цирюльник спешил к нему, подняв руку.
— Я все видел! — закричал Цирюльник, и Роб оказался в его радостных объятиях, которые можно было сравнить с самой добросовестной хваткой медведя Бартрама.
8
Потешник
Наступил и минул Страстной Четверг, а они пока не трогались из Эксмута — надо было обучить Роба всем тонкостям искусства развлекать публику. Сначала отрабатывали парное жонглирование — это Робу очень понравилось с самого начала, и он быстро добился больших успехов. Потом перешли к фокусам, основанным на ловкости рук, что по трудности можно было сравнить с жонглированием четырьмя шариками.
— Фокусникам не дьявол помогает, — наставлял его Цирюльник. — Фокусы — это чисто человеческое искусство, и в нем совершенствуются тем же путем, каким ты освоил жонглирование. Только фокусы гораздо легче, — поспешно добавил он, увидев, как у Роба вытянулось лицо.
Цирюльник поведал ему самые простые секреты белой магии:
— Ты не должен знать ни робости, ни смущения; что бы ты ни делал, на лице всегда должна быть написана полная уверенность в себе. Нужны проворные пальцы, четкие движения, умение прикрывать все болтовней, вставляя в нее необычные словечки, чтобы они служили достойной оправой твоим действиям. А последнее правило — самое-самое важное. У тебя должны быть приспособления, позы, жесты, любые отвлекающие маневры, которые заставят зрителей смотреть куда угодно, только не на то, что ты в это время действительно делаешь.
Для них главный отвлекающий маневр состоит в том, добавил Цирюльник, что они работают в паре. Для наглядности он показал ему фокус с лентой.
Для этого фокуса мне нужны ленты: голубая, алая, черная, желтая, зеленая и коричневая. После каждого ярда я делаю на ленте скользящий узел, потом туго сворачиваю ленту, а полученные рулончики прячу в разных карманах. Причем в определенном кармане всегда должен быть один и тот же цвет. «Кто хочет получить ленту?» — спрашиваю я. «Ой, я хочу, сэр! Голубенькую, в два ярда длиной». Большей длины обычно не просят. Не корову же на эту ленту привязывать.
Я тогда делаю вид, будто позабыл об этой просьбе, и перехожу к другим фокусам. А потом ты привлекаешь всеобщее внимание — может быть, жонглируешь. Пока все глазеют на тебя, я лезу вот в этот карман куртки, где хранятся голубые ленты. Потом делаю вид, будто закашлялся, прикрываю рот рукой, и вот уже рулончик ленты у меня во рту. Через минуту, когда все снова переводят глаза на меня, я обнаруживаю, что между зубами у меня зажат кончик ленты, и понемногу вытягиваю ее. Когда первый узел задевает зубы, он соскальзывает. Когда чувствую второй, я понимаю, что вот они — два ярда, — отрезаю ленту и вручаю.
