Тёмный путь - Николай Петрович Вагнер
– Я не знаю, что со мной делается?.. Жарко сегодня… или я вчера много работала?.. Я почти всю ночь не спала.
– Хотите воды? – вскричал я, быстро поднимаясь со стула. – Или у меня есть валерьяновые или гофманские капли… Не простудились ли вы?..
В последнем вопросе, вероятно, сильно зазвучала моя страстность. Она едва заметно вздрогнула, провела платком по лицу и сказала:
– Нет, ничего!.. Вот и все прошло… это, вероятно, от жары.
– Бросимте, оставимте сегодня занятия, – сказал я. – Вам лучше отдохнуть.
– Да! – согласилась она… – Я лучше пойду домой. – И она быстро встала, схватила и надела шляпу. Я торопливо накинул ей бурнус. Она протянула ко мне руку и я, пожимая ее, заметил, как сильно дрожала эта рука.
– Я провожу вас, – сказал я.
– К чему? Зачем? Это лишнее.
– Позвольте мне хоть проводить вас до извозчика… Это для моего спокойствия.
И мы вышли. Я предлагал ей руку, но она отказалась. Я сейчас же нанял извозчика, усадил ее и долго смотрел ей вслед. Мне все казалось, что ей вдруг сделается дурно и она упадет с дрожек.
LXXXII
Беспокойный и недовольный, я зашел к Жени. У нее сидел неизменный Нерокомский (он в мое отсутствие почти постоянно сидел у ее постели) и читал ей Манфреда, перекладывая его à l’impromptu[79] по-русски. Его дубовый, топорный выговор английских фраз шокировал меня. Я невольно вспоминал звучный, мягкий, нежный выговор Лии – I low. «Ах, если бы она сказала мне: I low You», – думал я, и голова моя кружилась и сердце замирало.
Я начинал приходить к убеждению, что страсть вообще – это что-то самостоятельное, особенное, независимое от нашего рассудка. Рассудок может представлять самые наиубедительнейшие доводы. Он может все сводить к половым влечениям, к «собачатине», но страсть налетает внезапно, в то время, когда менее ее ожидал и более всего ее остерегался. Она первым делом накрывает этот рассудок туманом, рисует женщину в таком привлекательному возвышенном свете, что сердце невольно томится и влечет к ней неодолимо, вопреки всем рассудочным посылкам и доводам.
Так я рассуждал тогда, да и теперь, думаю, что это совершенно верно.
Нужно ли говорить, что на другой день страшное беспокойство овладело мной, в особенности когда пришел урочный час, а ее не было. Я имел терпение прождать, или, правильнее говоря, промучиться, до трех часов. Мне все представлялось, что она больна, что вчера у ней начиналась горячка.
В три часа я пошел к Жени и сказал Нерокомскому, что мне необходимо сказать ему два-три слова. Жени посмотрела на меня подозрительно, но ничего не сказала. Я увел его к себе.
– Не знаешь ли ты, – спросил я его (мы уже говорили друг другу «ты»), – не знаешь ли ты кого-нибудь из этих жидовских либералов? Мне нужен один адрес.
Но он припоминал, припоминал и не мог вспомнить. В отчаянии я побежал на Английский проспект.
LXXXIII
Помню, я три раза прошел его взад и вперед… Где искать?! Я тщательно осматривал каждый дом. То мне казалось, что он, ее отец, должен жить в маленьком, скаредном деревянном домишке, то думалось, что он занимает, как фабрикант, хорошую квартиру в каком-нибудь 4-5-этажном доме… И вдруг судьба сжалилась надо мной. Вглядываясь в раздумье вперед, я увидал жидовскую фигурку Габера, ковыляющую по тротуару. Она была так типична, что нельзя было ошибиться в ней; издали я стал следить за ней и наконец увидал, что он вошел в довольно большой 2-этажный дом на углу Торговой улицы. Я посмотрел на доску этого дома (хотя я все уже их изучил); на ней стояло: дом 2-й гильдии купца Хаврова.
Я вызвал дворника.
– Это дом Хаврова? – спросил я.
Он пристально, прищурив плутовские глаза, посмотрел на меня и сказал:
– Да-с, – это дом господина Хаврова, Михей Якимыча.
– А может быть, здесь живет Габер – Моисей Иохимович.
И при этих словах я вынул двугривенный и положил ему в руку.
Он поспешно спрятал его, снял шапку и прошептал:
– Покорнейше благодарю-с!..
– А Бог их знает, – сказал он, – это как кто спрашивает… Ихней веры, конечно, спрашивают Хавер или Хабер, ну а по-русски-то он значится Хавров – купец второй гильдии… Вот это и дом ихний. В нем 8 квартир да десять на дворе… Они ведь православные и в церковь нашу ходят, к Николе Морскому.
– Ну а что дочь его Лия Моисеевна… Ничего, здорова?..
– То есть Любовь Михевна, хе-хе… Ничего-с, здравствуют. Только они теперь в блевотику, должно быть, ушедши.
Я вынул три рубля и подал ему.
Он еще ниже поклонился, сказал опять «покорнейше благодарю-с» и, поспешно оглянувшись кругом, сунул бумажку в жилетный карман.
LXXXIV
– Если ты передашь ей, – сказал я шепотом письмецо, – то получишь еще пять.
– Слушаю-с… Отчего же не передать?.. Только, ваше благородие, я, как по совести, должен доложить, что это не действительно…
– Как не действительно?!
– Отчего же не передать?.. Это плевое дело… Только надо на совесть… ежели примерно сказать передать… а они сейчас… отнеси, мол, к отцу!.. ну ино письмо и отнесешь… Только хозяин больно уже ругаются… А иво место так просто, так знаете… с позволения сказать, в помойну яму кинешь… У нас ведь чисто содержать… Кажинну неделю выгребают.
Я ничего не сказал. Меня вдруг осенила мысль пойти в библиотеку и подействовать на солдатика, и я кинулся приводить ее в исполнение. Нанял извозчика и отправился в библиотеку. Но библиотека была уже заперта.
– Будем
