А. Сахаров (редактор) - Петр Великий (Том 2)
Крестьяне струсили. Егор исчез в толпе. Выгон начал заметно пустеть.
Памфильев присвистнул:
– Ты хоть и царёв человек, а больно горяч. Проведает губернатор, каково ты орудуешь, не похвалит. Едем лучше ко мне. Дома и поговорим ладком…
Было уже совсем темно, когда они въехали на широкий, заваленный брёвнами двор.
Их встретила молодая баба-стряпуха. Оглядев хозяйским взором двор, Васька сгрёб ногой в одну кучу разбросанные щепки и заорал:
– Повылазило у тебя, что не видишь, как добро пропадает?
Под ногами Памфильева болтался и жалобно подвывал котёнок.
– Чай, не догадалась покормить бедную животину? Дунька! Тебя спрашивают!
– Кормить-то чем, Василий Фомич?
– Хоть грудью! Дура!
Отведя душу, Васька не спеша отправился в избу, где уже устроился по-домашнему Иван Иванович.
В сенцах приказчик вытащил висевшую на крестовой цепочке связку ключей и отпер кладовушку. Из распахнувшейся двери вырвался муторный дух гниющей говядины, залежалого бараньего жира. Васька отрезал кусок мяса, взвесил его на руке и, прикинув, что на одно варево будет, пожалуй, много, ополовинил его. Над салом он минуту простоял в глубокой задумчивости, но так и не отважился воспользоваться им. «Ладен будет и капустки пожрамши. Хоть ты и Иван Иванович, а я плевать хотел на тебя. Ага». Стряпуха уже разводила огонь.
– На два дни! – засопел приказчик, подавая продукты, и поглядев замутившимся взором на женщину, ущипнул её за грудь.
Она зарделась и отвернулась.
– Не займай… Грех… Я жена мужняя.
– Какой такой муж ещё? Был муж, а с той поры как в нети ушёл, нету мужа… Повернись ликом…
– Эвона! – раздался вдруг смешок гостя. – Да тут никак свадебка собирается?
Приказчик выпустил женщину и, не глядя на Ивана Ивановича, ушёл в горницу.
– Ты водицы испей, – пошутил гость. – Оно помогает! – И, склонившись над баульчиком, достал закуску и бутылку.
За чаркой и чужими пирогами Васька сразу повеселел.
– А людишек, Иван Иванович, не отдам.
– Видали мы таких удальцов!
Поторговавшись вволю, они в конце концов ударили по рукам. Приказчик составил список из самых закоренелых лентяев и бунтарей. Иван Иванович должен был угнать их вместе с семьями на вечное поселение в Санкт-Питербурх. В придачу к ним Васька отдал и Егора с Дмитрием.
– Пускай побунтарят в Санкт—Питербурхе! Пускай памятуют, как челом бить на начальных людей.
Глава 4
ХЕРУВИМСКАЯ ДУША
Матушка увидела через оконце мужа и оторопела – так был он не похож на себя. Какая-то несвойственная ему жестокость до неузнаваемости исказила лицо, печальные обычно глаза остекленели; казалось, ткни в них иглой, и они останутся такими же немигающими, мёртвыми.
Священник пробежал в опочиваленку и рухнул на постель. На матушку, когда та кинулась за ним, он так зарычал, что слышно было в горенке, где сидели Надюша и Васька.
– А ты говорила, что батюшка не ругается никогда, хихикнул приказчик. – Вот он – святой!
Оскорблённая девушка сердито притопнула ногой и побежала к отцу.
Тимофей лежал, уткнувшись лицом в подушку.
– Батюшка! – нежно коснулась Надюша рукой его горячего затылка. – Откликнись же, батюшка!
Васька приложился ухом к переборке и жадно слушал.
– Скажи! – умоляла девушка. – Что с тобой, батюшка?
– Худо, доченька. Сгубил я, кажется, тебя.
Он вскочил, рванул на себе ворот рубахи.
– Епископ невзначай приехал и меня к себе вызвал. Упрекал, что я-де изменником оборачиваюсь.
– Каким изменником?
– Вот и я про то же спросил. А он про Евдокиин день вспомнил. Ты, говорит, здоров был, нарочито от службы увильнул. Петру на служение перекинулся.
Васька не отрывался от перегородки. «Так вот ты каков! – злорадствовал он. – Так, так, смиренничек… Выходит, в канун Евдокии про заговор слышал и в губернацию не поехал? Да и Евстигаей тоже хорош: ни словечка мне не молвил о нём».
То затихая, то снова беснуясь, отец Тимофей продолжал рассказывать дочери о своих горестях.
Памфильев наслаждался: «Молодец епископ! Ишь ты! Либо, значит, обетование дай, батя, что с нами заодно будешь, либо завтра же на тебя донесём, что сам без хотения нашего свёл нас с протодиаконом. Ай да епископ! Слушай, Васенька, что умные люди за стеной говорят».
