Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
— Такое не забывают, — Джованни поцеловал белую шею: «Я очень любил одну женщину, она умерла, ну, и потом, много всего разного было — в общем, пришлось принять сан. А с тех пор, — он рассмеялся, не в силах оторваться от ее мягкой кожи, — сама понимаешь, нам это запрещено. Не то, — он поднял бровь, — чтобы мне это было важно, но я так и не встретил за все это время ту, ради которой хотелось наплевать на запреты.
— А сейчас? — она повернулась и дерзко, закусив губу, посмотрела ему прямо в глаза.
Джованни взял в руки тяжелую грудь, и, полюбовавшись, поцеловав темные, большие соски, рассмеялся: «А сейчас встретил, и, мне кажется, ты это видишь и чувствуешь».
— Вижу, — согласилась Анушка, бросив взгляд вниз. Маленькая, нежная ладонь легла на его тело, и Джованни, сдерживаясь, чуть застонал. «И чувствую, — она улыбнулась, — боюсь, тут и двух рук не хватит, чтобы это удержать».
Джованни уложил ее на бок, и, приникнув к уху, сказал: «Не надо ничего удерживать, потому что я хочу еще кое-что вспомнить. Ну, не торопясь, конечно, обстоятельно».
Потом она лежала, тяжело дыша, целуя его пальцы, и Джованни, помолчав, спросил: «А если я предложу тебе уехать со мной? Я давно хотел, — он поморщился, — покончить со всем этим, надоела мне церковь. Не побоишься?»
Анушка, опираясь на локоть, рассмеялась: «Да за тобой любая на край света босиком пойдет, зачем спрашивать?». Она поцеловала Джованни, — долго, глубоко, и добавила: «Куда угодно, милый».
Майкл прижался к стене дома, — окно спальни выходило в сад, было тихо, город заливал огненный, расплавленного золота, закат. В узкую щель он видел только смуглую, мускулистую спину мужчины, лежащего на низкой, широкой, с разбросанными шелковыми подушками кровати, его темные, с проседью волосы, и ее голову — каштановую, растрепанную. Он напряг слух — но эти двое говорили шепотом.
— Потанцуй мне, — едва слышно попросил Джованни, так и не выпуская ее из объятий.
«Пожалуйста, Анушка».
Она высвободилась — одним легким, быстрым движением, браслеты зазвенели, и женщина, оказавшись в центре комнаты, откинув голову, так, что каштановые волосы упали на спину, запела. Крохотная ступня уперлась в пол, руки изогнулись, — и она стала танцевать, сначала только маленькими, изящными пальцами, лукаво смотря на него.
Терпеть это, — подумал Джованни, — было все равно, что умирать самой сладкой, самой лучшей смертью. Белые плечи мерцали в темноте, полная, большая грудь едва колыхалась, чуть двигались широкие бедра, и, она, — Джованни сам и не понял, как это случилось, — оказавшись рядом, приподняв изящную ногу, поставила ее на край постели.
— Вот так, — сказал он, припав губами к ее телу. «Вот так и стой, пожалуйста»
— Я не смогу долго, — смешливо прошептала она, и тут же застонала, раздвигая ноги еще шире. «Да! — шепнула Анушка, гладя его волосы. «Да, любимый!»
Он не видел лица мужчины, слыша только его голос — тихий, наполненный страстью, молящий. Анушка закричала, и, оказавшись на постели, наклонившись над ним, закрыла их обоих своими длинными, распущенными волосами. Мужчина что-то делал, — так, что она, задрожав всем телом, измучено сказала: «Еще, еще, прошу тебя!»
Потом она опять закричала, кусая губы, вцепившись пальцами в плечи мужчины, и Майкл ушел — так и не узнав его имя.
Джованни поцеловал ее куда-то пониже талии, туда, где все было жарким и мягким, и улыбнулся, — она, ловко покрутив задом, прижалась к нему. Он услышал смешок и строго сказал: «Вот сейчас тебе мало не покажется, дорогая моя!».
— Обещания, — притворно вздохнула Анушка и тут же томно сказала: «Да, да, вот так очень хорошо!»
— Не сомневаюсь, — пробормотал Джованни, ощущая тяжесть ее груди у себя в руках, пробуя ее на вкус — она, казалось, вся пахла свежестью. Анушка глубоко вздохнула, ощутив его в себе, и, прошептала, уткнувшись лицом в подушку, рассыпав вокруг мягкие волосы: «Хочу, чтобы это длилось вечно».
— Будет, — пообещал Джованни, чувствуя, как покоряется, слабеет ее тело. Он нашел пальцами то, что хотел, и Анушка, протянув руку, вцепившись ногтями в шелк, сдавленно зарыдала.
— Хочу девочку, — сказала она потом, устраивая ноги у него на спине. «Прямо сейчас хочу девочку от тебя».
— Сначала мальчика, — сквозь зубы, ответил Джованни, а потом они уже ничего не говорили, — только в конце, уронив голову ей на плечо, он шептал: «Господи, любимая, любимая моя!»
