Пятая труба; Тень власти - Поль Бертрам
Я заинтересовался им и велел его впустить.
Когда я сел в своём кабинете, а он стоял передо мной, я сказал:
— Теперь скажите мне, зачем вы сюда явились. Говорите прямо и не ссылайтесь на ваши товары, хотя я и не сомневаюсь в том, что они необыкновенны.
Я говорил по-испански, на кордовском наречии. Мне самому хотелось услышать столь родные мне с детства звуки. Сколько времени прошло с тех пор!
Мой посетитель вздрогнул и в изумлении отступил назад. Однако он сейчас же овладел собой и с улыбкой отвечал:
— Трудно застать врасплох ваше превосходительство. К счастью, это не входит в мои намерения. Но мои товары окажутся для вас ещё более удивительными, чем вы предполагаете, хотя и в другом роде. Прежде всего позвольте представиться — дон Рамон де Бельвер. С недавнего времени состою при нашем посольстве в Париже. Меня послали к вам потому, что из уважения к вам сочли невозможным дать это поручение лицу низшего служебного ранга. Вот мои верительные грамоты.
И он подал мне свои бумаги.
— Польщён вашим присутствием здесь, дон Рамон, — холодно и официально отвечал я. — Не знаю, впрочем, привело ли вас сюда ваше поручение.
Он, видимо, опешил, но, или не поняв как следует мои слова, или только сделав вид, что он их не понимает, продолжал:
— Надеюсь, все ваши сомнения рассеются по прочтении этих писем, одно из которых писано собственной его величества рукой. Может быть, вам будет угодно прочесть их на досуге и без помехи. Я могу только добавить, что условия, в них изложенные, не считаются окончательными и что ваши желания будут приняты во внимание и для удовлетворения их будет сделано всё возможное. Вы страшный враг. Хотя ваше имя и не всегда появлялось, но нам известно, что многими нашими неудачами мы обязаны вам. Принц ведь не воин. Только благодаря вам был отбит Амстердам. Хотя он ещё в наших руках, но он почти без гарнизона, и его падение — только вопрос времени. Я знаю, что герцог получил выговор за то, что довёл вас до возмущения. Но он отозван, и о прошлом теперь лучше не говорить. Позвольте прибавить ещё одно слово. Я буду с вами совершенно откровенен, дон Хаим, ибо я считаю, что в данный момент откровенность — самая лучшая дипломатия. Положение дел в Брюсселе в высшей степени запутанное. Вы знаете, чем был так называемый государственный совет. Теперь стало ещё хуже. Он окончательно дезорганизован. Граф Мансфельдт — на своём месте, но он — только граф Мансфельдт. Армия в Шоувене накануне бунта. Отсюда восстание может распространиться и дальше. Этот поток может задержать только нужный нам человек — испанец, не чуждый этой стране. Рано или поздно такой человек явится. Но чем скорее мы его найдём, тем будет лучше. Я уже довольно сказал вам. Если вам нужны будут дальнейшие объяснения, то пошлите в гостиницу «Льва», где я остановился под именем ювелира из Бордо Франсуа Гаспара.
Он отвесил мне низкий поклон и удалился.
Я вынул письма из шёлкового футляра и некоторое время смотрел на них без удовольствия. По временам мне самому казалось, что когда-нибудь со мной должно случиться нечто подобное.
Бумага была та самая, на которой обыкновенно писал король Филипп. Почерк был, несомненно, его. Мне давно уже не приходилось видеть его. Король Филипп пишет очень много, больше, чем всякий другой монарх в мире. Должно быть, плохо им пришлось в Мадриде, если сам король удостаивает писать человеку, голова которого уже оценена!
Я распечатал королевское послание и стал читать.
Оно гласило следующее:
«Удостоверяем дона Хаима де Хорквера, графа Абенохара, в нашем королевском прощении во всех его проступках и возмущении, содеянных им по день получения настоящего письма, если он согласится на условия, изложенные в прилагаемом при сем письме нашего секретаря дона Матео Веласкеса де Леса.
Я, король.
Дано в Мадриде, июля первого дня, 1576 года».
После этого я прочёл письмо, приложенное к королевскому посланию. Оно начиналось с восстановления меня в моём прежнем звании и титулах. Это было, конечно, совершенно естественно. Потом шло обещание дать мне ещё более высокое место, чем я занимал раньше, и полную независимость в отведённой мне области. Потом шли условия: всякое дело имеет и оборотную сторону.
Условия состояли в следующем.
Во-первых, необходимо получить удостоверение от инквизиции, которое очищало бы меня от всяких подозрений в ереси. Письмо, очевидно, намеренно игнорировало то обстоятельство, что я сделался кальвинистом: с отъявленным еретиком, очевидно, не приходилось и разговаривать. Я обвинялся только в чисто внешних деяниях, к которым я был принуждён силой обстоятельств и которых я в душе не одобрял сам. Это доказывало покровительство, которое я оказал отцу Вермюйдену. Конечно, придётся наложить на меня лёгкое наказание, ибо церковь, если пожелает, может быть весьма милосердной. Теперешний новый инквизитор Квирога весьма расположен к нашей семье. Письма от него не было приложено, но не трудно было догадаться, что оно есть среди товаров дона Рамона.
Во-вторых, передать город Гуду королю, если это возможно. Этой оговоркой они облегчали мой путь, в случае если я не буду в состоянии принудить себя к этому, чего, конечно, легко было ожидать.
Предлагали многое множество, не требуя от меня слишком много, если не считать, конечно, нарушения принципа. Но им там в Мадриде не могло и в голову прийти, что я серьёзно стал еретиком.
Как бы то ни было, но к посланию приложено было ещё одно письмо, также от дона Матео, написанное им по приказанию короля.
Прочитав его, я в изумлении бросил его на стол. Речи дона Рамона, правда, подготовляли меня к этому, но всё-таки я был изумлён: мне предлагали ни больше ни меньше, как назначение наместником всей Нидерландской страны, таким же, каким был герцог Альба. Не сразу, конечно. Это было бы и невозможно, и не политично, и ни один здравомыслящий человек не может на это рассчитывать. Моей задачей было сначала привести войска к повиновению, затем возобновить с удвоенной энергией военные действия и продолжать борьбу до тех пор, пока я не добьюсь решительного успеха. Постепенно мои полномочия будут расширяться до тех пор, пока не наступит нужная минута и мне