– И я дал обетование! – вскрикнул священник. – Попутал нечистый… Сам, вины не ведая за собой, с сего дни стану доподлинным крамольником.
Надюша и Аграфена Григорьевна принялись наперебой утешать отца Тимофея. Говор их затихал. Когда все трое вышли в горничку, Памфильев уже стоял, высунувшись в оконце, и безмятежно следил за игравшими в городки ребятишками.
Иерей остолбенел.
– А мне сдавалось…
– Что нету меня? – закончил приказчик, поворачиваясь к хозяину.
Взбудораженное лицо отца Тимофея не только не смутило его, но вызвало что-то похожее на удовольствие. Сдавленный лобик сморщился. «Нешто прижать и тем приневолить их сговорчивей быть? – подумал он. – Небось теперь помягчеют».
Минута была самая подходящая: Васька уже несколько раз обиняком заводил с иереем и матушкой речь о женитьбе, но они всегда переводили разговор на другое.
Матушка не могла понять, как могла она позабыть в суматохе, что у них сидит чужой человек. Она уставилась на приказчика в тщетной жажде узнать, слышал ли он что-нибудь. Но Памфильев был непроницаем.
– Тут я был, – сказал наконец Васька и, взяв руку священника, с чувством поцеловал её. – Про всю твою беду слышал…
Аграфена Григорьевна не верила своим глазам: приказчик плакал. «И про сию херувимскую душу смел я недоброе мыслить! – казнился хозяин. – Сколь же порочен я, Господи!»
Общими усилиями Ваську кое-как успокоили. Он просидел в гостях до глухой темноты. Все наперебой ухаживали за ним. Перед отъездом Васька трижды возвращался к оконцу и умоляюще протягивал руки:
– Отец Тимофей! Богом прошу, не кручинь ты душеньку свою. Ложь во спасенье – не грех. А чтоб подале от Досифея уйти, в Москву уезжай.
Отец Тимофей долго крестил удалявшийся возок.
– Шалишь, моя будешь! – залихватски свистел Памфильев, подгоняя коня. – Моя будешь, ягодка. Довольно мне в безродных ходить. Стану я не кем-нибудь, а поповским зятьком!
Въехав к себе на двор, Васька распряг лошадь и постучался в оконце. Стряпуха вздула лучинку, как была в одной рубахе – бросилась открывать дверь.
Вид простоволосой, почти голой женщины привёл Ваську в неистовство. Он молча облапил Дуньку и поволок на поварню.
– Увидят! – задыхаясь от страха, закричала стряпуха. – Московский увидит!
– Какой московский? – поражённый неожиданностью, разжал руки Васька.
– От твоих господ посол…
– Добри здороф, Фасиль, – раздалось за дверью.
Памфильев узнал голос старшего мастера компанейщиков и, сорвав с головы картуз, заторопился в горенку.
– Здоров, здоров, почтеннейший Ян Фрицович, – залебезил он, подобострастно кланяясь. – Спаси тебя Бог на добром слове… Да что же я! Пошто гостя не потчую?
Он собрал на стол всё лучшее, что хранилось в кладовушке, и так запотчевал гостя, что того начало мутить.
– Дофольно! Я уже, кашется, лопну. Будем читать письмо.
Васька с тревожным любопытством схватил цидулу в обе руки.
– Веди аз-ва… слово иже-си… люди иже… Василий, – выдавливал он с огромными усилиями отдельные звуки и складывал их в слоги.
Цидула была от Шафирова и Толстого.
«Василий! – писали они. – Учиняем мы с графом Апраксиным фабрику штофов и других парчей, об чём надуманы были, ещё в плену сидючи. И за верные твои службы жалуем тебя той фабрики управителем. А ещё доверяем посольство. Отправишься ты в персидские страны. Туды – с товарами всякими, назад – с шёлком-сырцом, понеже потребен оный для употребления на фабрике нашей».
Прочитав цидулу, Памфильев одновременно и обрадовался, и огорчился. Обрадовался «высокой чести и доверию», оказанным ему вельможами, а огорчился, что придётся отложить на немалое время так неожиданно удачно налаживающееся «женихание».
Едва дождавшись утра, Васька покатил к отцу Тимофею.
– Уезжаю. Вот, – достал он со вздохом письмо. – В земли персидские. Ага.
– Честь великая! – перекрестился священник, чувствуя, как радостно забилось вдруг его сердце. – Не всякому выпадает милость такая.
– Было бы сие в залетошнем годе, – надулся Памфильев, – и я бы Бога возблагодарил за честь такую великую. А ныне… тяжко мне нынче вас покинуть.
Застыдившаяся Надюша спряталась за спину матери.
– Бог даст, увидимся! – обнадёживающе улыбнулась Аграфена Григорьевна.
– Как не увидеться! – поддержал и священник. – Будем ждать, Василий Фомич.
– И ты? – не поднимая головы, спросил Памфильев.
Девушка молчала, но когда он притронулся к ней, не отстранилась. Ему даже показалось, что плечико тесней жмётся к его руке, и он принял это как добрый ответ.
