Смерть консулу! Люцифер - Жорж Оне
Все знали, что Наполеон ненавидит Пруссию, и кто-то из присутствующих заметил, что вряд ли его величеству будет приятно видеть пруссаков в числе хозяев праздника, устроенного в честь его брака.
— Весьма вероятно, — ответил надменно князь Шварценберг, — но пруссаки мне ближе, чем французы.
— Вы правы, князь, — заметил граф Вольфсегг, — мы подносим Наполеону наше вино в золотом кубке, какое нам дело, если оно не понравится ему.
Несмотря на брак Наполеона с австрийской эрцгерцогиней и союз, заключённый между обеими державами, большинство австрийцев всё ещё мечтало о восстановлении великой Германской империи. При входе в большую залу устроен был транспарант с гигантской немецкой надписью:
Mit sanfter Schönheit Reiz strahlt Heldenkraft verbunden;
Heil! Heil! Die goldene Zeit ist wieder uns gefundent[3]
Однако, несмотря на единичные проявления национальной вражды, что-то радостное и примиряющее слышалось в весёлых звуках оркестров; чувство невольного удовольствия охватывало каждого при виде изящной и роскошной обстановки праздника.
В огромной танцевальной зале не видно было ни малейшего признака дощатых стен. Они исчезли за массой газа, кисеи, цветов, зеркал, ковров, затканных золотом и разукрашенных колонн. Снаружи клеёнчатое полотно защищало крышу и стены в случае непогоды. Несмотря на мрачное настроение Эгберта, вид прекрасной залы даже на него произвёл чарующее впечатление, когда он вместе с другими вошёл в неё из сада по широким ступеням главного входа. Здесь были свет и веселье. Из сада веяло прохладой вместе с ароматом цветов. Свет нескольких тысяч свечей отражался всеми цветами радуги в хрустальных люстрах и в настенных зеркалах. Всюду блеск и сияние! Две громадные короны как будто висели в воздухе посреди залы на лёгких гирляндах. Такие же гирлянды цветов протянулись по всей зале, то сплетаясь вместе венками, то опять расходясь в разные стороны и покрывая потолок и стены.
Перед главным входом, в углублении залы, на высокой эстраде со ступенями, покрытой богатым ковром, стояли два кресла, обтянутые тёмно-красным бархатом, для императора и императрицы. Ножки кресел представляли позолоченные львиные лапы; спинки были украшены императорским гербом. Место перед эстрадой во всю ширину залы было приготовлено для танцующих. На одном конце залы были устроены подмостки для музыкантов, на другом конце была галерея, убранная так же, как и вся зала, с выходами в сад и во внутренние покои дворца. В случае чрезмерной жары или тесноты в зале галерея эта могла служить убежищем для танцующих.
Пока ничто не мешало Эгберту любоваться величественным зрелищем целого и красотою частностей. Десятки людей были едва заметны благодаря громадному пространству залы. Все наперебой хвалили вкус графа Шварценберга и роскошь обстановки. Несмотря на ненависть австрийцев к Наполеону и французской нации, их национальная гордость была удовлетворена сознанием, что подобного праздника ещё никто не устраивал в честь императора. Один только граф Вольфсегг находил неуместными всякие изъявления дружбы со стороны Австрии.
— Все эти толки о мире ни к чему не ведут, — сказал он Эгберту и стоявшим возле него австрийцам. — Никто не верит им, и Наполеон меньше всех. Он только выжидает удобной минуты, чтобы окончательно раздавить нас, а мы...
Граф Вольфсегг не закончил своей фразы, потому что в это время к нему подошёл хозяин дома с вопросом: нравится ли ему убранство залы и не находит ли он нужным что-нибудь изменить?
— Всякое изменение может только нарушить гармонию целого, — ответил граф с любезной улыбкой. — Можно опасаться только одного, что танцующие вместо удовольствия будут осуждены на пытку. В зале уже теперь становится душно.
Некоторые из присутствующих горячо восстали против этого, но кто-то заметил:
— Здесь запах гари!
Все робко переглянулись между собой. Каждый как будто хотел снять с себя ответственность за неосторожное слово и спрашивал другого — не ты ли сказал это?
Князь Шварценберг побледнел; ещё резче выступило выражение заботы и беспокойства на его лице, которое поразило многих из близко знавших его с самого начала вечера.
Глаза всех невольно обратились на зажжённые люстры и свечи, но они горели ровным, спокойным светом.
Князь быстро повернулся к одному из слуг.
— Где полицейский, присланный префектурой? — спросил он.
Слуга удалился.
— Французы просили меня об этом, — добавил хозяин дома, обращаясь к графу Вольфсеггу. — Они боятся слишком большого стечения публики и хотят взять на себя заботу о безопасности своего государя.
В это время к ним незаметно подошёл господин, одетый как остальные гости, и передал князю визитную карточку с вежливым поклоном.
Князь мельком взглянул на неё.
— От герцога Ровиго? — сказал он. — Вы месье Дероне?
— Да, ваше сиятельство! Я полицейский комиссар. Генерал Савари удостоил послать меня на ваш блистательный праздник.
— Очень рад с вами познакомиться, месье Дероне. Герцог оказал мне большую услугу, выбрав лучшего из своих чиновников. Надеюсь, что их императорские величества будут в полной безопасности.
— Я уверен в этом, — ответил Дероне. — Что же касается улицы, то не только вы, князь, но и я не считаю себя ответственным за неё.
Их разговор был прерван приходом слуги, который доложил, что к дворцу подъехало несколько карет. Князь поспешно вышел из залы навстречу гостям. Более знатные из австрийцев последовали за ним, и в том числе граф Вольфсегг.
Эгберт остался наедине с Дероне. Молча обошли они залу. Кроме главного входа и двух выходов через галерею была ещё небольшая потаённая дверь за тронными креслами.
— Душевно рад, что ваша невеста не будет на этом бале! — воскликнул неожиданно Дероне, пожимая руку Эгберту. — Здесь небезопасно. Можно позавидовать тем, кто остался дома!
— Вы пугаете меня! Неужели готовится какое-нибудь новое покушение? Это было бы крайне неуместно!..
— Как могла прийти вам в голову подобная фантазия? Я ничего не слыхал ни о заговорах, ни о замыслах против жизни Наполеона. Но всё, чем вы восхищаетесь, здесь может обратиться в ловушку. Если случайно начнётся пожар...
— Князь, по-видимому, также боится этого. Нужно позаботиться о воде и пожарных трубах.
Дероне громко захохотал.
— Вот фраза, которая бы сделала честь Соломону. Разумеется, об этом уже давно позаботились. Но разве вы не видите, что тут огонь будет так же трудно остановить, как революцию! Однако до свидания! Я должен взглянуть, что делается в саду.
Из
