Царство юбок. Трагедия королевы - Эмма Орци
— Ей хорошо говорить! — ворчала Тизон, взбираясь наверх по наружной лестнице. — У нее нет своих детей! Но у меня-то есть дочурка, славная, милая девочка, и живет у бабушки, в Нормандии. Для нее лучше пережить это кровавое, горестное время в другом месте. И, когда эти дети смотрят на меня своими большими, серьезными глазами, я не могу не думать о своей Соланж: у нее точно такие же большие, невинные глаза. Это перевертывает мне сердце, и я не могу дурно обращаться с детьми австриячки. Да ведь они и не виноваты, что у них были такие скверные родители, которые так мучили народ и сделали его таким несчастным. Нет, детей я не могу обижать, потому что не могу не думать о своей маленькой Соланж. Австриячке я буду делать всякие неприятности, а детям — нет, не могу!
А гражданка Симон сидела на своем плетеном стуле, у раскрытой двери помещения привратника, с холодным, неподвижным лицом и смотрела в пространство большими черными как уголь пламенными глазами, между тем как ее руки деятельно двигались и блестящие спицы звенели одна о другую.
Наконец ее муж с остальными дежурными спустился по лестнице, чтобы отворить ворота Тампля, проводить друзей через внутренний двор и встретить новую смену дежурных, назначенных на ночь. Все они прошли мимо вязальщицы с вежливым поклоном и веселыми шутками; один Тулан остановился и отвесил гордой гражданке почтительный поклон; потом он заговорил с ней и сказал ей несколько комплиментов по поводу ее мужества и непоколебимого характера.
Она спокойно выслушала его, не прерывая, потом медленно подняла на него свой взор и холодно сказала;
— Ты изменник, да, изменник, и ты должен быть гильотинирован.
Тулан слегка побледнел, но тотчас овладел собой, простился, не переставая улыбаться, и поспешил за своими товарищами, которые уже ждали его у открытых ворот; ночные дежурные уже прошли. Симон запер ворота и отправился в свое помещение, к ожидавшей его супруге.
— Приятный был сегодня вечер, — сказал он, — я жалею, что он уже прошел, потому что ужасно забавлялся сегодня! Мы играли в карты, пели, курили; Тулан рассказывал разные истории, выдумывал шутки. Было страшно весело! Я только удивился, откуда он берет все эти истории! Когда он уходит, мне становится скучно и пусто. Утешаюсь лишь тем, что завтра опять настанет день.
— Что ты хочешь сказать? — строго спросила его жена, — Какой день настанет завтра?
— Приятный день, милая Мария, потому что гражданин Тулан опять будет дежурить, пока он не обещал мне поменяться с гражданином Пельтаном, очередь которого как раз завтра. Он болен, ему будет очень тяжело высидеть здесь целый день, и он будет ворчать и надоедать. Мне гораздо приятнее снова видеть Тулана с его рассказами, которые никогда не устанешь слушать. Он согласился сделать мне удовольствие и придет вместо Пельтана.
Симон не возразила ни слова, но разразилась пронзительным, насмешливым хохотом.
— Чего ты смеешься? — сердито проворчал он. — Можно просто испугаться, когда слышишь такой смех. Чего ты смеешься?
— Потому что восхищаюсь тобой, Жак, — язвительно ответила она, — потому что ты собираешься разыграть страшного дурака и осла, который позволяет втирать себе очки и заговаривать себе зубы сладкими речами.
— Слушай! — в бешенстве закричал Симон. — Без грубостей! Если ты…
— Молчи! — повелительно прервала Мария. — Я сейчас докажу тебе, что сказала сущую правду, что ты готов свалять дурака или, по крайней мере, они хотят заставить тебя сделать это. Слушай!
Отложив в сторону вязанье, она вступила со своим достойным супругом в тихое совещание, происходившее шепотом. Когда они кончили, сапожник встал и с мрачным видом и опущенной головой медленно прошелся по комнате. Потом он остановился и, погрозив вверх сжатым кулаком, крикнул:
— Она мне заплатит за это! Клянусь небом, заплатит! Негодная соблазнительница! Даже в тюрьме не может перестать кокетничать и строить глазки, чтобы кружить мужчинам головы! Это постыдно, подло! Она поплатится за это мне! Я уж найду способ отмстить ей!
В этот вечер Тизон ни на минуту не покидала своего места за стеклянной дверью, и всякий раз, когда королева украдкой поднимала взор, последний встречался с злобным взглядом шпионки. Наконец пришел час отдохновения, час, когда можно было лечь в постель; наступила ночь, которая теперь была единственной светлой точкой в жизни королевы. Ночью она была, по крайней мере, одна, за ней не наблюдали.
Со смерти короля считалось излишним затруднять муниципальных чиновников ночным дежурством в помещении королевы, поэтому с наступлением темноты, когда зажигались огни, три двери, соединявшие ее комнаты с другими помещениями, запирались на замок. Если Марии Антуанетте хотелось ночью плакать, жаловаться или разговаривать с золовкой, или ходить по своим комнатам, — Республика ничего не имела против этого: она милостиво предоставляла королеве несколько часов свободы и одиночества.
Но в эту ночь мысли Марии Антуанетты обращались не к печальному прошлому, а к будущему, которое в первый раз после долгого-долгого времени озарило ее светлым лучом надежды.
— Бежать, стать свободной! — шептала она, и слабая тень улыбки осветила ее лицо. — Веришь ты этому, сестрица, считаешь ли это возможным?
— Хотела бы верить, — со вздохом прошептала принцесса, — но что-то