Анушка выгнулась, принимая его, отдавая ему всю себя — до последнего уголка, и он еще успел почувствовать, как раскрывается ее тело, — жарким, обжигающим потоком.
Она пошевелилась и подняла голову с его груди — от собора доносился звук колокола.
Джованни зевнул, и, поцеловав чудно вырезанные губы, усмехнулся:
— Пора на работу. Так. Ты тут складывайся потихоньку, а я съезжу за своим сыном приемным, в горы. Бабушку тоже собери, и ждите нас. Придумаю, как отсюда выбраться, не беспокойся».
— Бабушка не поедет, — грустно сказала Анушка. «Она тут хочет умереть».
— А ты? — обеспокоенно спросил Джованни.
Женщина наклонилась, и, взяв его лицо в ладони, строго ответила: «А я не хочу умирать. Я же тебе сказала, — я собираюсь пойти за тобой куда угодно, — хоть на край света, — жить с тобой, рожать тебе детей и готовить тебе еду — самую острую, уж поверь мне».
Джованни счастливо рассмеялся, и, прижав ее к себе, просто лежал — слушая, как бьются рядом их сердца.
Майкл зашел в какой-то портовый кабак, и, попросив бумагу с чернилами, улыбаясь, быстро написал на листке бумаге несколько строк.
— Вот так, — пробормотал он, перечитывая, — пусть ни этой шлюхе, ни паписту ее мало не покажется. Такой же развратник, как отец мой, а она, — Майкл поморщился, — пусть тоже сгорит в аду. Нет, в Лондон, в Лондон, там навещу своих родственников, — он усмехнулся, — и все будет, как надо. Сколько лет сейчас девке этой?».
Он посчитал на пальцах: «Четырнадцать. Ну, следующим годом будет пятнадцать. Очень, очень хорошо».
Майкл сложил записку, и, поднявшись на холм, к собору, бросил ее в деревянный ящик с прорезью, что стоял у высоких, уже запертых на ночь дверей здания Святой Инквизиции Гоа.
Потом он просто постоял на террасе, глядя на запад, туда, где огромное солнце медленно опускалось в лазоревый, как его глаза, океан.
— Скоро, — пообещал он себе.
Хосе примерился и, наступив на извивающегося червя, улыбаясь, сказал: «Вот, я же обещал тебя раздавить!»
Мальчик, рассматривая аккуратно перевязанную ногу, рассмеялся.
— А ты, — Хосе присел, — выздоравливай, сейчас язва заживет, и пойдешь домой, к родителям.
И будь осторожнее, ладно, не попадай сюда в будущем?
— Спасибо, — ребенок прижался щекой к его руке.
— Вылечил? — раздался с порога низкий, мягкий, такой знакомый голос.
— Папа! — Хосе обернулся, и, вытирая руки, улыбаясь, повторил: «Папа!».
Джованни потрепал сына по голове и ворчливо сказал: «Знаю, ты тут навек готов поселиться, но там, — он показал на равнину, — надо кое-что сделать». Он оглядел чистый, прохладный, убранный храмовый зал и протянул: «Да, нам бы так за больными научиться ухаживать».
— Я только наставника поблагодарю, — попросил Хосе, — вещей-то у меня и нет почти.
— Ну, иди, — улыбнулся Джованни, — лошади там, у ворот ждут.
Проводив глазами мальчика, он повертел в руках какой-то цветок.
— Лодка, да, — подумал Джованни. «Только надо послать Хосе в гавань, договориться с каким-нибудь капитаном, чтобы подобрали нас в море.
— А так, — он смешливо пожал плечами, — с парусом я управлюсь, надо будет еще какие-нибудь вещи утопить, чтобы их на берег, потом выбросило. И в Кадис. Ну, или в Лиссабон. В общем, все равно куда, до Лондона доберемся. Там сразу обвенчаемся — и в деревню.
— Бедная Анушка, придется ей корсеты носить, — он представил себе ту грудь, которую еще недавно держал в руках, — в корсете, и глубоко вздохнул.
— Ничего, до Европы путь долгий, ночей много, налюбуюсь еще. И одежды надо купить на рынке, а то у меня, кроме сутан, и нет ничего, а Хосе меня ниже. Ну да, сейчас ему все и скажу, по дороге. Большой уже мальчик, поймет. А в Лондоне сразу найду Корвино, у него, наверное, и внуки уже есть, он же мой ровесник почти, за пятьдесят ему сейчас. Ох, и выпьем же мы с ним, как в Риме, во время оно.
Он посмотрел на сына, что, кланяясь, прощался с врачом, и улыбнулся: «Хорошо все же, что я его английскому научил, как знал. Но ведь и знал, да. Вот и время пришло».
Отец Фернандо повертел в руках записку, и кисло спросил своего помощника: «А где отец Джованни?»
— Поехал в горы, там его воспитанник, Хосе, он туземцев лечит, — с готовностью отозвался секретарь трибунала.
— То, конечно, занятие милосердное и христианское, — отец Фернандо перекрестился — но ведь как всегда, — стоит появиться серьезному делу, так самого опытного инквизитора нет. Ну что ж, придется самим, не след с таким ждать.
